Неточные совпадения
— Я ему говорю: «Иди, негодяй,
и заяви директору, чтобы этого больше
не было, иначе папа на вас на всех донесет начальнику края». Что же вы
думаете? Приходит
и поверит: «Я тебе больше
не сын, — ищи себе другого сына». Аргумент! Ну,
и всыпал же я ему по первое число! Ого-го! Теперь со мной разговаривать
не хочет. Ну, я ему еще покажу!
— Да вы
не обижайтесь, господин. Конечно, за визит вы сами барышне отдадите. Я
думаю,
не обидите, она у нас девочка славная. А уж за пиво
и лимонад потрудитесь заплатить. Мне тоже хозяйке надо отчет отдавать. Две бутылки пива, по пятидесяти — рубль
и лимонад тридцать рубль тридцать.
— Господа, я, пожалуй, готов с вами поехать…
Не подумайте, однако, что меня убедили софизмы египетского фараона Рамзеса… Нет, просто мне жаль разбивать компанию… Но я ставлю одно условие: мы там выпьем, поврем, посмеемся
и все прочее… но чтобы ничего больше, никакой грязи… Стыдно
и обидно
думать, что мы, цвет
и краса русской интеллигенции, раскиснем
и пустим слюни от вида первой попавшейся юбки.
— Очень, очень рад, — приветливо ответил Платонов
и вдруг поглядел на Лихонина со светлой, почти детской улыбкой, которая скрасила его некрасивое, скуластое лицо. — Вы мне тоже сразу понравились.
И когда я увидел вас еще там, у Дорошенки, я сейчас же
подумал, что вы вовсе
не такой шершавый, каким кажетесь.
И вот, когда я глядел на эту милую сцену
и подумал, что через полчаса этот самый постовой будет в участке бить ногами в лицо
и в грудь человека, которого он до сих пор ни разу в жизни
не видал
и преступление которого для него совсем неизвестно, то — вы понимаете! мне стало невыразимо жутко
и тоскливо.
До тех пор я видел остекленевшие глаза капитана, щупал его холодный лоб
и все как-то
не осязал смерти, а
подумал об узле —
и всего меня пронизало
и точно пригнуло к земле простое
и печальное сознание о невозвратимой, неизбежной погибели всех наших слов, дел
и ощущений, о гибели всего видимого мира…
И тогда же он
подумал (
и впоследствии часто вспоминал об этом), что никогда он
не видел Женю такой блестяще-красивой, как в эту ночь.
— Ах ты, боже мой! —
И Лихонин досадливо
и нервно почесал себе висок. — Борис же все время вел себя в высокой степени пошло, грубо
и глупо. Что это за такая корпоративная честь,
подумаешь? Коллективный уход из редакций, из политических собраний, из публичных домов. Мы
не офицеры, чтобы прикрывать глупость каждого товарища.
— А, право, сам
не знаю. Хотел было переночевать в кабинете у Исай Саввича, но жаль потерять такое чудесное утро.
Думаю выкупаться, а потом сяду на пароход
и поеду в Липский монастырь к одному знакомому пьяному чернецу. А что?
— Уговаривались, уговаривались!.. На тебе еще полтинник
и больше никаких. Что это за нахальство! А я еще заявлю контролеру, что безбилетных возишь. Ты, брат,
не думай!
Не на такого напал!
— Представьте себе, что в прошлом году сделал Шепшерович! Он отвез в Аргентину тридцать женщин из Ковно, Вильно, Житомира. Каждую из них он продал по тысяче рублей, итого, мадам, считайте, — тридцать тысяч! Вы
думаете на этом Шепшерович успокоился? На эти деньги, чтобы оплатить себе расходы по пароходу, он купил несколько негритянок
и рассовал их в Москву, Петербург, Киев, Одессу
и в Харьков. Но вы знаете, мадам, это
не человек, а орел. Вот кто умеет делать дела!
— Никогда, мадам! — высокомерно уронила Эльза.Мы все здесь живем своей дружной семьей. Все мы землячки или родственницы,
и дай бог, чтобы многим так жилось в родных фамилиях, как нам здесь. Правда, на Ямской улице бывают разные скандалы,
и драки,
и недоразумения. Но это там… в этих… в рублевых заведениях. Русские девушки много пьют
и всегда имеют одного любовника.
И они совсем
не думают о своем будущем.
— А то у меня был один учитель. Он какую-то арифметику учил, я
не помню, какую. Он меня все время заставлял
думать, что будто бы я мужчина, а он женщина,
и чтобы я его… насильно…
И какой дурак! Представьте себе, девушки, он все время кричал: «Я твоя! Я вся твоя! Возьми меня! Возьми меня!»
—
Не сердитесь, мой миленький. Я никогда
не сменю вас на другого. Вот вам, ей-богу, честное слово! Честное слово, что никогда! Разве я
не чувствую, что вы меня хочете обеспечить? Вы
думаете, разве я
не понимаю? Вы же такой симпатичный, хорошенький, молоденький! Вот если бы вы были старик
и некрасивый…
И совсем мне это
не надо, — печально
думала она.
— Ну, скажем, содержанки или жены, — равнодушно возразил Кербеш
и покрутил в руках серебряный портсигар с монограммами
и фигурками. — Я решительно ничего
не могу для вас сделать… по крайней мере сейчас. Если вы желаете на ней жениться, представьте соответствующее разрешение своего университетского начальства. Если же вы берете на содержание, то
подумайте, какая же тут логика? Вы берете девушку из дома разврата для того, чтобы жить с ней в развратном сожительстве.
«Я падаю нравственно
и умственно! —
думал иногда он с ужасом. — Недаром же я где-то читал или от кого-то слышал, что связь культурного человека с малоинтеллигентной женщиной никогда
не поднимет ее до уровня мужчины, а наоборот, его пригнет
и опустит до умственного
и нравственного кругозора женщины».
Но Лихонин, видаясь ежедневно с Любкой,
не замечал этого
и не верил тем комплиментам, которые ей расточали его приятели. «Дурацкие шутки, —
думал он, хмурясь.
«Намерение наше обвенчаться было забыто в Сен-Дени, — читал Соловьев, низко склонив свою кудлатую, золотистую, освещенную абажуром голову над книгой, — мы преступили законы церкви
и,
не подумав о том, стали супругами».
— Вы уж извините меня, пожалуйста, но так как у меня собственная квартира
и теперь я вовсе
не девка, а порядочная женщина, то прошу больше у меня
не безобразничать. Я
думала, что вы, как умный
и образованный человек, все чинно
и благородно, а вы только глупостями занимаетесь. За это могут
и в тюрьму посадить.
«Ерунда, —
думал он. — Этого
не может быть. Она ломается,
и, вероятно, я с нею
не нахожу настоящего тона».
Конечно, в душе он сам себе
не сознавался в том, что сию минуту сделает гадость, он лишь только как-то сбоку, издали
подумал о том, что его лицо бледно
и что его слова сейчас будут трагичны
и многозначительны.
Но так как мальчики
думают совершенно иначе, чем мы, взрослые,
и так как все запретное, все недосказанное или сказанное по секрету имеет в их глазах громадный,
не только сугубый, но трегубый интерес, то, естественно, что из чтения они выводили смутную мысль, что взрослые что-то скрывают от них.
Да
и то надо сказать, разве Коля, подобно большинству его сверстников,
не видал, как горничная Фрося, такая краснощекая, вечно веселая, с ногами твердости стали (он иногда, развозившись, хлопал ее по спине), как она однажды, когда Коля случайно быстро вошел в папин кабинет, прыснула оттуда во весь дух, закрыв лицо передником,
и разве он
не видал, что в это время у папы было лицо красное, с сизым, как бы удлинившимся носом,
и Коля
подумал: «Папа похож на индюка».
— Да что же вы ругаетесь! — бурчал Петров,
не поднимая глаз. — Ведь я вас
не ругаю. Зачем же вы первая ругаетесь? Я имею полное право поступить, как я хочу. Но я провел с вами время,
и возьмите себе. А насильно я
не хочу.
И с твоей стороны, Гладышев… то бишь, Солитеров, совсем это нехорошо. Я
думал, она порядочная девушка. а она все лезет целоваться
и бог знает что делает…
Он небрежно ловил арбузы, так же небрежно их перебрасывал
и, к своему удивлению, вдруг почувствовал, что именно теперь-то он весь со своими мускулами, зрением
и дыханием вошел в настоящий пульс работы,
и понял, что самым главным было вовсе
не думать о том, что арбуз представляет собой какую-то стоимость,
и тогда все идет хорошо.
— Тоже дело нашел, — лениво
и презрительно отозвался староста. — На это дело ночь есть… Иди, иди, кто ж тебя держит. А только как начнем работать, тебя
не будет, то нонешняй день
не в счет. Возьму любого босяка. А сколько он наколотит кавунов, — тоже с тебя…
Не думал я, Платонов, про тебя, что ты такой кобель…
И никому ни разу в голову
не пришло подойти ко мне
и подумать: а ведь это тоже человек, у него сердце
и мозг, он о чем-то
думает, что-то чувствует, ведь он сделан
не из дерева
и набит
не соломой, трухой или мочалкой!
Я
подумала: вот
и конец, стало быть, нечего жалеть больше,
не о чем печалиться, нечего ждать…
И вы
не думайте, пожалуйста, Сергей Иванович, что во мне сильна злоба только к тем, кто именно меня, лично меня обижали…
—
И я
не знаю… Стало быть, то, что я
думала, — неправда?.. Стало быть, мне остается только одно… Эта мысль сегодня утром пришла мне в голову…
— Признаться, я
и сама еще
не знаю, — ответила Тамара. — Видите ли, ее отвезли в анатомический театр… Но пока составили протокол, пока дорога, да там еще прошло время для приема, — вообще, я
думаю, что ее
не успели еще вскрыть… Мне бы хотелось, если только это возможно, чтобы ее
не трогали. Сегодня — воскресенье, может быть, отложат до завтра, а покамест можно что-нибудь сделать для нее…