Неточные совпадения
— Вот этому-то я удивляюсь. С твоим умом, с твоей красотой я
бы себе такого гостя захороводила,
что на содержание
бы взял. И лошади свои были
бы и брильянты.
— Ты
бы, Феклуша, скушала
бы и мою котлетку. Кушай, милая, кушай, не стесняйся, тебе надо поправляться. А знаете, барышни,
что я вам скажу, — обращается она к подругам, — ведь у нашей Феклуши солитер, а когда у человека солитер, то он всегда ест за двоих: половину за себя, половину за глисту.
И как
бы то ни было, каждый вечер приносил с собою такое раздражающее, напряженное, пряное ожидание приключений,
что всякая другая жизнь, после дома терпимости, казалась этим ленивым, безвольным женщинам пресной и скучной.
— Нет, не до смерти. Выкачалась, — говорит Нюра, точно с сожалением. — Однако два месяца пролежала в Александровской. Доктора говорили,
что если
бы на вот-вот столечко повыше, — то кончено
бы. Амба!
— Да, да, мой грузинчик. Ох, какой он приятный. Так
бы никогда его от себя не отпустила. Знаешь, он мне в последний раз
что сказал? «Если ты будешь еще жить в публичном доме, то я сделаю и тэбэ смэрть и сэбэ сделаю смэрть». И так глазами на меня сверкнул.
— Еще
бы ты первая стала ругаться. Дура! Не все тебе равно, кто он такой? Влюблена ты в него,
что ли?
— Коли не любила
бы, то не пошла
бы к нему. Он, подлец, жениться обещал, а потом добился,
чего ему нужно, и бросил.
— Ну,
что вы так сидите, господин? Зад себе греете? Шли
бы заниматься с девочкой.
— Местный староста! — сказал, скривив сверху вниз губы, Борис Собашников, но сказал настолько вполголоса,
что Платонов, если
бы захотел, мог
бы притвориться,
что он ничего не расслышал.
— Вовсе нет. Анна Марковна с меня содрала раза в три дороже,
чем это стоило
бы в студенческой столовой. Просто мне хотелось пожить здесь поближе, потеснее, так сказать, войти интимно в этот мирок.
— Простите: я не сравнивал людей, а только обобщал первоисточник чувства. Я мог
бы привести для примера и самоотверженную любовь матерей-животных. Но вижу,
что затеял скучную материю. Лучше бросим.
Хотя
бы о том,
что такое люди испытывали на войне…
Он выслушал меня с большим вниманием, и вот
что он сказал буквально: «Не обижайтесь, Платонов, если я вам скажу,
что нет почти ни одного человека из встречаемых мною в жизни, который не совал
бы мне тем для романов и повестей или не учил
бы меня, о
чем надо писать.
Приказчики от Керешковского, обиженные тем,
что девицы больше уделяли внимания кабинету,
чем залу, затеяли было скандал и пробовали вступить со студентами в задорное объяснение, но Симеон в один миг укротил их двумя-тремя властными словами, брошенными как будто
бы мимоходом.
Второе то,
что этот же распрекрасный кавалер, мало того,
что хочет красоты, — нет, ему подай еще подобие любви, чтобы в женщине от его ласк зажегся
бы этот самый «агонь безу-умнай са-та-ра-са-ти!», о которой поется в идиотских романсах.
— Я, как анархист, отчасти понимаю тебя, — сказал задумчиво Лихонин. Он как будто
бы слушал и не слушал репортера. Какая-то мысль тяжело, в первый раз, рождалась у него в уме. — Но одного не постигаю. Если уж так тебе осмердело человечество, то как ты терпишь, да еще так долго, вот это все, — Лихонин обвел стол круглым движением руки, — самое подлое,
что могло придумать человечество?
— Понятно, не сахар! Если
бы я была такая гордая, как Женечка, или такая увлекательная, как Паша… а я ни за
что здесь не привыкну…
— Ах, дерево какое! — рассердилась Женя. —
Что же по-твоему, лучше: с проваленным носом на соломе сгнить? Под забором издохнуть, как собаке? Или сделаться честной? Дура! Тебе
бы ручку у него поцеловать, а ты кобенишься.
— А так: там только одни красавицы. Вы понимаете, какое счастливое сочетание кровей: польская, малорусская и еврейская. Как я вам завидую, молодой человек,
что вы свободный и одинокий. В свое время я таки показал
бы там себя! И замечательнее всего,
что необыкновенно страстные женщины. Ну прямо как огонь! И знаете,
что еще? — спросил он вдруг многозначительным шепотом.
— Не будем торговаться из-за мелочей. Тем более
что ни вы меня, ни я вас не обманываем. Теперь большой спрос на женщин.
Что вы сказали
бы, господин Горизонт, если
бы я предложила вам красного вина?
— Мне стыдно сознаться,
что она, как
бы сказать… она мне невеста…
Он мгновенно взлетел на дерево и начал оттуда осыпать кошку такой воробьиной бранью,
что я покраснела
бы от стыда, если
бы поняла хоть одно слово.
Скажу также,
что со мной были в это время двое английских аристократов, лорды, оба спортсмены, оба люди не обыкновенно сильные физически и морально, которые, конечно, никогда не позволили
бы обидеть женщину.
— Да. И без всякой пощады. Вам, однако, нечего опасаться меня. Я сама выбираю мужчин. Самых глупых, самых красивых, самых богатых и самых важных, но ни к одной из вас я потом их не пущу. О! я разыгрываю перед ними такие страсти,
что ты
бы расхохоталась, если
бы увидела. Я кусаю их, царапаю, кричу и дрожу, как сумасшедшая. Они, дурачье, верят.
— А то у меня был один учитель. Он какую-то арифметику учил, я не помню, какую. Он меня все время заставлял думать,
что будто
бы я мужчина, а он женщина, и чтобы я его… насильно… И какой дурак! Представьте себе, девушки, он все время кричал: «Я твоя! Я вся твоя! Возьми меня! Возьми меня!»
С удивлением глядел студент на деревья, такие чистые, невинные и тихие, как будто
бы бог, незаметно для людей, рассадил их здесь ночью, и деревья сами с удивлением оглядываются вокруг на спокойную голубую воду, как будто еще дремлющую в лужах и канавах и под деревянным мостом, перекинутым через мелкую речку, оглядываются на высокое, точно вновь вымытое небо, которое только
что проснулось и в заре, спросонок, улыбается розовой, ленивой, счастливой улыбкой навстречу разгоравшемуся солнцу.
— Не сердитесь, мой миленький. Я никогда не сменю вас на другого. Вот вам, ей-богу, честное слово! Честное слово,
что никогда! Разве я не чувствую,
что вы меня хочете обеспечить? Вы думаете, разве я не понимаю? Вы же такой симпатичный, хорошенький, молоденький! Вот если
бы вы были старик и некрасивый…
Тут бедной Любке стало еще хуже. Она и так еле-еле поднималась одна, а ей пришлось еще тащить на буксире Лихонина, который чересчур отяжелел. И это
бы еще ничего,
что он был грузен, но ее понемногу начинало раздражать его многословие. Так иногда раздражает непрестанный, скучный, как зубная боль, плач грудного ребенка, пронзительное верещанье канарейки или если кто беспрерывно и фальшиво свистит в комнате рядом.
Потом он вспомнил о Любке. Его подвальное, подпольное, таинственное «я» быстро-быстро шепнуло о том,
что надо было
бы зайти в комнату и поглядеть, удобно ли девушке, а также сделать некоторые распоряжения насчет утреннего чая, но он сам сделал перед собой вид,
что вовсе и не думал об этом, и вышел на улицу.
Я
бы ему чулки штопала, полы мыла
бы, стряпала…
что попроще.
— Какие тут шутки, Любочка! Я был
бы самым низким человеком, если
бы позволял себе такие шутки. Повторяю,
что я тебе более
чем друг, я тебе брат, товарищ. И не будем об этом больше говорить. А то,
что случилось сегодня поутру, это уж, будь покойна, не повторится. И сегодня же я найму тебе отдельную комнату.
Откуда происходила эта его влиятельность, вряд ли кто-нибудь мог
бы объяснить себе: от его ли самоуверенной внешности, от умения ли схватить и выразить в общих словах то раздробленное и неясное,
что смутно ищется и желается большинством, или оттого,
что свои заключения всегда приберегал к самому нужному моменту.
— Мне
что же, я ничего, — еле слышно ответила Любка. — Я, как вам, Василь Василич, угодно. Только я
бы не хотела домой.
— Да это и неважно! — горячо вступился Соловьев.Если
бы мы имели дело с девушкой интеллигентной, а еще хуже полуинтеллигентной, то из всего,
что мы собираемся сделать, вышел
бы вздор, мыльный пузырь, а здесь перед нами девственная почва, непочатая целина.
—
Что же, и это дело, — согласился Лихонин и задумчиво погладил бороду. — А я, признаться, вот
что хотел. Я хотел открыть для нее… открыть небольшую кухмистерскую или столовую, сначала, конечно, самую малюсенькую, но в которой готовилось
бы все очень дешево, чисто и вкусно. Ведь многим студентам решительно все равно, где обедать и
что есть. В студенческой почти никогда не хватает мест. Так вот, может быть, нам удастся как-нибудь затащить всех знакомых и приятелей.
Если мы не отыщем ничего,
что удовлетворяло
бы справедливому мнению Симановского о достоинстве независимого, ничем не поддержанного труда, тогда я все-таки остаюсь при моей системе: учить Любу
чему можно, водить в театр, на выставки, на популярные лекции, в музеи, читать вслух, доставлять ей возможность слушать музыку, конечно, понятную.
— Ну да, — продолжал невозмутимо Симановский, — я покажу ей целый ряд возможных произвести дома химических и физических опытов, которые всегда занимательны и полезны для ума и искореняют предрассудки. Попутно я объясню ей кое-что о строении мира, о свойствах материи.
Что же касается до Карла Маркса, то помните,
что великие книги одинаково доступны пониманию и ученого и неграмотного крестьянина, лишь
бы было понятно изложено. А всякая великая мысль проста.
Дальше упоминалось о том,
что расплата производится при помощи марок, которые хозяйка выдает проститутке по получении от нее денег, а счет заключается в конце каждого месяца, И наконец,
что проститутка во всякое время может оставить дом терпимости, даже если
бы за ней оставался и долг, который, однако, она обязывается погасить на основании общих гражданских законов.
— Пст! Векселя! Во-первых, она неграмотна, а во-вторых,
что стоят ее векселя? Тьфу! и больше ничего! Пускай она найдет себе поручителя, который
бы заслуживал доверие, и тогда я ничего не имею против.
— А еще вот
что. Теперь я должна вам сказать,
что ваша Любка дрянь, воровка и больна сифилисом! У нас никто из хороших гостей не хотел ее брать, и все равно, если
бы вы не взяли ее, то завтра мы ее выбросили
бы вон! Еще скажу,
что она путалась со швейцаром, с городовыми, с дворниками и с воришками. Поздравляю вас с законным браком!
Почему-то он не мог или не хотел сознать того,
что было
бы гораздо умнее и выгоднее для него не лгать, не фальшивить и не притворяться.
Искусство владеть этим инструментом, сулившим, судя по объявлению, три рубля в день чистого заработка его владельцу, оказалось настолько нехитрым,
что Лихонин, Соловьев и Нижерадзе легко овладели им в несколько часов, а Лихонин даже ухитрился связать целый чулок необыкновенной прочности и таких размеров,
что он оказался
бы велик даже для ног Минина и Пожарского,
что в Москве, на Красной площади.
С учением дело шло очень туго. Все эти самозванные развиватели, вместе и порознь, говорили о том,
что образование человеческого ума и воспитание человеческой души должны исходить из индивидуальных мотивов, но на самом деле они пичкали Любку именно тем,
что им самим казалось нужным и необходимым, и старались преодолеть с нею именно те научные препятствия, которые без всякого ущерба можно было
бы оставить в стороне.
Лихонин не учитывал того,
что она с ее детской душой, жаждущей вымысла, легко освоилась
бы с историческими событиями по разным смешным и героически-трогательным анекдотам, а он, привыкший натаскивать к экзаменам и репетировать гимназистов четвертого или пятого класса, морил ее именами и годами.
Да и, должно быть, он понимал, — а надо сказать,
что эти восточные человеки, несмотря на их кажущуюся наивность, а может быть, и благодаря ей, обладают, когда захотят, тонким душевным чутьем, — понимал,
что, сделав хотя
бы только на одну минуту Любку своей любовницей, он навсегда лишится этого милого, тихого семейного вечернего уюта, к которому он так привык.
—
Что же, Любочка, поделаешь? Ведь и она его любила. Только она пустая девчонка, легкомысленная. Ей
бы только тряпки, да собственные лошади, да брильянты.
— Я
бы ее, подлую, в порошок стерла! Тоже это называется любила! Если ты любишь человека, то тебе все должно быть мило от него. Он в тюрьму, и ты с ним в тюрьму. Он сделался вором, а ты ему помогай. Он нищий, а ты все-таки с ним.
Что тут особенного,
что корка черного хлеба, когда любовь? Подлая она и подлая! А я
бы, на его месте, бросила
бы ее или, вместо того чтобы плакать, такую задала ей взбучку,
что она
бы целый месяц с синяками ходила, гадина!
— А я знаю! — кричала она в озлоблении. — Я знаю,
что и вы такие же, как и я! Но у вас папа, мама, вы обеспечены, а если вам нужно, так вы и ребенка вытравите,многие так делают. А будь вы на моем месте, — когда жрать нечего, и девчонка еще ничего не понимает, потому
что неграмотная, а кругом мужчины лезут, как кобели, — то и вы
бы были в публичном доме! Стыдно так над бедной девушкой изголяться, — вот
что!
Она знала,
чем пахла
бы эта слава, если
бы она вернулась в родные места.
Как
бы ни был строй в этом отношении классный надзор, все равно юнцы читали, читают и будут читать именно то,
что им не позволено.