Неточные совпадения
Но объяснить, кого я встретил, так, заранее, когда никто ничего
не знает, будет пошло; даже, я
думаю,
и тон этот пошл: дав себе слово уклоняться от литературных красот, я с первой строки впадаю в эти красоты.
Что на гибель — это-то
и мать моя, надеюсь, понимала всю жизнь; только разве когда шла, то
не думала о гибели вовсе; но так всегда у этих «беззащитных»:
и знают, что гибель, а лезут.
Мы с нею с первого слова поссорились, потому что она тотчас же вздумала, как прежде, шесть лет тому, шипеть на меня; с тех пор продолжали ссориться каждый день; но это
не мешало нам иногда разговаривать,
и, признаюсь, к концу месяца она мне начала нравиться; я
думаю, за независимость характера.
Прибавлю, что это
и решило с первого дня, что я
не грубил ему; даже рад был, если приводилось его иногда развеселить или развлечь;
не думаю, чтоб признание это могло положить тень на мое достоинство.
Я был так смущен только что происшедшим, что, при входе их, даже
не встал, хотя князь встал им навстречу; а потом
подумал, что уж стыдно вставать,
и остался на месте.
— Так вы
не знали? — удивилась Версилова. — Olympe! князь
не знал, что Катерина Николаевна сегодня будет. Мы к ней
и ехали, мы
думали, она уже с утренним поездом
и давно дома. Сейчас только съехались у крыльца: она прямо с дороги
и сказала нам пройти к вам, а сама сейчас придет… Да вот
и она!
— Тут причина ясная: они выбирают Бога, чтоб
не преклоняться перед людьми, — разумеется, сами
не ведая, как это в них делается: преклониться пред Богом
не так обидно. Из них выходят чрезвычайно горячо верующие — вернее сказать, горячо желающие верить; но желания они принимают за самую веру. Из этаких особенно часто бывают под конец разочаровывающиеся. Про господина Версилова я
думаю, что в нем есть
и чрезвычайно искренние черты характера.
И вообще он меня заинтересовал.
Знал он тоже, что
и Катерине Николавне уже известно, что письмо у Версилова
и что она этого-то
и боится,
думая, что Версилов тотчас пойдет с письмом к старому князю; что, возвратясь из-за границы, она уже искала письмо в Петербурге, была у Андрониковых
и теперь продолжает искать, так как все-таки у нее оставалась надежда, что письмо, может быть,
не у Версилова,
и, в заключение, что она
и в Москву ездила единственно с этою же целью
и умоляла там Марью Ивановну поискать в тех бумагах, которые сохранялись у ней.
Оно доказывало лишь то,
думал я тогда, что я
не в силах устоять даже
и пред глупейшими приманками, тогда как сам же сказал сейчас Крафту, что у меня есть «свое место», есть свое дело
и что если б у меня было три жизни, то
и тогда бы мне было их мало.
Говоря это, я вовсе
не думаю равнять себя с Колумбом,
и если кто выведет это, тому будет стыдно
и больше ничего.
Я обыкновенно входил молча
и угрюмо, смотря куда-нибудь в угол, а иногда входя
не здоровался. Возвращался же всегда ранее этого раза,
и мне подавали обедать наверх. Войдя теперь, я вдруг сказал: «Здравствуйте, мама», чего никогда прежде
не делывал, хотя как-то все-таки, от стыдливости,
не мог
и в этот раз заставить себя посмотреть на нее,
и уселся в противоположном конце комнаты. Я очень устал, но о том
не думал.
Через полчаса, когда Тушар вышел из классной, я стал переглядываться с товарищами
и пересмеиваться; конечно, они надо мною смеялись, но я о том
не догадывался
и думал, что мы смеемся оттого, что нам весело.
С детьми тоже скоро меня посадили вместе
и пускали играть, но ни разу, в целые два с половиной года, Тушар
не забыл различия в социальном положении нашем,
и хоть
не очень, а все же употреблял меня для услуг постоянно, я именно
думаю, чтоб мне напомнить.
— Ты
думаешь? — ответил он кротко, — ты очень мнителен; впрочем, если я
и засмеюсь, то
не над тобой, или, по крайней мере,
не над тобой одним, будь покоен.
— То есть ты подозреваешь, что я пришел склонять тебя остаться у князя, имея в том свои выгоды. Но, друг мой, уж
не думаешь ли ты, что я из Москвы тебя выписал, имея в виду какую-нибудь свою выгоду? О, как ты мнителен! Я, напротив, желая тебе же во всем добра.
И даже вот теперь, когда так поправились
и мои средства, я бы желал, чтобы ты, хоть иногда, позволял мне с матерью помогать тебе.
Но, отдавая справедливость Ефиму (который, вероятно, в ту минуту
думал, что я иду по улице
и ругаюсь), — я все-таки ничего
не уступил из убеждений, как
не уступлю до сих пор.
Но, разглядев две наши отворенные двери, проворно притворила свою, оставив щелку
и из нее прислушиваясь на лестницу до тех пор, пока
не замолкли совсем шаги убежавшей вниз Оли. Я вернулся к моему окну. Все затихло. Случай пустой, а может быть,
и смешной,
и я перестал об нем
думать.
Не думая ни о чем,
не рассуждая
и не воображая, я шагнул, поднял портьеру
и очутился перед ними обеими.
Я
думал о матери
и что так
и не подошел к ней.
Ну, рада
и я, а только как-то на сердце у меня захолохнуло: что-то,
думаю, будет, а расспрашивать ее
не смею.
И никого-то у нас здесь знакомых таких, пойти совсем
не к кому: „Что с нами будет? —
думаю“.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку
и вытолкнула в дверь: „
Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю
и глядеть-то
не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“ Я молчу: ну что,
думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
Смотрю я на нее в то утро
и сумневаюсь на нее; страшно мне;
не буду,
думаю, противоречить ей ни в одном слове.
И уж что тут
не говорила, схватила шляпку, выбежала, я кричу ей вслед: что с ней,
думаю, куда побежала?
Я стою, молчу, гляжу на нее, а она из темноты точно тоже глядит на меня,
не шелохнется… «Только зачем же,
думаю, она на стул встала?» — «Оля, — шепчу я, робею сама, — Оля, слышишь ты?» Только вдруг как будто во мне все озарилось, шагнула я, кинула обе руки вперед, прямо на нее, обхватила, а она у меня в руках качается, хватаю, а она качается, понимаю я все
и не хочу понимать…
А я-то
думал, что все еще
не отстал от поколения
и понимаю современную молодежь.
— Да? Так я
и подумал. Вообразите же, то дело, про которое давеча здесь говорил Версилов, — что помешало ему вчера вечером прийти сюда убедить эту девушку, — это дело вышло именно через это письмо. Версилов прямо, вчера же вечером, отправился к адвокату князя Сокольского, передал ему это письмо
и отказался от всего выигранного им наследства. В настоящую минуту этот отказ уже облечен в законную форму. Версилов
не дарит, но признает в этом акте полное право князей.
— Mon cher,
не кричи, это все так,
и ты, пожалуй, прав, с твоей точки. Кстати, друг мой, что это случилось с тобой прошлый раз при Катерине Николаевне? Ты качался… я
думал, ты упадешь,
и хотел броситься тебя поддержать.
— Ах, как жаль! Какой жребий! Знаешь, даже грешно, что мы идем такие веселые, а ее душа где-нибудь теперь летит во мраке, в каком-нибудь бездонном мраке, согрешившая,
и с своей обидой… Аркадий, кто в ее грехе виноват? Ах, как это страшно!
Думаешь ли ты когда об этом мраке? Ах, как я боюсь смерти,
и как это грешно!
Не люблю я темноты, то ли дело такое солнце! Мама говорит, что грешно бояться… Аркадий, знаешь ли ты хорошо маму?
— Ох, ты очень смешной, ты ужасно смешной, Аркадий!
И знаешь, я, может быть, за то тебя всего больше
и любила в этот месяц, что ты вот этакий чудак. Но ты во многом
и дурной чудак, — это чтоб ты
не возгордился. Да знаешь ли, кто еще над тобой смеялся? Мама смеялась, мама со мной вместе: «Экий, шепчем, чудак, ведь этакий чудак!» А ты-то сидишь
и думаешь в это время, что мы сидим
и тебя трепещем.
Но все-таки нельзя же
не подумать и о мере, потому что тебе теперь именно хочется звонкой жизни, что-нибудь зажечь, что-нибудь раздробить, стать выше всей России, пронестись громовою тучей
и оставить всех в страхе
и в восхищении, а самому скрыться в Северо-Американские Штаты.
Впрочем,
не так; я
и тогда знал, что так
не надо, но — я просто мало
думал об этом.
— Вы говорите: Версилову десять тысяч. Если я беру у вас теперь, то, конечно, эти деньги пойдут в зачет двадцати тысяч Версилова; я иначе
не допускаю. Но… но я наверно
и сам отдам… Да неужели же вы
думаете, что Версилов к вам ходит за деньгами?
Я видел, с каким мучением
и с каким потерянным взглядом обернулся было князь на миг к Стебелькову; но Стебельков вынес взгляд как ни в чем
не бывало
и, нисколько
не думая стушевываться, развязно сел на диван
и начал рукой ерошить свои волосы, вероятно в знак независимости.
Он произвел на меня такое грязное
и смутное впечатление, что, выйдя, я даже старался
не думать и только отплевался. Идея о том, что князь мог говорить с ним обо мне
и об этих деньгах, уколола меня как булавкой. «Выиграю
и отдам сегодня же», —
подумал я решительно.
«Но что ж из того, —
думал я, — ведь
не для этого одного она меня у себя принимает»; одним словом, я даже был рад, что мог быть ей полезным
и…
и когда я сидел с ней, мне всегда казалось про себя, что это сестра моя сидит подле меня, хоть, однако, про наше родство мы еще ни разу с ней
не говорили, ни словом, ни даже намеком, как будто его
и не было вовсе.
— Приду, приду, как обещал. Слушай, Лиза: один поганец — одним словом, одно мерзейшее существо, ну, Стебельков, если знаешь, имеет на его дела страшное влияние… векселя… ну, одним словом, держит его в руках
и до того его припер, а тот до того унизился, что уж другого исхода, как в предложении Анне Андреевне, оба
не видят. Ее по-настоящему надо бы предупредить; впрочем, вздор, она
и сама поправит потом все дела. А что, откажет она ему, как ты
думаешь?
Теперь я боюсь
и рассказывать. Все это было давно; но все это
и теперь для меня как мираж. Как могла бы такая женщина назначить свидание такому гнусному тогдашнему мальчишке, каким был я? — вот что было с первого взгляда! Когда я, оставив Лизу, помчался
и у меня застучало сердце, я прямо
подумал, что я сошел с ума: идея о назначенном свидании показалась мне вдруг такою яркою нелепостью, что
не было возможности верить.
И что же, я совсем
не сомневался; даже так: чем ярче казалась нелепость, тем пуще я верил.
Я взбежал на лестницу
и — на лестнице, перед дверью, весь мой страх пропал. «Ну пускай, —
думал я, — поскорей бы только!» Кухарка отворила
и с гнусной своей флегмой прогнусила, что Татьяны Павловны нет. «А нет ли другого кого,
не ждет ли кто Татьяну Павловну?» — хотел было я спросить, но
не спросил: «лучше сам увижу»,
и, пробормотав кухарке, что я подожду, сбросил шубу
и отворил дверь…
— Я всегда робел прежде. Я
и теперь вошел,
не зная, что говорить. Вы
думаете, я теперь
не робею? Я робею. Но я вдруг принял огромное решение
и почувствовал, что его выполню. А как принял это решение, то сейчас
и сошел с ума
и стал все это говорить… Выслушайте, вот мои два слова: шпион я ваш или нет? Ответьте мне — вот вопрос!
Я подозревал коварство, грубое кокетство
и был несчастен… потому что
не мог с вами соединить эту мысль… в последние дни я
думал день
и ночь;
и вдруг все становится ясно как день!
— Ну
и слава Богу! — сказала мама, испугавшись тому, что он шептал мне на ухо, — а то я было
подумала… Ты, Аркаша, на нас
не сердись; умные-то люди
и без нас с тобой будут, а вот кто тебя любить-то станет, коли нас друг у дружки
не будет?
Версилов остановился
и вдруг расхохотался; я даже было
подумал, что всю эту историю он вел для забавы, но это было
не так.
Мне же лично очень
не нравились эти улыбки ее
и то, что она всегда видимо подделывала лицо,
и я даже
подумал о ней однажды, что
не долго же она погрустила о своей Оле.
То есть это другие ходят, а я сзади нарочно иду да
и думаю:
не она ли, вот-вот,
думаю, это Оля моя
и есть?
Главное, я тогда еще
не знал наверно, что Афердов — вор; я тогда еще
и фамилию его
не знал, так что в ту минуту действительно мог
подумать, что я ошибся
и что эти три сторублевые
не были в числе тех, которые мне сейчас отсчитали.
— Лиза, мог ли я
подумать, что ты так обманешь меня! — воскликнул я вдруг, совсем даже
не думая, что так начну,
и не слезы на этот раз, а почти злобное какое-то чувство укололо вдруг мое сердце, так что я даже
не ожидал того сам. Лиза покраснела, но
не ответила, только продолжала смотреть мне прямо в глаза.
— Знает, да
не хочет знать, это — так, это на него похоже! Ну, пусть ты осмеиваешь роль брата, глупого брата, когда он говорит о пистолетах, но мать, мать? Неужели ты
не подумала, Лиза, что это — маме укор? Я всю ночь об этом промучился; первая мысль мамы теперь: «Это — потому, что я тоже была виновата, а какова мать — такова
и дочь!»
— Я так
и думала, что все так
и будет, когда шла сюда,
и тебе непременно понадобится, чтоб я непременно сама повинилась. Изволь, винюсь. Я только из гордости сейчас молчала,
не говорила, а вас
и маму мне гораздо больше, чем себя самое, жаль… — Она
не договорила
и вдруг горячо заплакала.
— Я так
и думал, что ты сюда придешь, — странно улыбнувшись
и странно посмотрев на меня, сказал он. Улыбка его была недобрая,
и такой я уже давно
не видал на его лице.