Неточные совпадения
— Очень, — ответил сосед с чрезвычайною готовностью, —
и заметьте, это еще оттепель. Что ж, если бы мороз? Я даже
не думал, что у нас так холодно. Отвык.
— Они всё
думают, что я еще болен, — продолжал Рогожин князю, — а я, ни слова
не говоря, потихоньку, еще больной, сел в вагон, да
и еду; отворяй ворота, братец Семен Семеныч! Он родителю покойному на меня наговаривал, я знаю. А что я действительно чрез Настасью Филипповну тогда родителя раздражил, так это правда. Тут уж я один. Попутал грех.
Да если
и пошел, так потому, что
думал: «Всё равно, живой
не вернусь!» А обиднее всего мне то показалось, что этот бестия Залёжев всё на себя присвоил.
«Ну, говорю, как мы вышли, ты у меня теперь тут
не смей
и подумать, понимаешь!» Смеется: «А вот как-то ты теперь Семену Парфенычу отчет отдавать будешь?» Я, правда, хотел было тогда же в воду, домой
не заходя, да
думаю: «Ведь уж все равно»,
и как окаянный воротился домой.
— Нет,
не думаю. Даже если б
и пригласили, так
не останусь. Я просто познакомиться только приехал
и больше ничего.
А так как люди гораздо умнее, чем обыкновенно
думают про них их господа, то
и камердинеру зашло в голову, что тут два дела: или князь так, какой-нибудь потаскун
и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок
и амбиции
не имеет, потому что умный князь
и с амбицией
не стал бы в передней сидеть
и с лакеем про свои дела говорить, а стало быть,
и в том
и в другом случае
не пришлось бы за него отвечать?
—
И это правда. Верите ли, дивлюсь на себя, как говорить по-русски
не забыл. Вот с вами говорю теперь, а сам
думаю: «А ведь я хорошо говорю». Я, может, потому так много
и говорю. Право, со вчерашнего дня все говорить по-русски хочется.
— То, стало быть, вставать
и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. —
И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего
не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я
и думал, что у нас непременно именно это
и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так
и надо… Да
и тогда мне тоже на письмо
не ответили… Ну, прощайте
и извините, что обеспокоил.
— О,
не извиняйтесь. Нет-с, я
думаю, что
не имею ни талантов, ни особых способностей; даже напротив, потому что я больной человек
и правильно
не учился. Что же касается до хлеба, то мне кажется…
Долго
не думая, она бросила свой деревенский домик
и вдруг явилась в Петербург, прямо к Тоцкому, одна-одинехонька.
— Швейцария тут
не помешает; а впрочем, повторяю, как хочешь. Я ведь потому, что, во-первых, однофамилец
и, может быть, даже родственник, а во-вторых,
не знает, где главу приклонить. Я даже
подумал, что тебе несколько интересно будет, так как все-таки из нашей фамилии.
— Значит, коль находят, что это
не женское дело, так тем самым хотят сказать (а стало быть, оправдать), что это дело мужское. Поздравляю за логику.
И вы так же, конечно,
думаете?
Мать в то время уж очень больна была
и почти умирала; чрез два месяца она
и в самом деле померла; она знала, что она умирает, но все-таки с дочерью помириться
не подумала до самой смерти, даже
не говорила с ней ни слова, гнала спать в сени, даже почти
не кормила.
Тут я ей дал восемь франков
и сказал ей, чтоб она берегла, потому что у меня больше уж
не будет, а потом поцеловал ее
и сказал, чтоб она
не думала, что у меня какое-нибудь нехорошее намерение,
и что целую я ее
не потому, что влюблен в нее, а потому, что мне ее очень жаль,
и что я с самого начала ее нисколько за виноватую
не почитал, а только за несчастную.
Я сидел в вагоне
и думал: «Теперь я к людям иду; я, может быть, ничего
не знаю, но наступила новая жизнь».
Я вхожу
и думаю: «Вот меня считают за идиота, а я все-таки умный, а они
и не догадываются…» У меня часто эта мысль.
Я давеча уже
подумал, что, может быть, я
и впрямь из счастливых: я ведь знаю, что таких, которых тотчас полюбишь,
не скоро встретишь, а я вас, только что из вагона вышел, тотчас встретил.
Князь быстро повернулся
и посмотрел на обоих. В лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то
не думая, сломя голову. Аглая смотрела на него несколько секунд совершенно с тем же самым спокойным удивлением, как давеча на князя,
и, казалось, это спокойное удивление ее, это недоумение, как бы от полного непонимания того, что ей говорят, было в эту минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
Необыкновенная раздражительность послышалась вдруг в этом вопросе, Ганя постоял,
подумал с минуту
и,
не скрывая насмешки, проговорил...
— Вот они всё так! — сказал Ганя, усмехаясь. —
И неужели же они
думают, что я этого сам
не знаю? Да ведь я гораздо больше их знаю.
— Непременно стали бы, только
не навсегда, потом
не выдержали бы
и простили, — решил князь,
подумав и засмеявшись.
— А весь покраснел
и страдает. Ну, да ничего, ничего,
не буду смеяться; до свиданья. А знаете, ведь она женщина добродетельная, — можете вы этому верить? Вы
думаете, она живет с тем, с Тоцким? Ни-ни!
И давно уже. А заметили вы, что она сама ужасно неловка
и давеча в иные секунды конфузилась? Право. Вот этакие-то
и любят властвовать. Ну, прощайте!
«Самое большое, —
думал он, — будет то, что
не примут
и что-нибудь нехорошее обо мне
подумают, или, пожалуй,
и примут, да станут смеяться в глаза…
Представлялся
и еще один неразрешенный вопрос,
и до того капитальный, что князь даже
думать о нем боялся, даже допустить его
не мог
и не смел, формулировать как,
не знал, краснел
и трепетал при одной мысли о нем.
В эти пять лет ее петербургской жизни было одно время, вначале, когда Афанасий Иванович особенно
не жалел для нее денег; он еще рассчитывал тогда на ее любовь
и думал соблазнить ее, главное, комфортом
и роскошью, зная, как легко прививаются привычки роскоши
и как трудно потом отставать от них, когда роскошь мало-помалу обращается в необходимость.
—
Не думаю, Фердыщенко,
и, пожалуйста,
не горячитесь, — сухо заметила она.
Князь, позвольте вас спросить, как вы
думаете, мне вот всё кажется, что на свете гораздо больше воров, чем неворов,
и что нет даже такого самого честного человека, который бы хоть раз в жизни чего-нибудь
не украл.
Я сперва
думал, что он зарежет меня, как узнает, даже уж приготовился встретить, но случилось то, чему бы я даже
и не поверил: в обморок, к вечеру бред,
и к утру горячка; рыдает как ребенок, в конвульсиях.
Еще он меня виноватою пред собой сочтет: воспитание ведь дал, как графиню содержал, денег-то, денег-то сколько ушло, честного мужа мне приискал еще там, а здесь Ганечку;
и что же б ты
думала: я с ним эти пять лет
не жила, а деньги-то с него брала,
и думала, что права!
А веришь иль нет, я, года четыре тому назад, временем
думала,
не выйти ли мне уж
и впрямь за моего Афанасия Ивановича?
— Нет, генерал! Я теперь
и сама княгиня, слышали, — князь меня в обиду
не даст! Афанасий Иванович, поздравьте вы-то меня; я теперь с вашею женой везде рядом сяду; как вы
думаете, выгодно такого мужа иметь? Полтора миллиона, да еще князь, да еще, говорят, идиот в придачу, чего лучше? Только теперь
и начнется настоящая жизнь! Опоздал, Рогожин! Убирай свою пачку, я за князя замуж выхожу
и сама богаче тебя!
Это ты прав, давно мечтала, еще в деревне у него, пять лет прожила одна-одинехонька; думаешь-думаешь, бывало-то, мечтаешь-мечтаешь, —
и вот всё такого, как ты воображала, доброго, честного, хорошего
и такого же глупенького, что вдруг придет да
и скажет: «Вы
не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!» Да так, бывало, размечтаешься, что с ума сойдешь…
Взяв успокоительную привычку подписывать заемные письма
и векселя, он
и возможности
не предполагал их воздействия, хотя бы когда-нибудь, всё
думал, что это так.
Но что хуже всего, так это то, что я знал про него, что он мерзавец, негодяй
и воришка,
и все-таки сел с ним играть,
и что, доигрывая последний рубль (мы в палки играли), я про себя
думал: проиграю, к дяде Лукьяну пойду, поклонюсь,
не откажет.
Да неужели вы
думаете, что я
и сам
не знаю, что так щекотливо поступать, что деньги его, воля его, а с моей стороны выходит насилие.
— Кажется, я очень хорошо вас понимаю, Лукьян Тимофеевич: вы меня, наверно,
не ждали. Вы
думали, что я из моей глуши
не подымусь по вашему первому уведомлению,
и написали для очистки совести. А я вот
и приехал. Ну, полноте,
не обманывайте. Полноте служить двум господам. Рогожин здесь уже три недели, я всё знаю. Успели вы ее продать ему, как в тогдашний раз, или нет? Скажите правду.
— Что ты приедешь, я так
и думал,
и видишь,
не ошибся, — прибавил тот, язвительно усмехнувшись, — но почем я знал, что ты сегодня приедешь?
Ономнясь
подумал: стану приезжать
не с пустыми руками, — так только ее насмешил, а потом
и в злость даже вошла.
— «Так вот я тебе, говорит, дам прочесть: был такой один папа,
и на императора одного рассердился,
и тот у него три дня
не пивши,
не евши, босой, на коленках, пред его дворцом простоял, пока тот ему
не простил; как ты
думаешь, что тот император в эти три дня, на коленках-то стоя, про себя передумал
и какие зароки давал?..
— «Ага, сам говоришь, что верно, значит,
и ты, может, зароки даешь, что: “выйдет она за меня, тогда-то я ей всё
и припомню, тогда-то
и натешусь над ней!”» — «
Не знаю, говорю, может,
и думаю так».
Потом помолчала
и говорит: «Все-таки ты
не лакей; я прежде
думала, что ты совершенный как есть лакей».
И совсем, совсем
не так
думал с тобой встретиться!..
Опять новая странность! Он
подумал, поднялся наверх
и выставил ему напоказ свой крест,
не снимая его с шеи.
Он взял билет в Павловск
и с нетерпением спешил уехать; но, уж конечно, его что-то преследовало,
и это была действительность, а
не фантазия, как, может быть, он наклонен был
думать.
Глаза Рогожина засверкали,
и бешеная улыбка исказила его лицо. Правая рука его поднялась,
и что-то блеснуло в ней; князь
не думал ее останавливать. Он помнил только, что, кажется, крикнул...
Это ведь страсть-с; этакие известия — признак очень дурной-с; этаких гостеприимцев
и принимать даже у себя страшно, я
и подумал:
не слишком ли для нас с вами будет этакой гостеприимен?
— Отнюдь, отнюдь нет, — замахал Лебедев, —
и не того боится, чего бы вы
думали. Кстати: изверг ровно каждый день приходит о здоровье вашем наведываться, известно ли вам?
— Это правда, что я
думала, князь, тебя чуть
не в постели застать, так со страху преувеличила,
и, ни за что лгать
не стану, досадно мне стало сейчас ужасно на твое счастливое лицо, но божусь тебе, это всего минута, пока еще
не успела размыслить.
Князь, между прочим, слишком интересовался новым своим гостем, сопровождавшим генерала; он ясно угадал в нем Евгения Павловича Радомского, о котором уже много слышал
и не раз
думал.
А между тем, как ни припоминал потом князь, выходило, что Аглая произнесла эти буквы
не только без всякого вида шутки, или какой-нибудь усмешки, или даже какого-нибудь напирания на эти буквы, чтобы рельефнее выдать их затаенный смысл, но, напротив, с такою неизменною серьезностью, с такою невинною
и наивною простотой, что можно было
подумать, что эти самые буквы
и были в балладе,
и что так было в книге напечатано.