Неточные совпадения
«
Что мне за дело
до него, — думал
я, припоминая то странное, болезненное ощущение, с которым
я глядел на него еще на улице.
— И
что мне за дело
до всех этих скучных немцев?
Старик не двигался.
Я взял его за руку; рука упала, как мертвая.
Я взглянул ему в лицо, дотронулся
до него — он был уже мертвый.
Мне казалось,
что все это происходит во сне.
Князь, который
до сих пор, как уже упомянул
я, ограничивался в сношениях с Николаем Сергеичем одной сухой, деловой перепиской, писал к нему теперь самым подробным, откровенным и дружеским образом о своих семейных обстоятельствах: он жаловался на своего сына, писал,
что сын огорчает его дурным своим поведением;
что, конечно, на шалости такого мальчика нельзя еще смотреть слишком серьезно (он, видимо, старался оправдать его), но
что он решился наказать сына, попугать его, а именно: сослать его на некоторое время в деревню, под присмотр Ихменева.
Сначала, в первые дни после их приезда,
мне все казалось,
что она как-то мало развилась в эти годы, совсем как будто не переменилась и осталась такой же девочкой, как и была
до нашей разлуки.
Но потом каждый день
я угадывал в ней что-нибудь новое,
до тех пор
мне совсем незнакомое, как будто нарочно скрытое от
меня, как будто девушка нарочно от
меня пряталась, — и
что за наслаждение было это отгадывание!
Ну как в самом деле объявить прямо,
что не хочу служить, а хочу сочинять романы, а потому
до времени их обманывал, говорил,
что места
мне не дают, а
что я ищу из всех сил.
Прежде
чем я дочел
до половины, у всех моих слушателей текли из глаз слезы.
— Ну, ну, хорошо, хорошо!
Я ведь так, спроста говорю. Генерал не генерал, а пойдемте-ка ужинать. Ах ты чувствительная! — прибавил он, потрепав свою Наташу по раскрасневшейся щечке,
что любил делать при всяком удобном случае, —
я, вот видишь ли, Ваня, любя говорил. Ну, хоть и не генерал (далеко
до генерала!), а все-таки известное лицо, сочинитель!
Но не оттого закружилась у
меня тогда голова и тосковало сердце так,
что я десять раз подходил к их дверям и десять раз возвращался назад, прежде
чем вошел, — не оттого,
что не удалась
мне моя карьера и
что не было у
меня еще ни славы, ни денег; не оттого,
что я еще не какой-нибудь «атташе» и далеко было
до того, чтоб
меня послали для поправления здоровья в Италию; а оттого,
что можно прожить десять лет в один год, и прожила в этот год десять лет и моя Наташа.
Я знал,
что их очень озабочивает в эту минуту процесс с князем Валковским, повернувшийся для них не совсем хорошо, и
что у них случились еще новые неприятности, расстроившие Николая Сергеича
до болезни.
—
До романов ли,
до меня ли теперь, Наташа! Да и
что мои дела! Ничего; так себе, да и бог с ними! А вот
что, Наташа: это он сам потребовал, чтоб ты шла к нему?
Этот стон с такою болью вырвался из ее сердца,
что вся душа моя заныла в тоске.
Я понял,
что Наташа потеряла уже всякую власть над собой. Только слепая, безумная ревность в последней степени могла довести ее
до такого сумасбродного решения. Но во
мне самом разгорелась ревность и прорвалась из сердца.
Я не выдержал: гадкое чувство увлекло
меня.
Я жадно в него всматривался, хоть и видел его много раз
до этой минуты;
я смотрел в его глаза, как будто его взгляд мог разрешить все мои недоумения, мог разъяснить
мне:
чем, как этот ребенок мог очаровать ее, мог зародить в ней такую безумную любовь — любовь
до забвения самого первого долга,
до безрассудной жертвы всем,
что было для Наташи
до сих пор самой полной святыней? Князь взял
меня за обе руки, крепко пожал их, и его взгляд, кроткий и ясный, проник в мое сердце.
— Не вините и
меня. Как давно хотел
я вас обнять как родного брата; как много она
мне про вас говорила! Мы с вами
до сих пор едва познакомились и как-то не сошлись. Будем друзьями и… простите нас, — прибавил он вполголоса и немного покраснев, но с такой прекрасной улыбкой,
что я не мог не отозваться всем моим сердцем на его приветствие.
Право,
я до этой минуты ничего не боялся, а теперь боюсь:
что это мы затеваем!
Но
я не докончил. Она вскрикнула в испуге, как будто оттого,
что я знаю, где она живет, оттолкнула
меня своей худенькой, костлявой рукой и бросилась вниз по лестнице.
Я за ней; ее шаги еще слышались
мне внизу. Вдруг они прекратились… Когда
я выскочил на улицу, ее уже не было. Пробежав вплоть
до Вознесенского проспекта,
я увидел,
что все мои поиски тщетны: она исчезла. «Вероятно, где-нибудь спряталась от
меня, — подумал
я, — когда еще сходила с лестницы».
Мнительный старик стал
до того чуток и раздражителен,
что, отвечай
я ему теперь,
что шел не к ним, он бы непременно обиделся и холодно расстался со
мной.
— Гм… это все твоя литература, Ваня! — вскричал он почти со злобою, — довела
до чердака, доведет и
до кладбища! Говорил
я тебе тогда, предрекал!.. А
что Б. все еще критику пишет?
Бывали случаи, когда Анна Андреевна тосковала
до изнеможения, плакала, называла при
мне Наташу самыми милыми именами, горько жаловалась на Николая Сергеича, а при нем начинала намекать,хоть и с большою осторожностью, на людскую гордость, на жестокосердие, на то,
что мы не умеем прощать обид и
что бог не простит непрощающих, но дальше этого при нем не высказывалась.
Рассказ Анны Андреевны
меня поразил. Он совершенно согласовался со всем тем,
что я сам недавно слышал от самого Алеши. Рассказывая, он храбрился,
что ни за
что не женится на деньгах. Но Катерина Федоровна поразила и увлекла его.
Я слышал тоже от Алеши,
что отец его сам, может быть, женится, хоть и отвергает эти слухи, чтоб не раздражить
до времени графини.
Я сказал уже,
что Алеша очень любил отца, любовался и хвалился им и верил в него, как в оракула.
— Так неужели ж никогда, никогда не кончится этот ужасный раздор! — вскричал
я грустно. — Неужели ж ты
до того горда,
что не хочешь сделать первый шаг! Он за тобою; ты должна его первая сделать. Может быть, отец только того и ждет, чтоб простить тебя… Он отец; он обижен тобою! Уважь его гордость; она законна, она естественна! Ты должна это сделать. Попробуй, и он простит тебя без всяких условий.
За месяц
до нашего несчастья он купил
мне серьги, тихонько от
меня (а
я все узнала), и радовался как ребенок, воображая, как
я буду рада подарку, и ужасно рассердился на всех и на
меня первую, когда узнал от
меня же,
что мне давно уже известно о покупке серег.
За три дня
до моего ухода он приметил,
что я грустна, тотчас же и сам загрустил
до болезни, и — как ты думаешь? — чтоб развеселить
меня, он придумал взять билет в театр!..
Я, положим, скажу, и скажу правду, из глубины сердца,
что понимаю, как его оскорбила,
до какой степени перед ним виновата.
— Надо кончить с этой жизнью.
Я и звала тебя, чтоб выразить все, все,
что накопилось теперь и
что я скрывала от тебя
до сих пор. — Она всегда так начинала со
мной, поверяя
мне свои тайные намерения, и всегда почти выходило,
что все эти тайны
я знал от нее же.
— Тогда мысль, которая преследовала
меня уже давно,
до того вполне овладела
мною,
что я не в состоянии был противиться первому влечению и вошел к вам.
Не оправдываю себя; может быть,
я более виноват перед ним,
чем сколько полагал
до сих пор.
Сегодня вечером
я получил письмо,
до того для
меня важное (требующее немедленного моего участия в одном деле),
что никаким образом
я не могу избежать его.
— Д-да!
Я потому…
что, кажется, знаю этот дом. Тем лучше…
Я непременно буду у вас, непременно!
Мне о многом нужно переговорить с вами, и
я многого ожидаю от вас. Вы во многом можете обязать
меня. Видите,
я прямо начинаю с просьбы. Но
до свидания! Еще раз вашу руку!
— Разумеется, не лгал.
Мне кажется, и думать об этом нечего. Нельзя даже предлога приискать к какой-нибудь хитрости. И, наконец,
что ж
я такое в глазах его, чтоб
до такой степени смеяться надо
мной? Неужели человек может быть способен на такую обиду?
Всего лучше, если они спокойно сидят в своих углах и не выходят на свет;
я даже заметил,
что они действительно любят свои углы
до того,
что даже дичают в них.
Эти кисейные платья, в которые она рядила эту сиротку (вот ты давеча рассказывал), не давали
мне покоя; потому
что я кой-что уже
до этого слышал.
— Да
что, кончилось благополучнейшим образом, и цель достигнута, понимаешь? Теперь же
мне некогда. На минутку зашел только уведомить,
что мне некогда и не
до тебя; да, кстати, узнать:
что, ты ее поместишь куда-нибудь или у себя держать хочешь? Потому это надо обдумать и решить.
Что же касается
до Анны Андреевны, то
я совершенно не знал, как завтра отговорюсь перед нею.
Я думал-думал и вдруг решился сбегать и туда и сюда. Все мое отсутствие могло продолжаться всего только два часа. Елена же спит и не услышит, как
я схожу.
Я вскочил, накинул пальто, взял фуражку, но только было хотел уйти, как вдруг Елена позвала
меня.
Я удивился: неужели ж она притворялась,
что спит?
Я нарочно сказал ей это.
Я запирал ее, потому
что не доверял ей.
Мне казалось,
что она вдруг вздумает уйти от
меня.
До времени
я решился быть осторожнее. Елена промолчала, и я-таки запер ее и в этот раз.
Она не отвечала, губы ее вздрагивали. Кажется, ей хотелось что-то сказать
мне; но она скрепилась и смолчала.
Я встал, чтоб идти к Наташе. В этот раз
я оставил Елене ключ, прося ее, если кто придет и будет стучаться, окликнуть и спросить: кто такой?
Я совершенно был уверен,
что с Наташей случилось что-нибудь очень нехорошее, а
что она
до времени таит от
меня, как это и не раз бывало между нами. Во всяком случае,
я решился зайти к ней только на одну минутку, иначе
я мог раздражить ее моею назойливостью.
Я отправился прямо к Алеше. Он жил у отца в Малой Морской. У князя была довольно большая квартира, несмотря на то
что он жил один. Алеша занимал в этой квартире две прекрасные комнаты.
Я очень редко бывал у него,
до этого раза всего, кажется, однажды. Он же заходил ко
мне чаще, особенно сначала, в первое время его связи с Наташей.
— А, так у него была и внучка! Ну, братец, чудак же она! Как глядит, как глядит! Просто говорю: еще бы ты минут пять не пришел,
я бы здесь не высидел. Насилу отперла и
до сих пор ни слова; просто жутко с ней, на человеческое существо не похожа. Да как она здесь очутилась? А, понимаю, верно, к деду пришла, не зная,
что он умер.
— Гм… хорошо, друг мой, пусть будет по-твоему!
Я пережду,
до известного времени, разумеется. Посмотрим,
что сделает время. Но вот
что, друг мой: дай
мне честное слово,
что ни там, ни Анне Андреевне ты не объявишь нашего разговора?
Она судорожно сжимала мои колени своими руками. Все чувство ее, сдерживаемое столько времени, вдруг разом вырвалось наружу в неудержимом порыве, и
мне стало понятно это странное упорство сердца, целомудренно таящего себя
до времени и тем упорнее, тем суровее,
чем сильнее потребность излить себя, высказаться, и все это
до того неизбежного порыва, когда все существо вдруг
до самозабвения отдается этой потребности любви, благодарности, ласкам, слезам…
Она рыдала
до того,
что с ней сделалась истерика. Насилу
я развел ее руки, обхватившие
меня.
Я поднял ее и отнес на диван. Долго еще она рыдала, укрыв лицо в подушки, как будто стыдясь смотреть на
меня, но крепко стиснув мою руку в своей маленькой ручке и не отнимая ее от своего сердца.
— Ах, боже мой! Да ведь он сейчас же будет здесь! Но то,
что вы
мне сказали,
меня до того поразило,
что я… признаюсь,
я всего ожидал от него, но этого… этого!
Теперь только
я понял,
до чего наболело у нее на сердце в эти три дня.
— Знаю, знаю,
что ты скажешь, — перебил Алеша: — «Если мог быть у Кати, то у тебя должно быть вдвое причин быть здесь». Совершенно с тобой согласен и даже прибавлю от себя: не вдвое причин, а в миллион больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые все перемешивают и ставят вверх дном. Ну, вот и со
мной случились такие события. Говорю же
я,
что в эти дни
я совершенно изменился, весь
до конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!
Если
я знаю,
что мое убеждение справедливо,
я преследую его
до последней крайности; и если
я не собьюсь с дороги, то
я честный человек.
— Но
что же, об
чем вы говорите и думаете? Расскажи, Алеша,
я до сих пор как-то не понимаю, — сказала Наташа.
Я остолбенел от изумления.
Я и ожидал,
что в этот вечер случится какая-нибудь катастрофа. Но слишком резкая откровенность Наташи и нескрываемый презрительный тон ее слов изумили
меня до последней крайности. Стало быть, она действительно что-то знала, думал
я, и безотлагательно решилась на разрыв. Может быть, даже с нетерпением ждала князя, чтобы разом все прямо в глаза ему высказать. Князь слегка побледнел. Лицо Алеши изображало наивный страх и томительное ожидание.
— Могу ль
я винить, — отвечал он с горьким чувством, — когда сам всему причиной и во всем виноват? Это
я довел тебя
до такого гнева, а ты в гневе и его обвинила, потому
что хотела
меня оправдать; ты
меня всегда оправдываешь, а
я не стою того. Надо было сыскать виноватого, вот ты и подумала,
что он. А он, право, право, не виноват! — воскликнул Алеша, одушевляясь. — И с тем ли он приезжал сюда! Того ли ожидал!
— Он был раздражен, когда сказал,
что «поторопились», — ты увидишь сама, завтра же, на днях, он спохватится, и если он
до того рассердился,
что в самом деле не захочет нашего брака, то
я, клянусь тебе, его не послушаюсь.