Неточные совпадения
И
там один ключ есть всех больше, втрое, с зубчатою бородкой, конечно
не от комода…
Платьев-то нет у ней никаких… то есть никаких-с, а тут точно в гости собралась, приоделась, и
не то чтобы что-нибудь, а так, из ничего всё сделать сумеют: причешутся, воротничок
там какой-нибудь чистенький, нарукавнички, ан совсем другая особа выходит, и помолодела и похорошела.
Так
не на земле, а
там… о людях тоскуют, плачут, а
не укоряют,
не укоряют! а это больней-с, больней-с, когда
не укоряют!..
Поровнявшись с хозяйкиною кухней, как и всегда отворенною настежь, он осторожно покосился в нее глазами, чтоб оглядеть предварительно: нет ли
там, в отсутствие Настасьи, самой хозяйки, а если нет, то хорошо ли заперты двери в ее комнате, чтоб она тоже как-нибудь оттуда
не выглянула, когда он за топором войдет?
Там, по ту сторону воза, слышно было, кричали и спорили несколько голосов, но его никто
не заметил и навстречу никто
не попался.
— А ты, такая-сякая и этакая, — крикнул он вдруг во все горло (траурная дама уже вышла), — у тебя
там что прошедшую ночь произошло? а? Опять позор, дебош на всю улицу производишь. Опять драка и пьянство. В смирительный [Смирительный — т. е. смирительный дом — место, куда заключали на определенный срок за незначительные проступки.] мечтаешь! Ведь я уж тебе говорил, ведь я уж предупреждал тебя десять раз, что в одиннадцатый
не спущу! А ты опять, опять, такая-сякая ты этакая!
— Все эти чувствительные подробности, милостисдарь, до нас
не касаются, — нагло отрезал Илья Петрович, — вы должны дать отзыв и обязательство, а что вы
там изволили быть влюблены и все эти трагические места, до этого нам совсем дела нет.
— В том и штука: убийца непременно
там сидел и заперся на запор; и непременно бы его
там накрыли, если бы
не Кох сдурил,
не отправился сам за дворником. А он именно в этот-то промежуток и успел спуститься по лестнице и прошмыгнуть мимо их как-нибудь. Кох обеими руками крестится: «Если б я
там, говорит, остался, он бы выскочил и меня убил топором». Русский молебен хочет служить, хе-хе!..
Наконец, пришло ему в голову, что
не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву?
Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого
не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо было спешить!
Он пошел к Неве по В—му проспекту; но дорогою ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем в воду?
Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на острова, и
там где-нибудь, в одиноком месте, в лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И хотя он чувствовал, что
не в состоянии всего ясно и здраво обсудить в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною.
Рассердился да и пошел, была
не была, на другой день в адресный стол, и представь себе: в две минуты тебя мне
там разыскали.
— Еще бы; а вот генерала Кобелева никак
не могли
там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю; вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец; вот и она знает…
— Пашенькой зовет! Ах ты рожа хитростная! — проговорила ему вслед Настасья; затем отворила дверь и стала подслушивать, но
не вытерпела и сама побежала вниз. Очень уж ей интересно было узнать, о чем он говорит
там с хозяйкой; да и вообще видно было, что она совсем очарована Разумихиным.
— Завтра-то я бы его и шевелить
не стал, а впрочем… немножко… ну, да
там увидим.
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта
не улика, вот что требуется доказать! Это точь-в-точь как сначала они забрали и заподозрили этих, как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу! Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж знаешь, еще до болезни случилось, ровно накануне того, как ты в обморок в конторе упал, когда
там про это рассказывали…
— То-то и есть, что никто
не видал, — отвечал Разумихин с досадой, — то-то и скверно; даже Кох с Пестряковым их
не заметили, когда наверх проходили, хотя их свидетельство и
не очень много бы теперь значило. «Видели, говорят, что квартира отпертая, что в ней, должно быть, работали, но, проходя, внимания
не обратили и
не помним точно, были ли
там в ту минуту работники, или нет».
— Вы, впрочем,
не конфузьтесь, — брякнул тот, — Родя пятый день уже болен и три дня бредил, а теперь очнулся и даже ел с аппетитом. Это вот его доктор сидит, только что его осмотрел, а я товарищ Родькин, тоже бывший студент, и теперь вот с ним нянчусь; так вы нас
не считайте и
не стесняйтесь, а продолжайте, что вам
там надо.
Раскольников перешел через площадь.
Там, на углу, стояла густая толпа народа, все мужиков. Он залез в самую густоту, заглядывая в лица. Его почему-то тянуло со всеми заговаривать. Но мужики
не обращали внимания на него и все что-то галдели про себя, сбиваясь кучками. Он постоял, подумал и пошел направо, тротуаром, по направлению к В—му. Миновав площадь, он попал в переулок…
— Так вот ты где! — крикнул он во все горло. — С постели сбежал! А я его
там под диваном даже искал! На чердак ведь ходили! Настасью чуть
не прибил за тебя… А он вон где! Родька! Что это значит? Говори всю правду! Признавайся! Слышишь?
— Об заклад, что придешь! — крикнул ему вдогонку Разумихин. — Иначе ты… иначе знать тебя
не хочу! Постой, гей! Заметов
там?
«Здесь!» Недоумение взяло его: дверь в эту квартиру была отворена настежь,
там были люди, слышны были голоса; он этого никак
не ожидал.
— А где работаем. «Зачем, дескать, кровь отмыли? Тут, говорит, убивство случилось, а я пришел нанимать». И в колокольчик стал звонить, мало
не оборвал. А пойдем, говорит, в контору,
там все докажу. Навязался.
Им теперь
не до меня, да и мне надо освежиться, потому, брат, ты кстати пришел; еще две минуты, и я бы
там подрался, ей-богу!
— Я останусь при нем! — вскричал Разумихин, — ни на минуту его
не покину, и к черту
там всех моих, пусть на стены лезут!
Там у меня дядя президентом.
Потом от вас мигом к себе, —
там у меня гости, все пьяные, — беру Зосимова — это доктор, который его лечит, он теперь у меня сидит,
не пьян; этот
не пьян, этот никогда
не пьян!
Видите, барыни, — остановился он вдруг, уже поднимаясь на лестницу в нумера, — хоть они у меня
там все пьяные, но зато все честные, и хоть мы и врем, потому ведь и я тоже вру, да довремся же, наконец, и до правды, потому что на благородной дороге стоим, а Петр Петрович…
не на благородной дороге стоит.
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду, какую хочешь, только подле сядь и говори. К тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь,
не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты знаешь, бренчу маленько; у меня
там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие любит, — ну, с песенки и началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю,
не раскаешься!
Да и ничего я
не понимаю, какой
там пьяница умер, и какая
там дочь, и каким образом мог он отдать этой дочери все последние деньги… которые…
— Он был
не в себе вчера, — задумчиво проговорил Разумихин. — Если бы вы знали, что он
там натворил вчера в трактире, хоть и умно… гм! О каком-то покойнике и о какой-то девице он действительно мне что-то говорил вчера, когда мы шли домой, но я
не понял ни слова… А впрочем, и я сам вчера…
— Лучше всего, маменька, пойдемте к нему сами и
там, уверяю вас, сразу увидим, что делать. Да к тому же пора, — господи! Одиннадцатый час! — вскрикнула она, взглянув на свои великолепные золотые часы с эмалью, висевшие у ней на шее на тоненькой венецианской цепочке и ужасно
не гармонировавшие с остальным нарядом. «Женихов подарок», — подумал Разумихин.
–…У ней, впрочем, и всегда была эта… привычка, и как только пообедала, чтобы
не запоздать ехать, тотчас же отправилась в купальню… Видишь, она как-то
там лечилась купаньем; у них
там ключ холодный есть, и она купалась в нем регулярно каждый день, и как только вошла в воду, вдруг с ней удар!
— И прекрасно, Дунечка. Ну, уж как вы
там решили, — прибавила Пульхерия Александровна, — так уж пусть и будет. А мне и самой легче:
не люблю притворяться и лгать; лучше будем всю правду говорить… Сердись,
не сердись теперь Петр Петрович!
Она ужасно рада была, что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в улицу и остаться, наконец, одной, и
там, идя, спеша, ни на кого
не глядя, ничего
не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство.
«Этому тоже надо Лазаря петь, — думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, — и натуральнее петь. Натуральнее всего ничего бы
не петь. Усиленно ничего
не петь! Нет! усиленно было бы опять ненатурально… Ну, да
там как обернется… посмотрим… сейчас… хорошо иль
не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо!..»
— А вы думали нет? Подождите, я и вас проведу, — ха, ха, ха! Нет, видите ли-с, я вам всю правду скажу. По поводу всех этих вопросов, преступлений, среды, девочек мне вспомнилась теперь, — а впрочем, и всегда интересовала меня, — одна ваша статейка. «О преступлении»… или как
там у вас, забыл название,
не помню. Два месяца назад имел удовольствие в «Периодической речи» прочесть.
— Вы уж уходите! — ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая руку. — Очень, очень рад знакомству. А насчет вашей просьбы
не имейте и сомнения. Так-таки и напишите, как я вам говорил. Да лучше всего зайдите ко мне туда сами… как-нибудь на днях… да хоть завтра. Я буду
там часов этак в одиннадцать, наверно. Все и устроим… поговорим… Вы же, как один из последних,
там бывших, может, что-нибудь и сказать бы нам могли… — прибавил он с добродушнейшим видом.
— Так проходя-то в восьмом часу-с, по лестнице-то,
не видали ль хоть вы, во втором-то этаже, в квартире-то отворенной — помните? двух работников или хоть одного из них? Они красили
там,
не заметили ли? Это очень, очень важно для них!..
— Да ведь он бы тебе тотчас и сказал, что за два дня работников
там и быть
не могло, и что, стало быть, ты именно был в день убийства, в восьмом часу. На пустом бы и сбил!
То есть
не подумайте, чтоб я опасался чего-нибудь
там этакого: все это произведено было в совершенном порядке и в полной точности: медицинское следствие обнаружило апоплексию, происшедшую от купания сейчас после плотного обеда, с выпитою чуть
не бутылкой вина, да и ничего другого и обнаружить оно
не могло…
Нет-с, я вот что про себя думал некоторое время, вот особенно в дороге, в вагоне сидя:
не способствовал ли я всему этому… несчастию, как-нибудь
там раздражением нравственно или чем-нибудь в этом роде?
Марфа Петровна уже третий день принуждена была дома сидеть;
не с чем в городишко показаться, да и надоела она
там всем с своим этим письмом (про чтение письма-то слышали?).
— Ура! — закричал Разумихин, — теперь стойте, здесь есть одна квартира, в этом же доме, от тех же хозяев. Она особая, отдельная, с этими нумерами
не сообщается, и меблированная, цена умеренная, три горенки. Вот на первый раз и займите. Часы я вам завтра заложу и принесу деньги, а
там все уладится. А главное, можете все трое вместе жить, и Родя с вами… Да куда ж ты, Родя?
— Как
не может быть? — продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, —
не застрахованы же вы? Тогда что с ними станется? На улицу всею гурьбой пойдут, она будет кашлять и просить и об стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А
там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети…
«Недели через три на седьмую версту, [На седьмой версте от Петербурга, в Удельной, находилась известная больница для умалишенных.] милости просим! Я, кажется, сам
там буду, если еще хуже
не будет», — бормотал он про себя.
— Я сегодня родных бросил, — сказал он, — мать и сестру. Я
не пойду к ним теперь. Я
там все разорвал.
— Ну, так вот
там, так сказать, и примерчик на будущее, — то есть
не подумайте, чтоб я вас учить осмелился: эвона ведь вы какие статьи о преступлениях печатаете!
Ведь вот будь вы действительно, на самом-то деле преступны али
там как-нибудь замешаны в это проклятое дело, ну стали бы вы, помилуйте, сами напирать, что
не в бреду вы все это делали, а, напротив, в полной памяти?
И вдруг Раскольникову ясно припомнилась вся сцена третьего дня под воротами; он сообразил, что, кроме дворников,
там стояло тогда еще несколько человек, стояли и женщины. Он припомнил один голос, предлагавший вести его прямо в квартал. Лицо говорившего
не мог он вспомнить и даже теперь
не признавал, но ему памятно было, что он даже что-то ответил ему тогда, обернулся к нему…
— Ну, так я вас особенно попрошу остаться здесь, с нами, и
не оставлять меня наедине с этой… девицей. Дело пустяшное, а выведут бог знает что. Я
не хочу, чтобы Раскольников
там передал… Понимаете, про что я говорю?