Неточные совпадения
— Да какие же мы бунтовщики! — послышался в толпе протестующий говор. — И чего они и в сам деле, все «бунтовщики» да «бунтовщики»! Кабы мы были бунтовщики, нешто мы стояли бы
так?.. Мы больше ничего, что хотим быть оправлены,
чтобы супротив закону не обижали бы нас… А зачинщиков… Какие же промеж нас зачинщики?.. Зачинщиков нет!
— Мм… нет, уж надобно послать, — ответил он совершенно равнодушным тоном. — Потому — видите ли — этот полковник, вероятно, успел уже там и мужикам погрозиться войском…
так, собственно, я полагаю, на всякий случай надо послать… для того единственно,
чтобы в их глазах авторитет власти не падал.
— Что ж это плохо собираются! — суетливо пищал дохленький блондинчик, то обращаясь к окружающим, то на цыпочках устремляя взгляд вдаль по улице. — Ай-ай, господа, как же это
так!.. Наши еще не все налицо… Пожалуйста же, господа, смотрите,
чтобы все
так, как условлено!.. Господа!.. господа! после панихиды — чур! не расходиться!.. Пожалуйста, каждый из вас пустите в публике слух,
чтобы по окончании все сюда, на паперть: Ардальон Михайлович слово будет говорить.
—
Так ты чего же спал-то! Ведь говорил вчера,
чтобы по кабакам, да по харчевням…
— «Мужики! Мужики!» — что
такое «мужики»?.. Мужики — это вздор! Никаких тут мужиков нам и не надобно. Главная штука в том, — значительно понизил он голос, наклоняясь к лицу молодой девушки, —
чтобы демонстрацию сделать… демонстрацию правительству, — поймите вы это, сахарная голова!
Нельзя сказать,
чтобы оно кидалось в глаза своей красотой, — далеко нет; но в нем было нечто
такое, что всегда заставило бы человека мыслящего, психолога, поэта, художника, из тысячи женских лиц остановить внимание именно на этом.
Немало утешал их дохленький Анцыфров, который все время старался корчить умильные гримасы,
так,
чтобы это выходило посмешнее, и представлялся усердно молящимся человеком: он то охал и вздыхал, то потрясал головою, то бил себя кулаками в грудь, то простирался ниц и вообще желал щегольнуть перед соседними гимназистами и барышнями своим независимым отношением к делу религии и церковной службы.
Надо только,
чтобы бараны были
так себе, не важные, из не особенно тонкорунных.
— В
таком случае,
чтобы не утруждать себя, — продолжала девушка, — вы бы могли очень просто прибавить к моей фамилии маленькое слово «госпожа». Это ведь не трудно и вежливо.
— Да-с, вот то-то оно и есть! — в ответ на это поддразнивал его Полояров, который почти дня не пропускал без того,
чтобы не побывать у Анны Петровны и, заодно уж, позавтракать там, либо пообедать, либо чаю напиться. — А кабы мы-то делали,
так у нас не то бы было.
В ярко освещенной зале довольно много пустых мест, особенно в первых рядах, но все-таки нельзя сказать,
чтобы было уже пусто.
— Как!.. Позвольте, милостивый государь. Где? Когда я подуськивал его! — горячо сорвался с места Феликс Мартынович. — Я?.. Я, напротив, удерживал, отговаривал его, у меня есть свидетели, очевидцы… Я представлю доказательства!.. Я не позволю никому оскорблять меня
таким образом! Я не могу допустить,
чтобы так нагло клеветали на мою благонамеренность!.. Это уже называется подкопами…
Последняя фраза была сказана с
такою едкою иронией, которая прямо била на то,
чтобы подействовать на щекотливую струнку самолюбия членов.
— По крайней мере, если б я был на его месте, я бы оскорбился за мое самолюбие: господин Устинов как будто предполагает в господине Шишкине совсем глупенького неразумного ребенка, мальчишку, дурачка, которого
так вот вдруг можно взять да и подуськать на что-либо; как будто господин Шишкин недостаточно взрослый и самостоятельный юноша,
чтобы действовать по собственной инициативе?
Проступок Шишкина не
такого рода,
чтобы администрация оставила его без внимания: доказательство — сегодняшнее решение господина губернатора.
— О, я в этом уверена! — подхватила Монтеспан, — но… но эта яркость… знаете ли, ma chère,
такое ли теперь время,
чтобы радоваться, носить цветное!.. Помилуйте! — вспомните, чтó на белом свете творится!.. Люди страдают, мученики гибнут, везде слезы, скорбь… Знаете ли, ma chère, скажу я вам по секрету между нами, в
таких обстоятельствах нечему нам особенно радоваться… Черный цвет приличнее… и тем более, что это мода… Взгляните, например, на Констанцию Александровну: не выходит из черного цвета.
Непомук, увидя супругу свою в
таком соблазнительном виде, опустил глаза долу и поскорее полез в задний карман за золотой табакеркой,
чтобы в медленной понюшке табаку найти себе приличное занятие, пока длится эта красноречивая картина.
В спектакле благородных любителей проявилась весьма заметная, но едва ли случайная особенность: очень много дам, которые составляли чуть ли не большинство славнобубенского общества, явились на этот спектакль в строго черных нарядах. Между ними были даже и
такие, которых никто никогда и не запомнил,
чтобы они носили черное, а теперь и эти вдруг блистают мрачным цветом своего костюма.
— Я хочу, — поднялась с места губернаторша, — я хочу,
чтобы на нынешний раз мы отправили уж так-таки полную тысячу. Пусть там получат они круглую сумму! Поэтому я офярую из своих собственных пятьдесят девять рублей, да страховых с весовыми двенадцать.
— Как сам знаешь, — пожал плечами ксендз. — Только думаю, что на полицмейстера натуральнее; а то что за корреспонденция у жандармов с бискупами! На полицмейстера спокойнее будет: его превелебна мосц писал уже,
чтобы так поступать нам, уж они там знают!.. Им это лучше известно!
— Оставь, пожалуйста, нежности, папахен! — мимоходом махнула она рукой. — Я тебе повторяю, если хочешь жить со мной в мире, то
чтобы в доме у нас не было больше Устинова, а если он еще раз придет, то я наделаю ему
таких дерзостей, каких он еще ни от кого не кушал.
«Нет, надо будет взять другие меры!.. Непременно другие меры!» — советовал он самому себе. Но какие именно будут эти предполагаемые меры, старик не определял, и даже будто избегал
такого определения: он только как бы утешал и баюкал себя тем, что меры непременно должны быть другими. «Хорошо бы всех этих господ тово… в шею! — показал он выразительным жестом, —
чтобы и духом их тут не пахло! тогда будет отлично… тогда все как нельзя лучше пойдет!.. Да-да, непременно другие меры»…
— Как, Боже мой, где? У Ардальона Михайловича, — ответила она все с тою же деланою улыбкой. — Да чего ты
такой странный, папахен? Ровно ничего
такого особенного не случилось,
чтобы в священный ужас приходить! Повздорили мы с тобой вчера немножко, ну что же делать, всяко бывает! Вчера повздорили, а сегодня помиримся.
Ее превосходительство нарочно не желала обременять себя утренними приемами,
чтобы сохранить надлежащую бодрость и свежесть к вечеру,
так как сегодня у нее заранее условленный пикник на картинном берегу Волги.
Если когда случится то,
так непременно
такой указ надо издать,
чтобы фраки и мундиры долой, а одне бы только поддевки»…
«Ведь не может же быть,
чтобы мистификация! Да и с какой же стати?» — рассуждал он сам с собою. — «Какой же дурак, ради одной шутки, станет посылать
такие деньги? А если кто-нибудь и решился оказать мне помощь,
так тот, конечно, не стал бы шутить и издеваться надо мною. Это было бы несообразно».
Думал было в третий раз начертить условный знак,
так как прежний был уже стерт ступнями гуляющего люда, но поостерегся,
чтобы не подать этим кому-либо излишних подозрений.
Он
так давно и
так сердечно мечтал о ней,
так томился, ждал и надеялся, совершенно основательно полагая ее гораздо выше Льва и Солнца, «хоша Лев будет и не в пример показистее», — он уж даже призвал к себе живописца и заранее заказал ему перемалевать на портретах свои регалии,
чтобы выше всех прочих начертить сердечно-приятную Анну, и теперь, когда Анна готова уже украсить собою его шею — вдруг, словно с неба, свалился — на-ко тебе! — эдакой позорный скандалище!
— Хе, хе, хе! — тихо засмеялся он в бороду, с чисто великорусским шильническим лукавством истого кулака. — Тысячу!.. За что же-с тут тысячу?.. Как это вы легко
такие крупные суммы валяете!.. У меня ведь не самодельная,
чтобы на ветер, зря, по тысяче кидать!.. А вы не заламывайте — вы по душе скажите!
— Ну, нечего делать! Получайте рукопись! — с глубоко скорбным и досадливым вздохом сказал он. — Только не думал же я, Калистрат Стратилактович,
чтобы вы были
такой… Эх, право!
— Послушай-ко, Шишкин, штука хорошая! — шепотом начал Свитка, чуть лишь они остались одни. — Ведь эти старцы имеют огромное влияние на народ; к ним вот сюда и подаяние приносят, и за советом, и за поучением идут — святыми почитают, — кабы этому старцу-то, что называется, очки втереть? Настроить бы полегоньку на
такой лад,
чтобы сам подходящую песенку запел?.. А?.. Что ты на это скажешь?
— Да; вот как поляки, например, те тоже
так рассуждают, — сказал Свитка. — Их тоже в Польше уж как ведь мучают! И казнят, и огнем жгут, и в Сибирь ссылают тысячами, а они все терпели и терпят… Только собираются всем народом в церковь Богу молиться за свое горе,
чтобы Бог избавил их, а в них тут, в самом же храме Божьем, из ружья стреляют, штыками колют… и женщин, и малых детей, всех без разбору!
— Ну да, и турка, — согласился он. —
Так вот, Напольён с тем только и мировую подписал с нашим государем,
чтобы мужичкам беспременно волю дать, а коли не дашь, говорит,
так будем опять воевать, и все ваше царство завоюем.
По городу стало известно, что в следующее воскресенье владыка в последний раз будет литургисовать в кафедральном соборе. Эта литургия смущала несколько полковника Пшецыньского и Непомука. И тот и другой ожидали, что старик не уйдет без того,
чтобы не сказать какое-нибудь громовое, обличающее слово, во всеуслышание православной паствы своей. И если бы
такое слово было произнесено, положение их стало бы весьма неловким.
Граф Маржецкий в течение целого вечера служил предметом внимания, разговоров и замечаний, из которых почти все были в его пользу. Русское общество, видимо, желало показать ему радушие и привет, и притом
так,
чтобы он, высланец на чужбину, почувствовал это. Но главное, всем очень хотелось постоянно заявлять, что они не варвары, а очень цивилизованные люди.
— Что ж, может быть, с своей точки зрения и Лидинька права, — пожала плечами Стрешнева, — как права и мать Агафоклея. Я, Константин Семенович, понимаю это дело
так, — продолжала она. — Прожить свою жизнь
так,
чтобы ни своя собственная совесть, ни людская ненависть ни в чем не могли упрекнуть тебя, а главное — собственная совесть. Для этого нужно немножко сердца, то есть человеческого сердца, немножко рассудка да искренности. Ну, вот и только.
И, наконец, во власти самой женщины сделать
так,
чтобы человек всегда любил ее,
чтобы ему и в голову не пришло о возможности увлечься другою.
Председатель казенной палаты однажды не на шутку обиделся, когда к нему обратились, чтоб он дал в каком-то вопросе свое мнение, «как добрый патриот», и отвечал, что он слишком считает себя развитым человеком,
чтобы держаться
таких узких, отживших понятий, как нелепое понятие о патриотизме.
Улица была почти уже запружена, поэтому несколько наиболее влиятельных личностей, пользовавшихся авторитетом между товарищами, желая предупредить неуместное столкновение с полицией, подали мысль отправиться на большой двор,
чтобы быть
таким образом все-таки в стенах университета, не подлежащего ведению общей блюстительницы градского порядка, — и толпа хлынула в ворота.
А по-моему, коли идти, то
так,
чтобы чертям было тошно!
— Нет, господин Хвалынцев, — вмешалась Лидинька Затц. — В вас, я вижу, развит непозволительный индифферентизм, вы равнодушны к общему делу. Если вы порядочный господин, то этого нельзя-с, или вы не принадлежите к молодому поколению и заодно с полицией, а только
такой индифферентизм… Вы должны от него отказаться, если вы честный господин и если хотите,
чтобы я вас уважала.
Два-три
таких «будьте поосторожней», оброненные в двух, трех кучках, послужили совершенно достаточным поводом,
чтобы молва полетела из одной группы в другую, из другой в третью и т. д. и т. д. — и тень сомнения на личность честного товарища была брошена, а иные приняли ее тотчас же, сразу за несомненную истину.
«И все вздор! И никто бы не знал, и никому не было бы известно!» — следовал в нем новый поток мыслей. — «То было бы там, а они здесь, откуда ж бы узнали они! Никто из них этого и не увидел бы… Доказать… Но чем доказать… Нужно, необходимо нужно что-то
такое сделать,
чтобы все увидели,
чтобы все поняли… Но что
такое сделать?.. Что именно нужно?..»
— Хотите сигару или папиросу? Только предупреждаю, сигаренка
так себе, весьма посредственного достоинства, — говорил Свитка, подвигая студенту и то и другое. — Главное у меня —
чтобы вы успокоились. Это прежде всего. Сидите, лежите, курите, пейте, а когда будете совсем спокойны — будем толковать.
— А! на то и существуют на свете загадки,
чтобы их отгадывать. Вы видите, что мне кое-что известно, и — поверьте слову — я бы никак не стал заводить речь о
таких деликатных предметах, как Малая Морская улица, если бы в этом не было самой настоятельной надобности.
Он, конечно, более всего не хотел быть арестован правительственной полицией: вся неприятная сторона
такого ареста и все лишения, сопряженные с ним, говорили слишком громко в пользу того,
чтобы всячески стараться избежать их, особенно после этой беседы с Василием Свиткой.
— Да уж
так. Доверьтесь мне во всем, пожалуйста! Я вам худого не желаю. Надобно,
чтобы никому не было известно место вашего пребывания… Ведь почем знать, и в Малой Морской ничем не обеспечены от внезапного обыска; а если ваша записка как-нибудь не уничтожится — лишний документ будет… Надо как можно более избегать вообще документов. К чему подвергать лишним затруднениям если не себя, то других? Я лучше сам сейчас же съезжу туда и успокою насчет полной вашей безопасности.
Так этот вопрос и канул для капитана в Лету. Он был для него не более как случайным предлогом,
чтобы заручиться посвящением Хвалынцева.
В нервно возбужденном состоянии вышел он на улицу вместе со Свиткой. Услужливый Свитка, под тем предлогом, что давно не видались и не болтали, вызвался пройтись с ним, по пути. Хвалынцеву более хотелось бы остаться одному, со своею мучающею, назойливою мыслью, но Свитка
так неожиданно и с
такой естественной простотой предложил свое товарищество, что Константин Семенович, взятый врасплох, не нашел даже достаточного предлога,
чтобы отделаться от него. Ночь была ясная и звездная.
— Разговоры были не
такого свойства,
чтобы можно скоро забыть.