Неточные совпадения
— Об заклад готов биться, что так, — подхватил с чрезвычайно довольным видом красноносый чиновник, — и что дальнейшей поклажи в багажных вагонах
не имеется,
хотя бедность и
не порок, чего опять-таки нельзя
не заметить.
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), — и
хотя можно побиться, что в нем
не заключается золотых, заграничных свертков с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем можно еще заключить,
хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина, то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница, и вы
не ошибаетесь, по рассеянности… что очень и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.
Это, говорит,
не тебе чета, это, говорит, княгиня, а зовут ее Настасьей Филипповной, фамилией Барашкова, и живет с Тоцким, а Тоцкий от нее как отвязаться теперь
не знает, потому совсем то есть лет достиг настоящих, пятидесяти пяти, и жениться на первейшей раскрасавице во всем Петербурге
хочет.
«Ну, говорю, как мы вышли, ты у меня теперь тут
не смей и подумать, понимаешь!» Смеется: «А вот как-то ты теперь Семену Парфенычу отчет отдавать будешь?» Я, правда,
хотел было тогда же в воду, домой
не заходя, да думаю: «Ведь уж все равно», и как окаянный воротился домой.
В последнем отношении с ним приключилось даже несколько забавных анекдотов; но генерал никогда
не унывал, даже и при самых забавных анекдотах; к тому же и везло ему, даже в картах, а он играл по чрезвычайно большой и даже с намерением
не только
не хотел скрывать эту свою маленькую будто бы слабость к картишкам, так существенно и во многих случаях ему пригождавшуюся, но и выставлял ее.
Генеральша была из княжеского рода Мышкиных, рода
хотя и
не блестящего, но весьма древнего, и за свое происхождение весьма уважала себя.
Замуж они
не торопились; известным кругом общества
хотя и дорожили, но все же
не очень.
Подозрительность этого человека, казалось, все более и более увеличивалась; слишком уж князь
не подходил под разряд вседневных посетителей, и
хотя генералу довольно часто, чуть
не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку и инструкцию довольно широкую, камердинер был в большом сомнении; посредничество секретаря для доклада было необходимо.
— Да, сейчас только из вагона. Мне кажется, вы
хотели спросить: точно ли я князь Мышкин? да
не спросили из вежливости.
— О, почти
не по делу! То есть, если
хотите, и есть одно дело, так только совета спросить, но я, главное, чтоб отрекомендоваться, потому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных, и, кроме меня с нею, Мышкиных больше и нет.
Только
не могут, кажется,
не принять: генеральша, уж конечно,
захочет видеть старшего и единственного представителя своего рода, а она породу свою очень ценит, как я об ней в точности слышал.
Князь даже одушевился говоря, легкая краска проступила в его бледное лицо,
хотя речь его по-прежнему была тихая. Камердинер с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется,
не хотелось; может быть, тоже был человек с воображением и попыткой на мысль.
Камердинер,
хотя и
не мог бы так выразить все это, как князь, но конечно,
хотя не всё, но главное понял, что видно было даже по умилившемуся лицу его.
— Говорю, сами
не захотели…
— Ну, стало быть, и кстати, что я вас
не пригласил и
не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб уж разом все разъяснить: так как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова
не может быть, —
хотя мне, разумеется, весьма было бы лестно, — то, стало быть…
— А знаете, князь, — сказал он совсем почти другим голосом, — ведь я вас все-таки
не знаю, да и Елизавета Прокофьевна, может быть,
захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если
хотите, коли у вас время терпит.
Павлищев доверил его каким-то старым помещицам, своим родственницам; для него нанималась сначала гувернантка, потом гувернер; он объявил, впрочем, что
хотя и все помнит, но мало может удовлетворительно объяснить, потому что во многом
не давал себе отчета.
— О, наверно
не помешает. И насчет места я бы очень даже желал, потому что самому хочется посмотреть, к чему я способен. Учился же я все четыре года постоянно,
хотя и
не совсем правильно, а так, по особой его системе, и при этом очень много русских книг удалось прочесть.
— Это главное, — договорил Ганя, опять помогая затруднившемуся генералу и скорчив свои губы в ядовитейшую улыбку, которую уже
не хотел скрывать. Он глядел своим воспаленным взглядом прямо в глаза генералу, как бы даже желая, чтобы тот прочел в его взгляде всю его мысль. Генерал побагровел и вспылил.
Хочешь ты или
не хочешь, в самом деле?
Если
не хочешь, скажи, и — милости просим.
Правда, человеку необходимы и карманные деньги,
хотя бы некоторые, но вы
не рассердитесь, князь, если я вам замечу, что вам лучше бы избегать карманных денег, да и вообще денег в кармане.
Дочери подошли с ним поцеловаться; тут
хотя и
не сердились на него, но все-таки и тут было тоже как бы что-то особенное.
Мы уже сказали сейчас, что сам генерал,
хотя был человек и
не очень образованный, а, напротив, как он сам выражался о себе, «человек самоучный», но был, однако же, опытным супругом и ловким отцом.
Собой она была очень хороша,
хотя и
не так эффектна.
Эта новая женщина объявляла, что ей в полном смысле все равно будет, если он сейчас же и на ком угодно женится, но что она приехала
не позволить ему этот брак, и
не позволить по злости, единственно потому, что ей так хочется, и что, следственно, так и быть должно, — «ну хоть для того, чтобы мне только посмеяться над тобой вволю, потому что теперь и я наконец смеяться
хочу».
На интерес тоже
не поддавалась, даже на очень крупный, и
хотя приняла предложенный ей комфорт, но жила очень скромно и почти ничего в эти пять лет
не скопила.
Оба приехали к Настасье Филипповне, и Тоцкий прямехонько начал с того, что объявил ей о невыносимом ужасе своего положения; обвинил он себя во всем; откровенно сказал, что
не может раскаяться в первоначальном поступке с нею, потому что он сластолюбец закоренелый и в себе
не властен, но что теперь он
хочет жениться, и что вся судьба этого в высшей степени приличного и светского брака в ее руках; одним словом, что он ждет всего от ее благородного сердца.
На вопрос Настасьи Филипповны: «Чего именно от нее
хотят?» — Тоцкий с прежнею, совершенно обнаженною прямотой, признался ей, что он так напуган еще пять лет назад, что
не может даже и теперь совсем успокоиться, до тех пор, пока Настасья Филипповна сама
не выйдет за кого-нибудь замуж.
Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна
захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь,
хотя несколько желания добра и ей, то поняла бы, что ему давно странно и даже тяжело смотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полное неверие в обновление жизни, которая так прекрасно могла бы воскреснуть в любви и в семействе и принять таким образом новую цель; что тут гибель способностей, может быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм,
не достойный ни здравого ума, ни благородного сердца Настасьи Филипповны.
Не только
не было заметно в ней
хотя бы малейшего появления прежней насмешки, прежней вражды и ненависти, прежнего хохоту, от которого, при одном воспоминании, до сих пор проходил холод по спине Тоцкого, но, напротив, она как будто обрадовалась тому, что может наконец поговорить с кем-нибудь откровенно и по-дружески.
Сначала с грустною улыбкой, а потом, весело и резво рассмеявшись, она призналась, что прежней бури во всяком случае и быть
не могло; что она давно уже изменила отчасти свой взгляд на вещи, и что
хотя и
не изменилась в сердце, но все-таки принуждена была очень многое допустить в виде совершившихся фактов; что сделано, то сделано, что прошло, то прошло, так что ей даже странно, что Афанасий Иванович все еще продолжает быть так напуганным.
Она допускала, однако ж, и дозволяла ему любовь его, но настойчиво объявила, что ничем
не хочет стеснять себя; что она до самой свадьбы (если свадьба состоится) оставляет за собой право сказать «нет»,
хотя бы в самый последний час; совершенно такое же право предоставляет и Гане.
Вскоре Ганя узнал положительно, чрез услужливый случай, что недоброжелательство всей его семьи к этому браку и к Настасье Филипповне лично, обнаруживавшееся домашними сценами, уже известно Настасье Филипповне в большой подробности; сама она с ним об этом
не заговаривала,
хотя он и ждал ежедневно.
— О, они
не повторяются так часто, и притом он почти как ребенок, впрочем образованный. Я было вас, mesdames, — обратился он опять к дочерям, —
хотел попросить проэкзаменовать его, все-таки хорошо бы узнать, к чему он способен.
— Швейцария тут
не помешает; а впрочем, повторяю, как
хочешь. Я ведь потому, что, во-первых, однофамилец и, может быть, даже родственник, а во-вторых,
не знает, где главу приклонить. Я даже подумал, что тебе несколько интересно будет, так как все-таки из нашей фамилии.
— Разумеется, maman, если с ним можно без церемонии; к тому же он с дороги есть
хочет, почему
не накормить, если он
не знает куда деваться? — сказала старшая Александра.
—
Не мешайте мне, Александра Ивановна, — отчеканила ей генеральша, — я тоже
хочу знать. Садитесь вот тут, князь, вот на этом кресле, напротив, нет, сюда, к солнцу, к свету ближе подвиньтесь, чтоб я могла видеть. Ну, какой там игумен?
— Это очень хорошо, что вы вежливы, и я замечаю, что вы вовсе
не такой… чудак, каким вас изволили отрекомендовать. Пойдемте. Садитесь вот здесь, напротив меня, — хлопотала она, усаживая князя, когда пришли в столовую, — я
хочу на вас смотреть. Александра, Аделаида, потчуйте князя.
Не правда ли, что он вовсе
не такой… больной? Может, и салфетку
не надо… Вам, князь, подвязывали салфетку за кушаньем?
— Он хорошо говорит, — заметила генеральша, обращаясь к дочерям и продолжая кивать головой вслед за каждым словом князя, — я даже
не ожидала. Стало быть, все пустяки и неправда; по обыкновению. Кушайте, князь, и рассказывайте: где вы родились, где воспитывались? Я
хочу все знать; вы чрезвычайно меня интересуете.
— Почему? Что тут странного? Отчего ему
не рассказывать? Язык есть. Я
хочу знать, как он умеет говорить. Ну, о чем-нибудь. Расскажите, как вам понравилась Швейцария, первое впечатление. Вот вы увидите, вот он сейчас начнет, и прекрасно начнет.
— А я добрая, — неожиданно вставила генеральша, — и, если
хотите, я всегда добрая, и это мой единственный недостаток, потому что
не надо быть всегда доброю.
Я еще
не так глупа, как кажусь, и как меня дочки представить
хотят.
— Ну нет, я бы очень
хотела посмотреть, — сказала Аделаида. — И
не понимаю, когда мы за границу соберемся. Я вот сюжета для картины два года найти
не могу...
— Значит, коль находят, что это
не женское дело, так тем самым
хотят сказать (а стало быть, оправдать), что это дело мужское. Поздравляю за логику. И вы так же, конечно, думаете?
Он со сна
не поверил, начал было спорить, что бумага выйдет чрез неделю, но когда совсем очнулся, перестал спорить и замолчал, — так рассказывали, — потом сказал: «Все-таки тяжело так вдруг…» — и опять замолк, и уже ничего
не хотел говорить.
— Слушайте, — как бы торопилась Аделаида, — за вами рассказ о базельской картине, но теперь я
хочу слышать о том, как вы были влюблены;
не отпирайтесь, вы были. К тому же вы, сейчас как начнете рассказывать, перестаете быть философом.
Тогда Мари совсем уже перестали кормить; а в деревне все ее гнали, и никто даже ей работы
не хотел дать, как прежде.
Я слыхал даже, что ее
хотели присудить к наказанию, но, слава богу, прошло так; зато уж дети ей проходу
не стали давать, дразнили пуще прежнего, грязью кидались; гонят ее, она бежит от них с своею слабою грудью, задохнется, они за ней, кричат, бранятся.
Наконец, Шнейдер мне высказал одну очень странную свою мысль, — это уж было пред самым моим отъездом, — он сказал мне, что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то есть вполне ребенок, что я только ростом и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером и, может быть, даже умом я
не взрослый, и так и останусь,
хотя бы я до шестидесяти лет прожил.