Неточные совпадения
— Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил,
что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то,
чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю
до нынешнего дня, так через неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше,
чем думаешь.
Я рассматривал: останешься доволен.
—
Я говорю с вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще не
до конца испорчены. Если так,
я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда
я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая,
что делает.
—
Я не знаю, — ведь
я вчера поутру, когда вставала, не знала,
что мне захочется полюбить вас; за несколько часов
до того, как полюбила вас, не знала,
что полюблю, и не знала, как это
я буду чувствовать, когда полюблю вас.
— Позвольте, маменька, — сказала Вера, вставая: — если вы
до меня дотронетесь,
я уйду из дому, запрете, — брошусь из окна.
Я знала, как вы примете мой отказ, и обдумала,
что мне делать. Сядьте и сидите, или
я уйду.
Как только она позвала Верочку к папеньке и маменьке, тотчас же побежала сказать жене хозяйкина повара,
что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать,
что она не по — приятельски себя ведет, ничего им
до сих пор не сказала; младшая горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей сказали — «
я сама ничего не слышала», — перед нею извинились,
что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли
я ничего не слыхала, уж
я все то должна знать,
что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
— Maman, будемте рассуждать хладнокровно. Раньше или позже жениться надобно, а женатому человеку нужно больше расходов,
чем холостому.
Я бы мог, пожалуй, жениться на такой,
что все доходы с дома понадобились бы на мое хозяйство. А она будет почтительною дочерью, и мы могли бы жить с вами, как
до сих пор.
— Так было, ваше превосходительство,
что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене, а жена сказала им,
что я вам, Михаил Иванович, ничего не скажу
до завтрего утра, а мы с женою были намерены, ваше превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем, потому
что как в теперешнее позднее время не осмеливались тревожить ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она говорит:
я с вами, папенька и маменька, совершенно согласна,
что нам об этом думать не следует.
—
До свиданья.
Что ж вы не поздравите
меня? Ведь нынче день моего рожденья.
Сущность моей жизни состояла
до сих пор в том,
что я учился,
я готовился быть медиком.
Я как романист очень огорчен тем,
что написал несколько страниц, унижающихся
до водевильности.
Конечно, и то правда,
что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то
я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие;
что же касается
до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна,
что люди довольно скоро умнеют, когда замечают,
что им выгодно стало поумнеть, в
чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также,
что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
— Дмитрий, ты стал плохим товарищем
мне в работе. Пропадаешь каждый день на целое утро, и на половину дней пропадаешь по вечерам. Нахватался уроков,
что ли? Так время ли теперь набирать их?
Я хочу бросить и те, которые у
меня есть. У
меня есть рублей 40 — достанет на три месяца
до окончания курса. А у тебя было больше денег в запасе, кажется, рублей
до сотни?
— Больше,
до полутораста. Да у
меня не уроки:
я их бросил все, кроме одного. У
меня дело. Кончу его — не будешь на
меня жаловаться,
что отстаю от тебя в работе.
— Несносный, несносный! Вы занимаетесь предостережениями
мне и
до сих пор ничего не сказали.
Что же, говорите, наконец.
— Конечно, не хочу!
Что мне еще слушать? Ведь вы уж все сказали;
что дело почти кончено,
что завтра оно решится, — видите, мой друг, ведь вы сами еще ничего не знаете нынче.
Что же слушать?
До свиданья, мой друг!
— Как долго! Нет, у
меня не достанет терпенья. И
что ж
я узнаю из письма? Только «да» — и потом ждать
до среды! Это мученье! Если «да»,
я как можно скорее уеду к этой даме.
Я хочу знать тотчас же. Как же это сделать?
Я сделаю вот
что:
я буду ждать вас на улице, когда вы пойдете от этой дамы.
— А ведь
я до двух часов не спала от радости, мой друг. А когда
я уснула, какой сон видела! Будто
я освобождаюсь ив душного подвала, будто
я была в параличе и выздоровела, и выбежала в поле, и со
мной выбежало много подруг, тоже, как
я, вырвавшихся из подвалов, выздоровевших от паралича, и нам было так весело, так весело бегать по просторному полю! Не сбылся сон! А
я думала,
что уж не ворочусь домой.
— Друг мой, видите,
до чего мы договорились с этой дамой: вам нельзя уйти из дому без воли Марьи Алексевны. Это нельзя — нет, нет, пойдем под руку, а то
я боюсь за вас.
— Нет; теперь вы слишком взволнованы, мой друг. Теперь вы не можете принимать важных решений. Через несколько времени. Скоро. Вот подъезд.
До свиданья, мой друг. Как только увижу,
что вы будете отвечать хладнокровно,
я вам скажу.
Знаешь, мой милый, об
чем бы
я тебя просила: обращайся со
мною всегда так, как обращался
до сих пор; ведь это не мешало же тебе любить
меня, ведь все-таки мы с тобою были друг другу ближе всех.
—
До свиданья, мой миленький. Ах, как
я рада,
что ты это вздумал! Как это
я сама, глупенькая, не вздумала.
До свиданья. Поговорим; все-таки
я вздохну вольным воздухом.
До свиданья, миленький. В 11 часов непременно.
Он вознегодовал на какого-то модерантиста, чуть ли не на
меня даже, хоть
меня тут и не было, и зная,
что предмету его гнева уж немало лет, он воскликнул: «да
что вы о нем говорите?
я приведу вам слова, сказанные
мне на днях одним порядочным человеком, очень умной женщиной: только
до 25 лет человек может сохранять честный образ мыслей».
— Люди переменяются, Вера Павловна. Да ведь
я и страшно работаю, могу похвалиться.
Я почти ни у кого не бываю: некогда, лень. Так устаешь с 9 часов
до 5 в гошпитале и в Академии,
что потом чувствуешь невозможность никакого другого перехода, кроме как из мундира прямо в халат. Дружба хороша, но не сердитесь, сигара на диване, в халате — еще лучше.
— Конечно, за Максимову и Шеину, которые знали,
что со
мною было прежде,
я была уверена,
что они не станут рассказывать. А все-таки,
я думала,
что могло как-нибудь со стороны дойти
до вас или
до других. Ах, как
я рада,
что они ничего не знают! А вам все-таки скажу, чтобы вы знали,
что какой он добрый.
Я была очень дурная девушка, Вера Павловна.
Идиллия нынче не в моде, и
я сам вовсе не люблю ее, то есть лично
я не люблю, как не люблю гуляний, не люблю спаржи, — мало ли,
до чего я не охотник? ведь нельзя же одному человеку любить все блюда, все способы развлечений; но
я знаю,
что эти вещи, которые не по моему личному вкусу, очень хорошие вещи,
что они по вкусу, или были бы по вкусу, гораздо большему числу людей,
чем те, которые, подобно
мне, предпочитают гулянью — шахматную игру, спарже — кислую капусту с конопляным маслом;
я знаю даже,
что у большинства, которое не разделяет моего вкуса к шахматной игре, и радо было бы не разделять моего вкуса к кислой капусте с конопляным маслом,
что у него вкусы не хуже моих, и потому
я говорю: пусть будет на свете как можно больше гуляний, и пусть почти совершенно исчезнет из света, останется только античною редкостью для немногих, подобных
мне чудаков, кислая капуста с конопляным маслом!
— Изволь, мой милый.
Мне снялось,
что я скучаю оттого,
что не поехала в оперу,
что я думаю о ней, о Бозио; ко
мне пришла какая-то женщина, которую
я сначала приняла за Бозио и которая все пряталась от
меня; она заставила
меня читать мой дневник; там было написано все только о том, как мы с тобою любим друг друга, а когда она дотрогивалась рукою
до страниц, на них показывались новые слова, говорившие,
что я не люблю тебя.
Он целый вечер не сводил с нее глаз, и ей ни разу не подумалось в этот вечер,
что он делает над собой усилие, чтобы быть нежным, и этот вечер был одним из самых радостных в ее жизни, по крайней мере,
до сих пор; через несколько лет после того, как
я рассказываю вам о ней, у ней будет много таких целых дней, месяцев, годов: это будет, когда подрастут ее дети, и она будет видеть их людьми, достойными счастья и счастливыми.
У
меня много работы, не меньше,
чем у тебя; итак,
до свидания.
Таких людей, как Рахметов, мало:
я встретил
до сих пор только восемь образцов этой породы (в том числе двух женщин); они не имели сходства ни в
чем, кроме одной черты.
Между ними были люди мягкие и люди суровые, люди мрачные и люди веселые, люди хлопотливые и люди флегматические, люди слезливые (один с суровым лицом, насмешливый
до наглости; другой с деревянным лицом, молчаливый и равнодушный ко всему; оба они при
мне рыдали несколько раз, как истерические женщины, и не от своих дел, а среди разговоров о разной разности; наедине,
я уверен, плакали часто), и люди, ни от
чего не перестававшие быть спокойными.
Только, Вера Павловна, если уж случилось вам видеть
меня в таком духе, в каком
я был бы рад быть всегда, и дошло у нас
до таких откровенностей, — пусть это будет секрет,
что я не по своей охоте мрачное чудовище.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате
я ничего не проигрываю оттого,
что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать
меня, ведь она и сама скоро дошла бы
до такого же мнения; напротив,
я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит,
что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал,
что в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы
меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя
я и сердилась на Рахметова,
что он бранит его, а ведь
я тогда же поняла,
что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама
я додумалась бы
до этого через неделю, но тогда это было бы для
меня уж не важно,
я и без того была бы спокойна; а через то,
что эти мысли были высказаны
мне в первый же день,
я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
Я держу пари,
что до последних отделов этой главы Вера Павловна, Кирсанов, Лопухов казались большинству публики героями, лицами высшей натуры, пожалуй, даже лицами идеализированными, пожалуй, даже лицами невозможными в действительности по слишком высокому благородству.
Но
я знаю,
что до какой бы степени ни понадобилась
мне его ежедневная помощь, — он тут, со
мной.
Но теперь
я дошел
до такого обстоятельства,
что, при всей бесстыдной низости моих понятий, на
меня нападает робость, и думаю
я: «Не лучше ли было бы скрыть эту вещь?
И вот проходит год; и пройдет еще год, и еще год после свадьбы с Кирсановым, и все так же будут идти дни Веры Павловны, как идут теперь, через год после свадьбы, как шли с самой свадьбы; и много лет пройдет, они будут идти все так же, если не случится ничего особенного; кто знает,
что принесет будущее? но
до той поры, как
я пишу это, ничего такого не случилось, и дни Веры Павловны идут все так же, как шли они тогда, через год, через два после свадьбы с Кирсановым.
Нет, однако ж, довольно об этом,
я уж вижу,
что до невозможности компрометирую Веру Павловну: вероятно проница…
«От равноправности и свободы и то мое,
что было в прежних царицах, получает новый характер, высшую прелесть, прелесть, какой не знали
до меня, перед которой ничто все,
что знали
до меня.
«
До меня не знали полного наслаждения чувства, потому
что без свободного влечения обоих любящих ни один из них не имеет светлого упоения.
До меня не знали полного наслаждения созерцанием красоты, потому
что, если красота открывается не по свободному влечению, нет светлого упоения ее созерцанием. Без свободного влечения и наслаждение, и восхищение мрачны перед тем, каковы они во
мне.
Вот почему
до меня и мужчина не знал полного счастья любви; того,
что он чувствовал
до меня, не стоило называть счастьем, это было только минутное опьянение.
Она была тогда подвластным, рабствующим лицом; она была в боязни, она
до меня слишком мало знала,
что такое любовь: где боязнь, там нет любви.
—
Чего ж вам больше?
Что я могу сказать вам больше? Неужели ж
мне было
до того, чтобы думать о ней, когда у
меня перед глазами было такое дело?
— Как?
Я вам сейчас скажу. Он с самого первого дня, как приехал в Петербург, очень сильно желал увидеться с вами; но ему казалось,
что лучше будет, если он отложит знакомство
до той поры, когда приедет к вам не один а с невестою или женою. Ему казалось,
что вам приятнее будет видеть его с нею, нежели одного. Вы видите,
что наша свадьба произошла из его желания познакомиться с вами.
И в самом деле, они все живут спокойно. Живут ладно и дружно, и тихо и шумно, и весело и дельно. Но из этого еще не следует, чтобы мой рассказ о них был кончен, нет. Они все четверо еще люди молодые, деятельные; и если их жизнь устроилась ладно и дружно, хорошо и прочно, то от этого она нимало не перестала быть интересною, далеко нет, и
я еще имею рассказать о них много, и ручаюсь,
что продолжение моего рассказа о них будет гораздо любопытнее того,
что я рассказывал о них
до сих пор.