Неточные совпадения
Я
не мистик; в предчувствия и гаданья почти
не верю; однако со мною, как, может быть, и со всеми, случилось в жизни несколько происшествий, довольно необъяснимых. Например, хоть этот старик: почему при тогдашней моей встрече с ним, я тотчас почувствовал,
что в
тот же вечер со мной случится что-то
не совсем обыденное? Впрочем, я был болен; а болезненные ощущения почти всегда бывают обманчивы.
Лицо его до
того умерло,
что уж решительно ничего
не выражает.
Я
не помню,
что я еще говорил ему. Он было хотел приподняться, но, поднявшись немного, опять упал на землю и опять начал что-то бормотать
тем же хриплым, удушливым голосом.
Управляющий домом, из благородных, тоже немного мог сказать о бывшем своем постояльце, кроме разве
того,
что квартира ходила по шести рублей в месяц,
что покойник жил в ней четыре месяца, но за два последних месяца
не заплатил ни копейки, так
что приходилось его сгонять с квартиры.
Николай Сергеич с негодованием отвергал этот слух,
тем более
что Алеша чрезвычайно любил своего отца, которого
не знал в продолжение всего своего детства и отрочества; он говорил об нем с восторгом, с увлечением; видно было,
что он вполне подчинился его влиянию.
Мало
того:
что три года
тому назад при продаже рощи Николай Сергеич утаил в свою пользу двенадцать тысяч серебром,
что на это можно представить самые ясные, законные доказательства перед судом,
тем более
что на продажу рощи он
не имел от князя никакой законной доверенности, а действовал по собственному соображению, убедив уже потом князя в необходимости продажи и предъявив за рощу сумму несравненно меньше действительно полученной.
Но оскорбление с обеих сторон было так сильно,
что не оставалось и слова на мир, и раздраженный князь употреблял все усилия, чтоб повернуть дело в свою пользу,
то есть, в сущности, отнять у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба.
Итак, Ихменевы переехали в Петербург.
Не стану описывать мою встречу с Наташей после такой долгой разлуки. Во все эти четыре года я
не забывал ее никогда. Конечно, я сам
не понимал вполне
того чувства, с которым вспоминал о ней; но когда мы вновь свиделись, я скоро догадался,
что она суждена мне судьбою.
У Ихменевых я об этом ничего
не говорил; они же чуть со мной
не поссорились за
то,
что я живу праздно,
то есть
не служу и
не стараюсь приискать себе места.
Анна Андреевна, например, никак
не хотела поверить,
что новый, прославляемый всеми писатель —
тот самый Ваня, который и т. д., и т. д., и все качала головою.
Он ожидал чего-то непостижимо высокого, такого,
чего бы он, пожалуй, и сам
не мог понять, но только непременно высокого; а вместо
того вдруг такие будни и все такое известное — вот точь-в-точь как
то самое,
что обыкновенно кругом совершается.
Ну, положим, хоть и писатель; а я вот
что хотел сказать: камергером, конечно,
не сделают за
то,
что роман сочинил; об этом и думать нечего; а все-таки можно в люди пройти; ну сделаться каким-нибудь там атташе.
Но
не оттого закружилась у меня тогда голова и тосковало сердце так,
что я десять раз подходил к их дверям и десять раз возвращался назад, прежде
чем вошел, —
не оттого,
что не удалась мне моя карьера и
что не было у меня еще ни славы, ни денег;
не оттого,
что я еще
не какой-нибудь «атташе» и далеко было до
того, чтоб меня послали для поправления здоровья в Италию; а оттого,
что можно прожить десять лет в один год, и прожила в этот год десять лет и моя Наташа.
— Да, Ваня, — спросил вдруг старик, как будто опомнившись, — уж
не был ли болен?
Что долго
не ходил? Я виноват перед тобой: давно хотел тебя навестить, да все как-то
того… — И он опять задумался.
— Воротись, воротись, пока
не поздно, — умолял я ее, и
тем горячее,
тем настойчивее умолял,
чем больше сам сознавал всю бесполезность моих увещаний и всю нелепость их в настоящую минуту.
А
что он увлекся, так ведь стоит только мне неделю с ним
не видаться, он и забудет меня и полюбит другую, а потом как увидит меня,
то и опять у ног моих будет.
Это еще и хорошо,
что я знаю,
что не скрыто от меня это; а
то бы я умерла от подозрений.
— Наташа, — сказал я, — одного только я
не понимаю: как ты можешь любить его после
того,
что сама про него сейчас говорила?
Не уважаешь его,
не веришь даже в любовь его и идешь к нему без возврата, и всех для него губишь?
Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже. Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком!
Не понимаю я такой любви.
— Обещал, все обещал. Он ведь для
того меня и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да ведь он
не знает,
что делает. Он, может быть, как и венчаются-то,
не знает. И какой он муж! Смешно, право. А женится, так несчастлив будет, попрекать начнет…
Не хочу я, чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускай ничего.
Что ж, коль он несчастлив будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
— Он, может быть, и совсем
не придет, — проговорила она с горькой усмешкой. — Третьего дня он писал,
что если я
не дам ему слова прийти,
то он поневоле должен отложить свое решение — ехать и обвенчаться со мною; а отец увезет его к невесте. И так просто, так натурально написал, как будто это и совсем ничего…
Что если он и вправду поехал к ней,Ваня?
Скажи им от меня, Ваня,
что я знаю, простить меня уж нельзя теперь: они простят, бог
не простит; но
что если они и проклянут меня,
то я все-таки буду благословлять их и молиться за них всю мою жизнь.
— Непременно;
что ж ему останется делать?
То есть он, разумеется, проклянет меня сначала; я даже в этом уверен. Он уж такой; и такой со мной строгий. Пожалуй, еще будет кому-нибудь жаловаться, употребит, одним словом, отцовскую власть… Но ведь все это
не серьезно. Он меня любит без памяти; посердится и простит. Тогда все помирятся, и все мы будем счастливы. Ее отец тоже.
Ведь сделаться семейным человеком
не шутка; тогда уж я буду
не мальчик…
то есть я хотел сказать,
что я буду такой же, как и другие… ну, там семейные люди.
Я, например, если
не удастся роман (я, по правде, еще и давеча подумал,
что роман глупость, а теперь только так про него рассказал, чтоб выслушать ваше решение), — если
не удастся роман,
то я ведь в крайнем случае могу давать уроки музыки.
Боязнь эта возрастает обыкновенно все сильнее и сильнее, несмотря ни на какие доводы рассудка, так
что наконец ум, несмотря на
то,
что приобретает в эти минуты, может быть, еще большую ясность,
тем не менее лишается всякой возможности противодействовать ощущениям.
Все это привидение чрезвычайно ярко и отчетливо нарисовалось внезапно в моем воображении, а вместе с
тем вдруг установилась во мне самая полная, самая неотразимая уверенность,
что все это непременно, неминуемо случится,
что это уж и случилось, но только я
не вижу, потому
что стою задом к двери, и
что именно в это самое мгновение, может быть, уже отворяется дверь.
К величайшему моему ужасу, я увидел,
что это ребенок, девочка, и если б это был даже сам Смит,
то и он бы, может быть,
не так испугал меня, как это странное, неожиданное появление незнакомого ребенка в моей комнате в такой час и в такое время.
Мнительный старик стал до
того чуток и раздражителен,
что, отвечай я ему теперь,
что шел
не к ним, он бы непременно обиделся и холодно расстался со мной.
Я рассказал ему всю историю с Смитом, извиняясь,
что смитовское дело меня задержало,
что, кроме
того, я чуть
не заболел и
что за всеми этими хлопотами к ним, на Васильевский (они жили тогда на Васильевском), было далеко идти. Я чуть было
не проговорился,
что все-таки нашел случай быть у Наташи и в это время, но вовремя замолчал.
История Смита очень заинтересовала старика. Он сделался внимательнее. Узнав,
что новая моя квартира сыра и, может быть, еще хуже прежней, а стоит шесть рублей в месяц, он даже разгорячился. Вообще он сделался чрезвычайно порывист и нетерпелив. Только Анна Андреевна умела еще ладить с ним в такие минуты, да и
то не всегда.
В иных натурах, нежно и тонко чувствующих, бывает иногда какое-то упорство, какое-то целомудренное нежелание высказываться и выказывать даже милому себе существу свою нежность
не только при людях, но даже и наедине; наедине еще больше; только изредка прорывается в них ласка, и прорывается
тем горячее,
тем порывистее,
чем дольше она была сдержана.
Он уважал ее и любил беспредельно, несмотря на
то,
что это была женщина только добрая и ничего больше
не умевшая, как только любить его, и ужасно досадовал на
то,
что она в свою очередь была с ним, по простоте своей, даже иногда слишком и неосторожно наружу.
Бывали случаи, когда Анна Андреевна тосковала до изнеможения, плакала, называла при мне Наташу самыми милыми именами, горько жаловалась на Николая Сергеича, а при нем начинала намекать,хоть и с большою осторожностью, на людскую гордость, на жестокосердие, на
то,
что мы
не умеем прощать обид и
что бог
не простит непрощающих, но дальше этого при нем
не высказывалась.
Графиня давно, говорят, попрекала его:
что он на ней
не женится, а
тот все отлынивал.
Рассказ Анны Андреевны меня поразил. Он совершенно согласовался со всем
тем,
что я сам недавно слышал от самого Алеши. Рассказывая, он храбрился,
что ни за
что не женится на деньгах. Но Катерина Федоровна поразила и увлекла его. Я слышал тоже от Алеши,
что отец его сам, может быть, женится, хоть и отвергает эти слухи, чтоб
не раздражить до времени графини. Я сказал уже,
что Алеша очень любил отца, любовался и хвалился им и верил в него, как в оракула.
— А
что ж! — подхватил он вдруг, как будто раздраженный нашим молчанием, —
чем скорей,
тем лучше. Подлецом меня
не сделают, хоть и решат,
что я должен заплатить. Со мной моя совесть, и пусть решают. По крайней мере дело кончено; развяжут, разорят… Брошу все и уеду в Сибирь.
Чего доброго,
не надоумил ли его господь и
не ходил ли он в самом деле к Наташе, да одумался дорогой, или что-нибудь
не удалось, сорвалось в его намерении, — как и должно было случиться, — и вот он воротился домой, рассерженный и уничтоженный, стыдясь своих недавних желаний и чувств, ища, на ком сорвать сердце за свою же слабость,и выбирая именно
тех, кого наиболее подозревал в таких же желаниях и чувствах.
То,
что я вырвал из сердца моего, может быть с кровью и болью, никогда опять
не воротится в мое сердце.
И он начал выбрасывать из бокового кармана своего сюртука разные бумаги, одну за другою, на стол, нетерпеливо отыскивая между ними
ту, которую хотел мне показать; но нужная бумага, как нарочно,
не отыскивалась. В нетерпении он рванул из кармана все,
что захватил в нем рукой, и вдруг — что-то звонко и тяжело упало на стол… Анна Андреевна вскрикнула. Это был потерянный медальон.
Она поняла,
что он нашел его, обрадовался своей находке и, может быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал его у себя от всех глаз;
что где-нибудь один, тихонько от всех, он с беспредельною любовью смотрел на личико своего возлюбленного дитяти, — смотрел и
не мог насмотреться,
что, может быть, он так же, как и бедная мать, запирался один от всех разговаривать с своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на них самому, а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милый образ и вместо проклятий призывал прощение и благословение на
ту, которую
не хотел видеть и проклинал перед всеми.
Со слезами каялся он мне в знакомстве с Жозефиной, в
то же время умоляя
не говорить об этом Наташе; и когда, жалкий и трепещущий, он отправлялся, бывало, после всех этих откровенностей, со мною к ней (непременно со мною, уверяя,
что боится взглянуть на нее после своего преступления и
что я один могу поддержать его),
то Наташа с первого же взгляда на него уже знала, в
чем дело.
Вещи продолжали продаваться, Наташа продала даже свои платья и стала искать работы; когда Алеша узнал об этом, отчаянию его
не было пределов: он проклинал себя, кричал,
что сам себя презирает, а между
тем ничем
не поправил дела.
— Так неужели ж никогда, никогда
не кончится этот ужасный раздор! — вскричал я грустно. — Неужели ж ты до
того горда,
что не хочешь сделать первый шаг! Он за тобою; ты должна его первая сделать. Может быть, отец только
того и ждет, чтоб простить тебя… Он отец; он обижен тобою! Уважь его гордость; она законна, она естественна! Ты должна это сделать. Попробуй, и он простит тебя без всяких условий.
— Без условий! Это невозможно; и
не упрекай меня, Ваня, напрасно. Я об этом дни и ночи думала и думаю. После
того как я их покинула, может быть,
не было дня, чтоб я об этом
не думала. Да и сколько раз мы с тобой же об этом говорили! Ведь ты знаешь сам,
что это невозможно!
Повторяю тебе, он знал и любил девочку и
не хотел и думать о
том,
что я когда-нибудь тоже стану женщиной…
Если я и угожу ему, он все-таки будет вздыхать о прошедшем счастье, тосковать,
что я совсем
не та, как прежде, когда еще он любил меня ребенком; а старое всегда лучше кажется!
Я
не пришла к нему с самого начала, я
не каялась потом перед ним в каждом движении моего сердца, с самого начала моей любви; напротив, я затаила все в себе, я пряталась от него, и, уверяю тебя, Ваня, втайне ему это обиднее, оскорбительнее,
чем самые последствия любви, —
то,
что я ушла от них и вся отдалась моему любовнику.
И хоть мне и больно будет, если он
не захочет понять,
чего мне самой стоило все это счастьес Алешей, какие я сама страдания перенесла,
то я подавлю свою боль, все перенесу, — но ему и этого будет мало.
—
Не знаю, Наташа, в нем все в высшей степени ни с
чем несообразно, он хочет и на
той жениться и тебя любить. Он как-то может все это вместе делать.
— Половина одиннадцатого! Я и был там… Но я сказался больным и уехал и — это первый, первый раз в эти пять дней,
что я свободен,
что я был в состоянии урваться от них, и приехал к тебе, Наташа.
То есть я мог и прежде приехать, но я нарочно
не ехал! А почему? ты сейчас узнаешь, объясню; я затем и приехал, чтоб объяснить; только, ей-богу, в этот раз я ни в
чем перед тобой
не виноват, ни в
чем! Ни в
чем!