Неточные совпадения
Вот и теперь загнул такое слово,
что мельник даже под шапкою ногтями заскреб, а
он радуется.
— Всякий? То-то
вот и есть,
что не всякий! Сегодня у
них такой праздник,
что только раз в год и случается. Да еще я вам скажу: такого другого праздника на всем свете ни у одного народа не бывает.
—
Вот то-то и
оно. Посмотрели бы вы теперь в синагоге: там тоже жидов видимо-невидимо! Толкутся, плачут, кричат так,
что по всему городу слышно, от заставы и до заставы. А где толкун мошкары толчется, туда, известно, и птица летит. Дурак бы был и Хапун, если бы стал вместо того по лесам да по селам рыскать и высматривать.
Ему только один день в год и дается, а
он бы
его так весь и пролетал понапрасну. Еще в которой деревне есть жид, а в которой, может, и не найдется.
Когда
он входил в азарт, то говаривал иногда,
что не хочет знать самого чорта, пока
его ему не покажут
вот так, как на ладони. А теперь
он как раз был в самом азарте.
— А вы ж, — говорит, — сами видели? А когда не видали, то и не говорите,
что оно есть,
вот что!
«
Вот что правда, то правда, — подумал
он, — таки Киев есть, хоть я
его не видал… Видно, надо верить, когда добрые люди говорят». — Ну, хорошо… От кого ж вы это слышали?
— А потому,
что вот видите вы: стоит любому, даже и не хитрому, крещеному человеку, хоть бы и вам, например, крикнуть чертяке: «Кинь! Это мое!» —
он тотчас же и выпустит жида. Затрепыхает крылами, закричит жалобно, как подстреленный шуляк [Коршун.], и полетит себе дальше, оставшись на весь год без поживы. А жид упадет на землю. Хорошо, если не высоко падать или угодит в болото, на мягкое место. А то все равно, пропадет без всякой пользы… Ни себе, ни чорту.
— Не стану молчать, мамо, не стану, не стану! — ответила девушка, точно в мельнице опять пошли ворочаться все колеса. —
Вот же не стану молчать, а коли хотите вы знать, то еще и очи
ему выцарапаю, чтобы не смел на меня славу напрасно наводить, да в окна стучать, да целоваться!.. Зачем стучал, говори, а то как хвачу за чуприну, то не погляжу,
что ты мельник и богатырь. Небось, прежде не гордился, сам женихался да ласковыми словами сыпал. А теперь уж нос задрал,
что и шапка на макушке не удержится!
— Э, дурак я был бы! — сказал
он, наконец, пускаясь в дальнейший путь. Пожалуй, не выдумай дядько в ту ночь, напившись наливочки, залезть в омут, теперь меня бы уж окрутили с Галею, а она
вот мне и неровня. Эх, и сладко же, правда, целуется эта девка — у-у как сладко!..
Вот и говорю,
что как-то все не так делается на этом свете. Если б к этакому личику да хорошее приданое… ну, хоть такое, как кодненский Макогоненко дает за своею Мотрей… Э,
что уж тут и говорить!..
«Э, чтоб
его чертяка забрал, проклятого!»-подумал мельник, и
ему показалось,
что вот это самое и есть то, отчего
ему так скучно…
Вот это самое только и есть плохое на свете. Проклятые жиды мешают крещеному человеку собирать свой доход.
— Ба,
вот была бы штука!.. Право, хорошая штука была бы, ей-богу! Ведь нынче как раз судный день.
Что, если б жидовскому чорту полюбился как раз наш шинкарь Янкель?.. Да где! Не выйдет. Мало ли там, в городе, жидов? К тому же еще Янкель — жидище грузный, старый да костистый, как ерш.
Что в
нем толку? Нет, не такой
он, мельник, счастливый человек, чтобы Хапун выбрал себе из тысячи как раз ихнего Янкеля.
«Эге-ге, встань, Филипп!..
Вот так штука! — вдруг подумал
он, подымаясь в темноте с постели, точно
его кто стукнул молотком по темени. — Да я ж и забыл: ведь это возвращается из города то самое облачко, которое недавно покатилось туда, да еще мы с жидовским наймитом дивились,
что оно летит себе без ветру. Да и теперь ветер, кажись, невелик и не с той стороны. Погоди! История, кажется, тут не простая…»
— Ну, теперь
они далеко! Поминай Янкеля как звали…
Вот штука, так штука! Если эту штуку кому-нибудь рассказать, то, пожалуй, брехуном назовут. Да мне об этом, пожалуй, и говорить не стоит… Еще скажут,
что я… Э, да
что тут толковать! Когда бы я сам жида убил или что-нибудь такое, а тут я ни при
чем.
Что мне было мешаться в это дело? Моя хата с краю, я ничего не знаю. Ешь пирог с грибами, а держи язык за зубами; дурень кричит, а разумный молчит…
Вот и я себе молчал!..
—
Вот так-то всегда человек: не чует, не гадает,
что над
ним невзгода, как тот Хапун, летает, — толковали про себя громадские люди, покачивая головами и расходясь от шинка, где молодая еврейка и ее ба́хори (дети) бились об землю и рвали на себе волосы. А между прочим, каждый думал про себя: «
Вот, верно, и моя запись улетела теперь к чорту на кулички!»
— А
что мне отдавать, когда я
ему своими руками все деньги принес до последнего грошика? Второй раз стану платить,
что ли?
Вот вы, сосед, другое дело…
И опять миряне скребли свои затылки. У кого была совесть, тот себе думал: «Хоть бы подводу дать за жидовские деньги…» Да, видите, побоялся каждый: пожалуй, люди догадаются,
что, значит,
он с жидом не рассчитался. А мельник опять думал: «Ну, народ!
Вот так же и меня будут рады спровадить, если я когда-нибудь дам маху».
Правда, один раз, под вечер, когда громадские люди стояли у пустой корчмы и разговаривали о том, кто теперь будет у
них шинковать и корчмарить, — подошел к
ним батюшка и, низенько поклонясь всем (громада великий человек, пред громадою не грех поклониться хоть и батюшке), начал говорить о том,
что вот хорошо бы составить приговор и шинок закрыть на веки вечные.
Он бы, батюшка, и бумагу своею рукой написал и отослал бы ее к преосвященному. И было бы весьма радостно, и благолепно, и миру преблагополучно.
«
Вот тебе и батько, — подумал
он с сердцем, —
вот тебе и приятель! Да нет, погоди еще, пан-отче,
что будет…»
—
Вот это-таки, батюшка, ваша правда, — льстиво заговорил
он, —
что от той бумаги будет благополучно… А только, не знаю я, кому: громаде или вам. Сами вы, — не взыщите на моем слове! — всегда водочку из города привозите, то вам и не надо шинка. А таки и то вам на руку,
что владыка станет вашу бумагу читать да похваливать.
Вот, видите, какое дело… Старому Янкелю только и нужна была людская копейка. Бывало, где хоть краем уха заслышит,
что у человека болтается в кармане рубль или хоть два, так у
него сейчас и засверлит в сердце, сейчас и придумывает такую причину, чтобы тот рубль, как карася из чужого пруда, выудить. Удалось —
он и радуется себе со своею Суркой.
— Это Гаврило?.. Э-э,
вот ты
что придумал. Пускай же, когда так,
он тебе и сапоги дарит за такую придумку. А я скажу на это,
что не дождет ни
он, ни
его дядья с тетками, чтоб я такое дело потерпел.
Вот лучше пойду да ноги
ему переломаю.
— Выбирайся и ты, турка, сейчас из моего саду, пока
он мой. А то как вцеплюсь
вот сейчас ногтями, то и Мотря твоя не узнает, где у тебя
что было!.
— Ну, как же вам и сказать,
что не бились, когда мы бились
вот здесь, на этом самом месте. Может, вы не помните, о
чем, так я сейчас припомню. Вы говорите: жиды берут проценты, жиды спаивают народ, жиды жалеют своих, а чужих не жалеют… Ну, может, вы этого не говорили, а я, может, вам не ответил на это:
вот тут стоит мельник за явором. Если б
он жалел жида, то крикнул бы вам...
— Тпру-у-у…
Вот бесовые ноги, с норовом каким! Когда надо, не идут, а как увидели,
что у человека перед самым носом торчит что-то, тут
они и прут себе вперед. А ты это
что такое, я что-то не разберу никак…
Ты себе как хочешь… бери
его себе сам, а я пойду лягу,
вот что, потому
что я маленько нездоров.
«Тьфу, — плюнул мельник. —
Вот сороки проклятые! О
чем их не спрашивают, и то
им нужно рассказать… И как только узнали? То дело было сегодня на селе, а
они уж на покосе все дочиста знают… Ну и бабы, зачем только
их бог на свет божий выпускает?..»
«
Вот так, вот-таки так
его, — сказал про себя мельник и даже подпрыгнул от радости. — Я не я буду, когда у
него чорт через полчаса не станет глупее овцы! Я на крылосе читаю,
что никто слова не поймет… так оттого,
что скоро. А
он вот и тихо говорит, а поди пойми,
что сказал…»
А
вот и село.
Вот запертый шинок, спящие хаты, садочки;
вот и высокие тополи, и маленькая вдовина избушка. Сидят на завалинке старая Прися с дочкой и плачут обнявшись… А
что ж
они плачут? Не оттого ли,
что завтра
их мельник прогонит из родной хаты?
Тар-рах! Ударился мельник в мягкое багно со всего размаха, так
что мочага вся колыхнулась, будто на пружинах, да снова мельника сажени на две кверху и подкинула. Упал опять, схватился на ровные ноги, да бегом лётом, да через спящего подсыпку, да чуть не вышиб с петлями дверей — и ну под гору во все лопатки чесать босиком… Сам бежит к только вскрикивает, — все
ему кажется, вот-вот чертяка на
него налетит.
Вот вы подумайте себе, добрые люди, какую штуку устроил: рано поутру, еще и солнце только
что думает всходить и коров еще не выгоняли, а
он без шапки, простоволосый, да без сапогов, босой, да весь расхристанный ввалился в избу ко вдове с молодою дочкой! Э,
что там еще без шапки: слава богу,
что хоть
чего другого не потерял по дороге, тогда бы уж навеки бедных баб осрамил!.. Да еще и говорит: «А слава ж богу!
Вот я и у вас».
— Ой, лихо мне, бедной сиротинке, кто за меня заступится!.. Ой, и
что ж это за человек такой! Мало
ему,
что обманул меня, молодую,
что в турецкую веру хотел сманить, так еще и славу на меня, сироту, навел, на все село осрамил. А теперь
вот поглядите на
него, добрые люди: я
его уж три раза ударила, а
он хоть бы повернулся. Ой, и
что ж мне еще с таким человеком делать, научите меня! Я ж и не знаю уже…
— Так как же вы говорите,
что мне приснилось? Да ведь
вот и жид воротился. Я
его сейчас видел у мельницы, с этим самым узлом.
Э, лучше уж, я думаю, и не разбирать этого дела. Было
оно там или не было, а только
вот что я вам от себя уже скажу: может, есть у вас где-нибудь знакомый мельник или хоть не мельник, да такой человек, у которого два шинка… Да еще, может, жидов ругает, а сам обдирает людей, как липку, — так прочитайте вы тому своему знакомому
вот этот рассказ. Уж я вам поручусь, дело пробованное, бросить
он, может, своего дела не бросит, — ну, а вам чарку водки поднесет и хоть на этот раз водой ее не разбавит.