Неточные совпадения
—
Ну, что ж
ты, батюшка, стал предо мною, глаза выпучил! — продолжала кричать на меня бабушка, — поклониться — поздороваться не умеешь, что ли? Аль загордился, не хочешь? Аль, может, не узнал? Слышишь, Потапыч, — обратилась она к седому старичку, во фраке, в белом галстуке и с розовой лысиной, своему дворецкому, сопровождавшему ее в вояже, — слышишь, не узнает! Схоронили! Телеграмму за телеграммою посылали: умерла аль не умерла? Ведь я все знаю! А я, вот видишь, и живехонька.
— И французишка?
Ну, да сама всех увижу. Алексей Иванович, показывай дорогу, прямо к нему. Тебе-то здесь хорошо ли?
—
Ну, довольно; болтовня пустая; нагородил, по обыкновению; я и сама сумею прожить. Впрочем, и от вас не прочь; зла не помню. Каким образом,
ты спрашиваешь. Да что тут удивительного? Самым простейшим образом. И чего они все удивляются. Здравствуй, Прасковья.
Ты здесь что делаешь?
—
Ну, врешь, врешь; небось оттащить не могут; все врешь! Я вот посмотрю, что это за рулетка такая, сегодня же.
Ты, Прасковья, мне расскажи, где что здесь осматривают, да вот и Алексей Иванович покажет, а
ты, Потапыч, записывай все места, куда ехать? Что здесь осматривают? — обратилась вдруг она опять к Полине.
—
Ну, нечего лобызаться! Не люблю целоваться с детьми: все дети сопливые.
Ну,
ты как здесь, Федосья?
— Я бы
тебя, Прасковья, любила, — вдруг сказала она, — девка
ты славная, лучше их всех, да характеришко у
тебя — ух!
Ну, да и у меня характер; повернись-ка; это у
тебя не накладка в волосах-то?
— То-то, не люблю теперешней глупой моды. Хороша
ты очень. Я бы в
тебя влюбилась, если б была кавалером. Чего замуж-то не выходишь? Но, однако, пора мне. И погулять хочется, а то все вагон да вагон…
Ну, что
ты, все еще сердишься? — обратилась она к генералу.
— То-то, plaisir. Смешон
ты мне, батюшка. Денег-то я
тебе, впрочем, не дам, — прибавила она вдруг генералу. —
Ну, теперь в мой номер: осмотреть надо, а потом и отправимся по всем местам.
Ну, подымайте.
—
Ну, сама не знаешь! Марфа,
ты тоже со мной пойдешь, — сказала она своей камеристке.
— Видишь, видишь! — быстро обернулась ко мне бабушка, вся сияющая и довольная. — Я ведь сказала, сказала
тебе! И надоумил меня сам Господь поставить два золотых!
Ну, сколько же я теперь получу? Что ж не выдают? Потапыч, Марфа, где же они? Наши все куда же ушли? Потапыч, Потапыч!
— Дай ему тоже фридрихсдор. Нет, дай два;
ну, довольно, а то конца с ними не будет. Подымите, везите! Прасковья, — обратилась она к Полине Александровне, — я
тебе завтра на платье куплю, и той куплю mademoiselle… как ее, mademoiselle Blanche, что ли, ей тоже на платье куплю. Переведи ей, Прасковья!
Мне хочется проникнуть в ее тайны, мне хотелось бы, чтобы она пришла ко мне и сказала: «Ведь я люблю
тебя», а если нет, если это безумство немыслимо, то тогда…
ну, да чего пожелать?
—
Ну, вы зачем увязались? Не каждый раз брать вас! Ступайте домой! Мне и
тебя довольно, — прибавила она мне, когда те торопливо поклонились и воротились домой.
— Алексей Иванович, Алексей Иванович, останься! Куда
ты?
Ну, чего, чего? Ишь рассердился! Дурак!
Ну, побудь, побудь еще,
ну, не сердись, я сама дура!
Ну, скажи,
ну, что теперь делать!
— Экая досада!
Ну все равно! Алексей Иванович, денег у меня ни копейки. Вот
тебе еще два билета, сбегай туда, разменяй мне и эти. А то не с чем и ехать.
—
Ну, не хнычь! (Полина и не думала хныкать, да она и никогда не плакала) — и для цыплят найдется место; велик курятник. К тому же им в школу пора.
Ну, так не едешь теперь?
Ну, Прасковья, смотри! Желала бы я
тебе добра, а ведь я знаю, почему
ты не едешь? Все я знаю, Прасковья! Не доведет
тебя этот французишка до добра.
—
Ну,
ну, не хмурься. Не стану размазывать. Только смотри, чтоб не было худа, понимаешь?
Ты девка умная; жаль мне
тебя будет.
Ну, довольно, не глядела бы я на вас на всех! Ступай, прощай!
—
Ну, прощай и
ты, Алексей Иванович! Всего час до поезда. Да и устал
ты со мною, я думаю. На, возьми себе эти пятьдесят золотых.
— А теперь ступай и
ты, Алексей Иванович. Осталось час с небольшим — хочу прилечь, кости болят. Не взыщи на мне, старой дуре. Теперь уж не буду молодых обвинять в легкомыслии, да и того несчастного, генерала-то вашего, тоже грешно мне теперь обвинять. Денег я ему все-таки не дам, как он хочет, потому — уж совсем он, на мой взгляд, глупехонек, только и я, старая дура, не умнее его. Подлинно, Бог и на старости взыщет и накажет гордыню.
Ну, прощай. Марфуша, подыми меня.
Ведь мы завтра уедем? — приходило ей вдруг беспокойно в голову, —
ну… (и она задумалась)
ну, а догоним мы бабушку, как
ты думаешь?
Ну, этот не соскочит с Шлангенберга, как
ты думаешь?
Ну, послушай, послушай,
ну, где
тебе убить Де-Грие?
— Eh bien! хочешь, tu verras Paris. Dis donc qu’est ce que c’est qu’un outchitel? Tu etais bien bête, quand tu etais outchitel. [Так вот. Хочешь — увидишь Париж. Скажи, что такое учитель?
Ты был здорово глуп, когда был учителем (фр.).] Где же мои чулки? Обувай же меня,
ну!
—
Ну к чему
тебе деньги? — говорила она иногда с самым простейшим видом, и я с нею не спорил.
—
Ну, так
ты, bibi, не сердишься? — подходила она ко мне.
— Верю, верю; лошади прекрасные; и у
тебя теперь славный выезд; пригодится;
ну и довольно.
—
Ну, врешь, врешь; да
ты что думаешь, что я сержусь? Да наплевать; il faut que jeunesse se passe. [Надо же перебеситься (фр.).] He прогнать же
тебе его, коли он был прежде меня и
ты его любишь. Только
ты ему денег не давай, слышишь?