Неточные совпадения
— Ах
ты, окаянный! — кричал старик, и всякий раз с каким-то бессильным гневом, который походил скорее на жалобу,
чем на угрозу. — Ах
ты, шавель
ты этакая! Ступай сюда,
говорят!.. Постой, погоди ж
ты у меня! Ишь те!.. Постой! Постой, дай срок!.. Вишь, куда его носит!.. Эхва!.. Эхва, куда нелегкая носит!.. Чтоб те быки забодали… У-у… Ах
ты, господи! Царица небесная! — заключал он, ударяя руками об полы прорванной сермяги.
—
Чего же
ты нейдешь?..
Чего взаправду боишься?.. Пойдем,
говорят…
—
Чего ж
ты, сватьюшка? Садись, придвигайся! — весело сказал Глеб, постукивая ложкою о край чашки. — Может статься, наши хозяйки — прыткие бабы,
что говорить! —
тебя уж угостили? А?
—
Что говорить! Всякому свое не мыто бело! С
чего ж
тебе больно много-то крушиться? Он как
тебе: сын либо сродственник приводится? — перебил рыбак, лукаво прищуриваясь.
— Я не о том совсем речь повел, — снова заговорил Петр, — я
говорю, примерно, по нашей по большой семье надо бы больше прибыли… Рук много: я,
ты, брат Василий… Не по работе рук много — вот
что я
говорю.
— Оставь, батюшка: я с
тобой не к смеху
говорю, — сказал Петр, встряхивая волосами и смело встречая отцовский взгляд, — я
говорю тебе толком: отпустишь на заработки —
тебе лучше; и сам смекаешь, только
что вот на своем стоишь.
— А вот хошь бы дядюшка Аким; сам
говорит: из-за хлеба иду.
Чем он
тебе не по нраву пришел? Года его нестарые…
— Полно, сват,
что пустое
говорить! Года твои точно не старые, да толку в том мало! С
чего ж
тебя никто не держит-то, а?
— Вижу, за водой, — сказал он, посмеиваясь, — вижу. Ну, а сноха-то
что ж? А? Лежит тем временем да проклажается, нет-нет да поохает!.. Оно
что говорить: вестимо, жаль сердечную!.. Ну, жаль не жаль, а придется ей нынче самой зачерпнуть водицы… Поставь ведра, пойдем: надо с
тобой слова два перемолвить.
— Сдается мне, отпускать его незачем, — сказал Глеб, устремляя пытливый взгляд на жену, которая стояла понуря голову и глядела в землю, — проку никакого из этого не будет — только
что вот набалуется… Ну,
что ж
ты стоишь?
Говори!
— Он, может статься,
говорил тебе об этом. «Поди, мол, отца попроси!» Либо другое
что сказал?
— Да
что ты, в самом-то деле, глупую,
что ли, нашел какую? — нетерпеливо сказала она. — Вечор сам
говорил: не чаял я в нем такого проку! Вчера всем был хорош, а ноне никуда не годится!..
Что ты, в самом-то деле, вертишь меня…
Что я
тебе! — заключила она, окончательно выходя из терпения.
— Ну,
что ты в самом деле умом-то раскидываешь? — промолвила она полуворчливо-полуласково. —
Ты говори толком… Ну,
что, в самом деле…
— Вестимо, толком
говори, — продолжала жена, — слушаешь, слушаешь, в толк не возьмешь… вертит
тебя только знает!..
Ты толком скажи: возьмешь,
что ли, их в дом-от?
— Знаю, матушка, все знаю… Ах,
ты, касатушка
ты наша!.. Родная
ты наша! Как нам за
тебя бога молить?.. Ах!..
Что ты, Гришутка?
Что на рукаве-то виснешь… Вишь его, озорник! Оставь,
говорят! — заключил Аким, поворачиваясь неожиданно к парнишке.
— А я и сам не знаю, за
что, — отвечал со вздохом Ваня. — Я на дворе играл, а он стоял на крыльце; ну, я ему
говорю: «Давай,
говорю, играть»; а он как пхнет меня: «Я-те лукну!» —
говорит, такой серчалый!.. Потом он опять
говорит: «Ступай,
говорит,
тебя тятька кличет». Я поглядел в ворота: вижу,
ты меня не кличешь, и опять стал играть; а он опять: «
Тебя,
говорит, тятька кличет; ступай!» Я не пошел…
что мне!.. Ну, а он тут и зачал меня бить… Я и пошел…
— А должно быть, шустер твой мальчишка-то, сват Аким, не
тебе чета! — начал Глеб, снова принимаясь за работу. — Вишь, как отделал моего парня-то… Да и лукав же, видно, даром от земли не видок: «Поди,
говорит, тятька зовет!» Смотри, не напроказил бы там
чего.
— Да
что, матушка, пришло, знать, время, пора убираться отселева, — уныло отвечал Аким. — Сам ноне сказал: убирайся,
говорит, прочь отселева! Не надыть,
говорит,
тебя, старого дурака: даром,
говорит, хлеб ешь!.. Ну, матушка, бог с ним! Свет не без добрых людей… Пойду: авось-либо в другом месте гнушаться не станут, авось пригожусь, спасибо скажут.
—
Что ж
ты не
говоришь ничего?
—
Ты говоришь, тятька твой близко, — произнес Ванюша, —
что ж его не слыхать?
— А все грешно так-то
говорить тебе! За
что? Они
тебе были отцами, возрастили, ходили словно за родным…
— Силой выдадут! Уж коли старый забрал
что в голову, вой не вой, а будет, как ему захочется… Я давно
говорю тебе: полно спесивиться, этим ничего не возьмешь…
Ты мне одно только скажи, — нетерпеливо произнес Гришка, — одно скажи: люб я
тебе или нет?.. Коли нет…
—
Что ж
ты молчишь, Ванюшка?
Говори, с
чего братья, шут их возьми, застряли? — произнес Глеб, находивший всегда большое удовольствие раззадоривать друг против дружки молодых парней, чтобы потом вдосталь над ними потешиться.
— Перестань, братец! Кого
ты здесь морочишь? — продолжал Ваня, скрестив на груди руки и покачивая головою. — Сам знаешь, про
что говорю. Я для эвтаго более и пришел, хотел сказать вам: господь, мол, с вами; я вам не помеха! А насчет, то есть, злобы либо зависти какой, я ни на нее, ни на
тебя никакой злобы не имею; живите только по закону, как богом показано…
— Не
говорил я
тебе об этом нашем деле по той причине: время, вишь
ты, к тому не приспело, — продолжал Глеб, — нечего было заводить до поры до времени разговоров, и дома у меня ничего об этом о сю пору не ведают; теперь таиться нечего: не сегодня, так завтра сами узнаете… Вот, дядя, — промолвил рыбак, приподымая густые свои брови, — рекрутский набор начался! Это, положим, куда бы ни шло: дело, вестимо, нужное, царство без воинства не бывает; вот
что неладно маленько, дядя: очередь за мною.
— Полно,
говорю! Тут хлюпаньем ничего не возьмешь! Плакалась баба на торг, а торг про то и не ведает; да и ведать нет нужды! Словно и взаправду горе какое приключилось. Не навек расстаемся, господь милостив: доживем, назад вернется — как есть, настоящим человеком вернется; сами потом не нарадуемся… Ну, о
чем плакать-то? Попривыкли! Знают и без
тебя, попривыкли: не
ты одна… Слава те господи! Наслал еще его к нам в дом… Жаль, жаль, а все не как своего!
Сам же
ты говоришь,
что жили по правде!
— Отчаянная башка… Вишь, Глеб Савиныч, ведь я
тебе говорил: не для
тебя совсем человек — самый
что ни на есть гулящий, — шепнул сын смедовского мельника, не знавший, вероятно,
что чем больше будет он отговаривать старого рыбака, тем сильнее тот станет упрямиться, тем скорее пойдет наперекор.
— Ну, уж денек! Подлинно в кабалу пошел! Точно бес какой пихал тогда, —
говорил Захар, спускаясь по площадке, куда последовал за ним и приемыш. — А
что, малый… как
тебя по имени? Гриша,
что ли?..
Что, братец
ты мой, завсегда у вас такая работа?
«Отдай деньги,
что забрал, отдам
тебе и пачпорт, —
говорил старик.
— Ну,
говори, — промолвил Глеб, обращая впервые глаза на соседа. — Да
что ты, дядя? Ась? В
тебе как словно перемена какая… и голос твой не тот, и руки дрожат. Не прилучилось ли
чего?
Говори,
чем, примерно, могу помочь? Ну, примерно, и… того;
говори только.
«
Что ты,
говорю: Христос, мол, с
тобою».
За
что,
говорю, за
что ты меня, старика, обманула?
—
Что говорить-то? И-и-и, касатка, я ведь так только…
Что говорить-то!.. А коли через него, беспутного, не крушись,
говорю, плюнь, да и все тут!.. Я давно приметила, невесела
ты у нас… Полно, горюшица! Авось теперь перемена будет: ушел теперь приятель-то его… ну его совсем!.. Знамо, тот, молодяк, во всем его слушался; подучал его, парня-то, всему недоброму… Я сама и речи-то его не однова слушала… тьфу! Пропадай он совсем, беспутный… Рада до смерти: ушел он от нас… ну его!..
Скажи ему, хуже еще упрется; ину пору сам видит: дело
ты говоришь, а перемены все нет никакой;
что сказал наперед: худо ли, хорошо ли, на том и поставит — по его чтоб было!..
— Ну, точно, были это они вечор здесь, сам видел, своими глазами; уж так-то гуляли… и-и! То-то вот,
говорил тебе тогда: самый
что ни есть пропащий этот твой Захарка! Право же, ну; отсохни мои руки, коли годится
тебе такой человек; не по
тебе совсем…
—
Ты со мной толком
говори! — сказал Глеб, возвышая голос. —
Что ты мне турусы путаешь…
говори — ну!..
А
ты, Гришка, в последний раз
говорю: выкинь дурь из головы; увижу
что, оборони
тебя бог, тогда на себя одного пеняй: сам, значит, захотел — говорено было!..
— Не о себе
говорю, дружище! — произнес, поддразнивая, Захар. — Мое дело сторона; нонче здесь, завтра нет меня! Не с
чего шуму заводить: взял пачпорт, да и был таков; сами по себе живем; таким манером, Глеб ли, другой ли хозяин, командовать нами не может никто; кричи он, надсаживайся: для нас это все единственно; через это нас не убудет!
Тебе с ним жить: оттого, примерно, и
говорю; поддавайся ему, он те не так еще скрутит!..
—
Что говорить!
Тебя спросится!
— Ну,
что ты, полоумный! Драться,
что ли, захотел! Я рази к тому
говорю… Ничего не возьмешь, хуже будет… Полно
тебе, — сказал Захар, — я, примерно,
говорю, надо не вдруг, исподволь… Переговори, сначатия постращай, таким манером, а не то чтобы кулаками. Баба смирная: ей и того довольно — будет страх иметь!.. Она пошла на это не по злобе: так, может статься,
тебя вечор запужалась…
— Глупый!
Что ты делаешь-то, а? Я рази не
говорил тебе? — примирительно подхватил Захар, все еще не выпуская Гришку, хотя они были уже довольно далеко от дому. — Полно ершиться-то, бешеный! Хошь бы отозвал ее куда, а то при старухе!..
Полно,
говорю, перебирайся-ка
ты взаправду ко мне — лучше дело-то будет; по душе, примерно,
говорю, не из
чего другого; а то: «Нет да нет!» С
чего ж нет-то?
— Опять за свое!
Ты что ни
говори ему, он все свое поет! — воскликнул Глеб, махнув рукою. — Я ж те
говорю — никто другой, слышь, я
говорю: не твоя, выходит, об этом забота; знаю я, каков
ты есть такой, мое это дело! Коли зову, стало, толк в этом вижу!..
— Было время, точно, был во мне толк… Ушли мои года, ушла и сила… Вот толк-то в нашем брате — сила! Ушла она — куда
ты годен?.. Ну,
что говорить, поработал и я, потрудился-таки, немало потрудился на веку своем… Ну, и перестать пора… Время пришло не о суете мирской помышлять, не о житейских делах помышлять надо, Глеб Савиныч, о другом помышлять надо!..
— Эх, дядя, дядя! Все
ты причиною — ей-богу, так!.. Оставил меня как есть без рук! —
говорил он всякий раз, когда старик являлся на площадке. —
Что головой-то мотаешь?.. Вестимо, так; сам видишь: бьемся, бьемся с Гришуткой, а толку все мало: ничего не сделаешь!.. Аль подсобить пришел?
— Батюшка, отец
ты наш, послушай-ка,
что я скажу
тебе, — подхватывала старушка, отодвигаясь, однако ж, в сторону и опуская руку на закраину печи, чтобы в случае надобности успешнее скрыться с глаз мужа, — послушай нас… добро затрудил себя!.. Шуточное дело, с утра до вечера маешься;
что мудреного… не я одна
говорю…
— Вот то-то, отец родной,
говорила я
тебе об этом… все: нет да нет…
Что ждать-то, право-ну!.. Сходи-кась завтра в Сосновку, отвори кровь-то; право слово, отпустит… А то ждешь, ждешь; нонче нет, завтра нет… ну,
что хорошего? Вестимо, нет
тебе от нее спокою… Полно, кормилец… право-ну, сходи!..
— Вот, дядя,
говорил ты мне в те поры, как звал
тебя в дом к себе,
говорил: «
Ты передо мной
что дуб стогодовалый!» — молвил
ты, стало быть, не в добрый час. Вот
тебе и дуб стогодовалый! Всего разломило, руки не смогу поднять…
Ты десятью годами меня старее… никак больше… а переживешь этот дуб-ат!.. — проговорил Глеб с какою-то грустью и горечью, как будто упрекал в чем-нибудь дедушку Кондратия.
— Мало ли
что, Глеб Савиныч! Года твои не те были. Много на них понадеялся… Я
говорил тебе не однова: полно,
говорил, утруждать себя, вздохни;
ты не слушал тогда…