Неточные совпадения
— А что я вас хотел просить, почтеннейший Лев Александрович, — вкрадчиво начал он, улыбаясь приятельски-сладкой улыбкой и взяв за пуговицу своего собеседника. — Малый, кажется мне, очень, очень подозрительный… Мы себе засядем будто в картишки, а вы поговорите с ним — хоть
там, хоть в этой комнате; вызовите его на разговорец на эдакий… пускай-ко выскажется немножко… Это для нас, право же,
не бесполезно будет…
— Братцы! да что ж это он мужиков-то хватает? — недоумело стали поговаривать
там. — За что же это?.. А волю-то
не читает!..
Физиономию господина станового передернуло очень кислой гримасой, однако, нечего делать, он махнул рукою под козырек и потрусил к толпе.
Там поднялось некоторое движение и гул. Становой ухватил за шиворот первого попавшегося парня и потащил его к крыльцу. Парень было уперся сначала, но позади его несколько голосов ободрительно крикнули ему: «
не робей, паря!
не трусь! пущай их!» — и он покорно пошел за становым, который так и притащил его за шиворот к адъютанту.
Увы!.. этот блестящий и в своем роде — как и большая часть молодых служащих людей того времени — даже модно-современный адъютант, даже фразисто-либеральный в мире светских гостиных и кабинетов, который
там так легко, так хладнокровно и так административно-либерально решал иногда, при случае, все вопросы и затруднения по крестьянским делам — здесь, перед этою толпою решительно
не знал, что ему делать!
— Как нет?.. Что они
там толкуют? — почтительно косясь и оглядываясь на генерала и, видимо, желая изобразить перед ним свою энергическую деятельность, возвысил голос Пшецыньский, который сбежал с крыльца, однако же
не приближался к толпе далее чем на тридцать шагов. — Должны быть зачинщики! Выдавай их сюда! Пусть все беспрекословно выходят к его превосходительству!.. Вы должны довериться вашему начальству! Выдавай зачинщиков, говорю я!
Мужики,
не пущенные на выходах казаками, разбежались кое-как по избам, а крестьяне соседних деревень, окруженные конвоем, были согнаны на господский двор, и
там — кто лежа, кто сидя на земле — ожидали решения своей участи. Казачьи патрули разъезжали вокруг села, за околицами, и
не выпускали из Снежков ни единой души.
— Ха, ха, ха! — изящно смеялся он, немножко в нос и немножко сквозь зубы, как только и умеют смеяться после обеда одни высокоблаговоспитанные люди. — Бунт, восстание!.. ха, ха, ха!.. Этот полковник, должно быть, большой руки трус… Зачем он
там?.. Да и вообще, скажите мне, что это? Я давеча
не успел хорошенько расспросить у вас.
— Мм… нет, уж надобно послать, — ответил он совершенно равнодушным тоном. — Потому — видите ли — этот полковник, вероятно, успел уже
там и мужикам погрозиться войском… так, собственно, я полагаю, на всякий случай надо послать… для того единственно, чтобы в их глазах авторитет власти
не падал.
—
Не знаю доподлинно — так уж вышло. Будут гимназии, семинарии, из офицерства кое-кто и еще кое-кто из порядочных людей…
Там будешь?
— Анцыфров! — окликнул Ардальон Михайлович своего адъютантика, который тотчас же подбежал к нему с таким видом, что необыкновенно живо напомнил собою кобелька, виляющего закорюченным хвостиком. — Ты что это, болван, болтаешь-то
там!..
Не можешь на полчаса подержать за зубами!..
— Господа!..
Не поддавайтесь!..
Не поддавайтесь… — то
там, то здесь, позади других, подуськивал да подшептывал Анцыфров, стараясь, однако же,
не быть замеченным.
Там и сям сверкает золото или серебро на густых и
не густых эполетах, эффектно мелькают регалии — от смеющегося Станиславчика в петличке или медальки до какой-нибудь красавицы-звезды, целомудренно прячущейся за борт черного фрака.
Все эти спичи по части прогресса, развития
там симпатий, заявлений и прочего — все это то же самое, что бешемель при телятине, то есть нечто, к самой сути дела, пожалуй, вовсе и
не идущее.
— Я посылал туда адъютанта, да и кроме того, мне донесли о всех почти, кто
там находился, — продолжал Пшецыньский. — Только
не знаю, как лучше сделать теперь: донести ли сейчас или как-нибудь помягче стушевать это происшествие?
— Да уж
там какие ни есть убеждения, а свои,
не купленые! — отрезал ему Петр Петрович. — Я, сударь мой, старый солдат!.. Я, сударь мой, на своем веку одиннадцать ран за эти свои убеждения принял, так уж на старости-то лет
не стать мне меняться.
— Отчего ж
не печатать! Поди-ко, сперва раскуси человека! Ведь
там не знают его. Но это бы все Бог с ним! А мне Анюту жаль и старика-то жаль. Хороший старик.
— Да-с, вот то-то оно и есть! — в ответ на это поддразнивал его Полояров, который почти дня
не пропускал без того, чтобы
не побывать у Анны Петровны и, заодно уж, позавтракать
там, либо пообедать, либо чаю напиться. — А кабы мы-то делали, так у нас
не то бы было.
— Чего
там не делайте! — обернулся на него Шишкин, — они меня за труса считают, так нет же, черт возьми! Я им докажу!
— Куда тебе!.. — махнул тот рукою, — говорят, теперь и слышать
не хочет! У них уже
там и пистолеты приготовлены: достали откуда-то. Анцыфров так и старается около них!
— А вот что было бы
не дурно! — придумал студент по прошествии некоторого времени. — У меня
там, в нумере, есть с собою револьвер, так мы вот что: завтра утром встанем-ка пораньше да отправимся хоть в ту же рощу… Я тебе покажу, как стрелять, как целить… все же таки лучше; хоть несколько выстрелов предварительно сделаешь, все же наука!
— Эка, о чем заботится… А мне и невдомек! Нет, ангел мой, — вздохнул он, — писать мне
не к кому, завещать нечего… ведь я, что называется, «бедна, красна сирота, веселого живота»; плакать, стало быть, некому будет… А есть кое-какие должишки пустячные, рублей на сорок;
там в бумажнике записано… счет есть. Ну, так ежели что, продай вот вещи да книги, да жалованья
там есть еще за полмесяца, и буду я, значит, квит!
— Нет-с, мы
там не встретимся, — сухо и вскользь поклонился Полояров,
не подавая руки.
— Поскорей
не можно… поскорей опять неловко будет: как же ж так-таки сразу после спектакля?.. Мало ль что может потом обернуться! А мы так, через месяц, сперва Яроц, а потом я. Надо наперед отправить наши росписки, то есть будто мы должны
там, а деньги прямо на имя полиции; полиция вытребует кредиторов и уплатит сполна, а нам росписки перешлет обратно. Вот это так. Это дело будет, а то так, по-татарски — ни с бухты, ни барахты! — «Завше розумне и легальне и вшистко розумне и легальне!»
Вы
не бываете
там больше?
— Нет,
не был… Зачем же туда?..
Там ведь нету…
Перед благословенным образом покойной жены его тихо мерцала
там лампадка, которую никогда
не забывала зажечь на ночь старая Максимовна, и свет этой лампадки слабо озарял предпостельный столик со свечой и графином воды, кисейную занавеску, несколько книг на окошке, девическую кровать, застланную чистым, свежим бельем и тщательно, как всегда, приготовленную на ночь.
— Ваше преосвященство, — возразил губернатор, — моему сердцу жаль его, может,
не менее, чем вам; но… сердце человека должно молчать
там, где действует неуклонный долг администратора.
— Я и
не говорю, что
не может, — ответил владыка, — я говорю только, что этот человек открыто проповедует безбожие, читает
там воспрещенные брошюры и делает на них свои комментарии, отвращает учеников от церкви, наконец… Вот что говорю я, ваше превосходительство!
— Ах, барон! — прискорбно вздохнул губернатор; — это
не так-то легко, как кажется; у них
там в синоде я
не знаю какие порядки и какими соображениями они руководствуются: для нас это вполне terra incognita [Незнакомая область знаний (лат.).]; но… я очень рад, что все это случилось при вас, что вы сами были свидетелем… Теперь вы видите, что это такое! Я непременно приму свои меры, и приму их немедленно; а будет ли успех, ей-Богу,
не знаю!
— Н-да, конечно, это немаловажно… А я хотел было вам предложить прокатиться вместе со мной до Астрахани, сплавились бы на плотах, а
там у меня есть знакомые из компанейских, так что назад на пароходе ничего бы
не стоило. Отличное бы дело, ей-Богу? а? Прямо бы в Казань и предоставил, как раз к началу курса.
— Почем же мне знать-с?.. Что вы
там напишете, — я знать этого
не могу… Откуда ж мне!..
«Как Исав… как Исав, за чечевичную похлебку!» — думал он; «да и тот-то поступил умнее, потому продал какое-то
там фиктивное первенство, а я капитал… капитал!.. двадцать пять тысяч серебром продал за двести пятьдесят рублишек!» И на глаза его чуть слезы
не проступали от боли всей злобы его.
— Чего
там «
не простившись»! Ну, прощайте!.. Прощаюсь, ангел мой, с тобою! — продекламировал он и захохотал своим несуразным смехом.
— Нет, что-нибудь да
не так, — сказал он. — Здорово живешь стрелять
не станут… Знавал я некогда и Высокие Снежки, хорошее село. Только
там ведь больше все, почитай, народ никонианец живет. За что ж в них стрелять-то. Помещику своих крестьян морить — себе же убыток.
— Н-да, вот
там толкуй, как знаешь, — продолжал он, — а Напольён все-таки приказал волю дать, и дали! А кабы
не он, быть бы нам вечно крепостными!
—
Там теперь
не до веселья! — с благочестивым вздохом заметила, потупляя взоры, графиня, желая изобразить этим известную долю сочувствия к предметам, близким сердцу графа Северина. Многие из дам, каждая по-своему, повторили ее прискорбный взор и жест, и тоже
не без побуждения сделать этим приятное графу.
— Нет,
не страдать, а танцевать за свободу! — поправил славнобубенский философ. — И
не згинэла Польска до тех пор, пока
там будут уметь вот этак плясать мазурку.
Время шло, начальство скакало, синие кучки шлялись, полиция, и явная и тайная, усердно наблюдала — первая наблюдала, занимая фронтовою вытяжкою свои посты, вторая — в различных образах шнырила тут и
там, везде и нигде, принюхивалась, прислушивалась, старалась как-нибудь затесаться промеж синих кучек; и той и другой было здесь нынче количество изрядное, но… все-таки ничего
не вспыхивало и ничего
не начиналось…
— Ба! Хвалынцев! Вот и вы, наконец, появились! — растопырив руки, загородил ему дорогу Полояров. — Слыхали-с? Университет-то?.. Казарму сделали! Рота солдат и день и ночь внутри дежурит, ворота все заперты, никого
не впускают, и даже те, кто живет-то
там, так и те выходят
не иначе, как с билетом… Вот оно, какие порядки!
— Сегодня утром даже в университет нарочно съездила, но
там Бог знает что такое: все заперто… солдаты… останавливают,
не пропускают, так ничего и
не добилась!
Письмо это и озадачило, и раздосадовало Хвалынцева. «Что за тайный доброжелатель? Что за контроль над частною жизнью человека, над личными его отношениями? Меня
не видать там-то и там-то! Да вам-то какое дело, где меня видать?!. И сейчас уже „шпион“… Господи, как это у них все скоро!.. И глупо, и больно, и досадно!..»
«И все вздор! И никто бы
не знал, и никому
не было бы известно!» — следовал в нем новый поток мыслей. — «То было бы
там, а они здесь, откуда ж бы узнали они! Никто из них этого и
не увидел бы… Доказать… Но чем доказать… Нужно, необходимо нужно что-то такое сделать, чтобы все увидели, чтобы все поняли… Но что такое сделать?.. Что именно нужно?..»
— Вы мне
не товарищ… Мои товарищи
там… А я
не с ними.
— Об этом
не заботьтесь! Об этом предоставьте заботу другим! — успокоительно и авторитетно отвечал Свитка. — Дело можно устроить и так, что все обойдется пустяками. Для этого руки найдутся, а спрятать вас необходимо, собственно, на первое только время, пока
там идет вся эта передряга. Погодите: угомонятся.
— Ваш арест будет сопряжен для вас с некоторым лишением, — продолжал Свитка, — то есть я разумею Малую Морскую, но вы
не беспокойтесь: мы найдем возможность тотчас же
там предупредить и успокоить; а показываться вам самим, в Hôotel de Paris неудобно по той причине, что жандармам, точно так же как и нам, уже кое-что известно по поводу Морской, в этом уж вы мне поверьте! И потому вас могут захватить и
там, а это будет очень неприятно
не одному только вам, а и другим особам.
— Это все, что могли вы сделать лучшего! — поклонился Свитка, — и поверьте, каяться
не станете. Как стемнеет, я перевезу вас в более надежное место.
Там вы будете вполне безопасны.
— Разве
там ничего вам
не сказали? — спросила она.
— Оставаться
там далее для вас было бы неудобно, — продолжала Маржецкая, — здесь же вас уже никто
не найдет: у меня вы вполне безопасны. Вы проживете здесь столько, сколько потребуют обстоятельства.
— С фактическою точностью я
не могу ответить вам на это: я
не знаю, — сказала она; — но вообще, типография слишком открытое место; туда может прийти всякий, хоть под предлогом заказов; наконец, наборщики, рабочие — ведь за каждого из них нельзя поручиться; и между ними легко могут быть подкупленные, шпионы… Вот почему, полагаю, вам неудобно было оставаться
там. А здесь, у меня вы безопаснее, чем где-либо. Никому ничего и в голову
не придет, и у меня уж никак вас
не отыщут!
Вы этого, может быть, еще
не знаете, а
там, что называется «свыше», решено, буде кто
не взял матрикулы — долой из студентов!