Неточные совпадения
Особенно приметна была в этом лице его мертвая бледность, придававшая
всей физиономии молодого человека изможденный вид, несмотря на довольно крепкое сложение,
и вместе с тем что-то страстное, до страдания, не гармонировавшее с нахальною
и грубою улыбкой
и с резким, самодовольным его взглядом.
Он был тепло одет, в широкий, мерлушечий, черный, крытый тулуп,
и за ночь не зяб, тогда как сосед его принужден был вынести на своей издрогшей спине
всю сладость сырой ноябрьской русской ночи, к которой, очевидно, был не приготовлен.
Черноволосый сосед в крытом тулупе
все это разглядел, частию от нечего делать,
и, наконец, спросил с тою неделикатною усмешкой, в которой так бесцеремонно
и небрежно выражается иногда людское удовольствие при неудачах ближнего...
Готовность белокурого молодого человека в швейцарском плаще отвечать на
все вопросы своего черномазого соседа была удивительная
и без всякого подозрения совершенной небрежности, неуместности
и праздности иных вопросов.
— Истинная правда! — ввязался в разговор один сидевший рядом
и дурно одетый господин, нечто вроде закорузлого в подьячестве чиновника, лет сорока, сильного сложения, с красным носом
и угреватым лицом, — истинная правда-с, только
все русские силы даром к себе переводят!
— О, как вы в моем случае ошибаетесь, — подхватил швейцарский пациент, тихим
и примиряющим голосом, — конечно, я спорить не могу, потому что
всего не знаю, но мой доктор мне из своих последних еще на дорогу сюда дал, да два почти года там на свой счет содержал.
—
И небось в этом узелке
вся ваша суть заключается? — спросил черномазый.
Они
все знают,
вся беспокойная пытливость их ума
и способности устремляются неудержимо в одну сторону, конечно, за отсутствием более важных жизненных интересов
и взглядов, как сказал бы современный мыслитель.
Люди, о которых они знают
всю подноготную, конечно, не придумали бы, какие интересы руководствуют ими, а между тем многие из них этим знанием, равняющимся целой науке, положительно утешены, достигают самоуважения
и даже высшего духовного довольства.
В продолжение
всего этого разговора черномазый молодой человек зевал, смотрел без цели в окно
и с нетерпением ждал конца путешествия.
— Да… как же это? — удивился до столбняка
и чуть не выпучил глаза чиновник, у которого
все лицо тотчас же стало складываться во что-то благоговейное
и подобострастное, даже испуганное, — это того самого Семена Парфеновича Рогожина, потомственного почетного гражданина, что с месяц назад тому помре
и два с половиной миллиона капиталу оставил?
— А ты откуда узнал, что он два с половиной миллиона чистого капиталу оставил? — перебил черномазый, не удостоивая
и в этот раз взглянуть на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он на него князю)
и что только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда, что вот родитель мой помер, а я из Пскова через месяц чуть не без сапог домой еду. Ни брат подлец, ни мать ни денег, ни уведомления, — ничего не прислали! Как собаке! В горячке в Пскове
весь месяц пролежал.
— Рассердился-то он рассердился, да, может,
и стоило, — отвечал Рогожин, — но меня пуще
всего брат доехал.
— Они
всё думают, что я еще болен, — продолжал Рогожин князю, — а я, ни слова не говоря, потихоньку, еще больной, сел в вагон, да
и еду; отворяй ворота, братец Семен Семеныч! Он родителю покойному на меня наговаривал, я знаю. А что я действительно чрез Настасью Филипповну тогда родителя раздражил, так это правда. Тут уж я один. Попутал грех.
— Это вот
всё так
и есть, — мрачно
и насупившись подтвердил Рогожин, — то же мне
и Залёжев тогда говорил.
Это, говорит, не тебе чета, это, говорит, княгиня, а зовут ее Настасьей Филипповной, фамилией Барашкова,
и живет с Тоцким, а Тоцкий от нее как отвязаться теперь не знает, потому совсем то есть лет достиг настоящих, пятидесяти пяти,
и жениться на первейшей раскрасавице во
всем Петербурге хочет.
Я, однако же, на час втихомолку сбегал
и Настасью Филипповну опять видел;
всю ту ночь не спал.
Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору не заходил, а пошел, никуда не глядя, в английский магазин, да на
все пару подвесок
и выбрал, по одному бриллиантику в каждой, эдак почти как по ореху будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал, поверили.
Да если
и пошел, так потому, что думал: «
Всё равно, живой не вернусь!» А обиднее
всего мне то показалось, что этот бестия Залёжев
всё на себя присвоил.
Я
и ростом мал,
и одет как холуй,
и стою, молчу, на нее глаза пялю, потому стыдно, а он по
всей моде, в помаде,
и завитой, румяный, галстух клетчатый, так
и рассыпается, так
и расшаркивается,
и уж наверно она его тут вместо меня приняла!
«Ну, говорю, как мы вышли, ты у меня теперь тут не смей
и подумать, понимаешь!» Смеется: «А вот как-то ты теперь Семену Парфенычу отчет отдавать будешь?» Я, правда, хотел было тогда же в воду, домой не заходя, да думаю: «Ведь уж
все равно»,
и как окаянный воротился домой.
Тотчас, — продолжал он князю, — про
всё узнал, да
и Залёжев каждому встречному пошел болтать.
Ну, а я этой порой, по матушкину благословению, у Сережки Протушина двадцать рублей достал, да во Псков по машине
и отправился, да приехал-то в лихорадке; меня там святцами зачитывать старухи принялись, а я пьян сижу, да пошел потом по кабакам на последние, да в бесчувствии
всю ночь на улице
и провалялся, ан к утру горячка, а тем временем за ночь еще собаки обгрызли.
Здоровье, цвет лица, крепкие, хотя
и черные зубы, коренастое, плотное сложение, озабоченное выражение физиономии поутру на службе, веселое ввечеру за картами или у его сиятельства, —
все способствовало настоящим
и грядущим успехам
и устилало жизнь его превосходительства розами.
Правда, тут уже не
все были розы, но было зато
и много такого, на чем давно уже начали серьезно
и сердечно сосредоточиваться главнейшие надежды
и цели его превосходительства.
Женился генерал еще очень давно, еще будучи в чине поручика, на девице почти одного с ним возраста, не обладавшей ни красотой, ни образованием, за которою он взял
всего только пятьдесят душ, — правда,
и послуживших к основанию его дальнейшей фортуны.
В эти последние годы подросли
и созрели
все три генеральские дочери — Александра, Аделаида
и Аглая.
Правда,
все три были только Епанчины, но по матери роду княжеского, с приданым не малым, с родителем, претендующим впоследствии, может быть,
и на очень высокое место,
и, что тоже довольно важно, —
все три были замечательно хороши собой, не исключая
и старшей, Александры, которой уже минуло двадцать пять лет.
Но
и это было еще не
все:
все три отличались образованием, умом
и талантами.
Замуж они не торопились; известным кругом общества хотя
и дорожили, но
все же не очень.
Это тем более было замечательно, что
все знали направление, характер, цели
и желания их родителя.
Подозрительность этого человека, казалось,
все более
и более увеличивалась; слишком уж князь не подходил под разряд вседневных посетителей,
и хотя генералу довольно часто, чуть не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку
и инструкцию довольно широкую, камердинер был в большом сомнении; посредничество секретаря для доклада было необходимо.
— По-ку-рить? — с презрительным недоумением вскинул на него глаза камердинер, как бы
все еще не веря ушам, — покурить? Нет, здесь вам нельзя покурить, а к тому же вам стыдно
и в мыслях это содержать. Хе… чудно-с!
Вам же
все это теперь объясняю, чтобы вы не сомневались, потому вижу, вы
все еще беспокоитесь: доложите, что князь Мышкин,
и уж в самом докладе причина моего посещения видна будет.
— Да вот сидел бы там, так вам бы
всего и не объяснил, — весело засмеялся князь, — а, стало быть, вы
все еще беспокоились бы, глядя на мой плащ
и узелок. А теперь вам, может,
и секретаря ждать нечего, а пойти бы
и доложить самим.
—
И это правда. Верите ли, дивлюсь на себя, как говорить по-русски не забыл. Вот с вами говорю теперь, а сам думаю: «А ведь я хорошо говорю». Я, может, потому так много
и говорю. Право, со вчерашнего дня
все говорить по-русски хочется.
— Знаете ли что? — горячо подхватил князь, — вот вы это заметили,
и это
все точно так же замечают, как вы,
и машина для того выдумана, гильотина.
Подумайте: если, например, пытка; при этом страдания
и раны, мука телесная,
и, стало быть,
все это от душевного страдания отвлекает, так что одними только ранами
и мучаешься, вплоть пока умрешь.
Вот как голову кладешь под самый нож
и слышишь, как он склизнет над головой, вот эти-то четверть секунды
всего и страшнее.
А тут,
всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно; тут приговор,
и в том, что наверно не избегнешь,
вся ужасная-то мука
и сидит,
и сильнее этой муки нет на свете.
Приведите
и поставьте солдата против самой пушки на сражении
и стреляйте в него, он еще
все будет надеяться, но прочтите этому самому солдату приговор наверно,
и он с ума сойдет или заплачет.
Камердинер, хотя
и не мог бы так выразить
все это, как князь, но конечно, хотя не
всё, но главное понял, что видно было даже по умилившемуся лицу его.
— Вы князь Мышкин? — спросил он чрезвычайно любезно
и вежливо. Это был очень красивый молодой человек, тоже лет двадцати восьми, стройный блондин, средневысокого роста, с маленькою наполеоновскою бородкой, с умным
и очень красивым лицом. Только улыбка его, при
всей ее любезности, была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при этом что-то уж слишком жемчужно-ровно; взгляд, несмотря на
всю веселость
и видимое простодушие его, был что-то уж слишком пристален
и испытующ.
Князь объяснил
все, что мог, наскоро, почти то же самое, что уже прежде объяснял камердинеру
и еще прежде Рогожину. Гаврила Ардалионович меж тем как будто что-то припоминал.
— Удовольствие, конечно,
и для меня чрезвычайное, но не
всё же забавы, иногда, знаете, случаются
и дела… Притом же я никак не могу, до сих пор, разглядеть между нами общего… так сказать причины…
— Да со мной поклажи
всего один маленький узелок с бельем,
и больше ничего; я его в руке обыкновенно несу. Я номер успею
и вечером занять.
— Ну, стало быть,
и кстати, что я вас не пригласил
и не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб уж разом
все разъяснить: так как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами
и слова не может быть, — хотя мне, разумеется, весьма было бы лестно, — то, стало быть…
— То, стало быть, вставать
и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на
всю видимую затруднительность своих обстоятельств. —
И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я
и думал, что у нас непременно именно это
и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так
и надо… Да
и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте
и извините, что обеспокоил.
Взгляд князя был до того ласков в эту минуту, а улыбка его до того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения, что генерал вдруг остановился
и как-то вдруг другим образом посмотрел на своего гостя;
вся перемена взгляда совершилась в одно мгновение.
— Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю
и понимаю. Никакого состояния покамест я не имею
и никаких занятий, тоже покамест, а надо бы-с. А деньги теперь у меня были чужие, мне дал Шнейдер, мой профессор, у которого я лечился
и учился в Швейцарии, на дорогу,
и дал ровно вплоть, так что теперь, например, у меня
всего денег несколько копеек осталось. Дело у меня, правда, есть одно,
и я нуждаюсь в совете, но…