Неточные совпадения
Никита видел, что Вялов работает легко
и ловко, проявляя в труде больше разумности, чем в своих тёмных
и всегда неожиданных
словах. Так же, как отец, он во всяком
деле быстро находил точку наименьшего сопротивления, берёг силу
и брал хитростью. Но была ясно заметна
и разница: отец за всё брался с жаром, а Вялов работал как бы нехотя, из милости, как человек, знающий, что он способен на лучшее.
И говорил он так же: немного, милостиво, многозначительно, с оттенком небрежности, намекающе...
Никите послышалось в его
словах чувство дружеской жалости; это было ново, неведомо для него
и горьковато щипало в горле, но в то же время казалось, что Тихон
раздевает, обнажает его.
Ночью, разбуженная плачем ребёнка, покормив, успокоив его, она подходила к окну
и долго смотрела в сад, в небо, без
слов думая о себе, о матери, свёкре, муже, обо всём, что дал ей незаметно прошедший, нелёгкий
день.
Очень заметно изменился Алексей, он стал мягче, ласковее, но в то же время у него явилась неприятная торопливость, он как-то подхлёстывал всех весёлыми шуточками, острыми
словами,
и особенно тревожило Пётра его дерзкое отношение к
делу, казалось, что он играет с фабрикой так же, как играл с медведем, которого, потом, сам же
и убил.
На двенадцатый
день после этой ночи, на утренней заре, сыпучей, песчаной тропою, потемневшей от обильной росы, Никита Артамонов шагал с палкой в руке, с кожаным мешком на горбу, шагал быстро, как бы торопясь поскорее уйти от воспоминаний о том, как родные провожали его: все они, не проспавшись, собрались в обеденной комнате, рядом с кухней, сидели чинно, говорили сдержанно,
и было так ясно, что ни у кого из них нет для него ни единого сердечного
слова.
Пётр ничего не сказал ему, даже не оглянулся, но явная
и обидная глупость
слов дворника возмутила его. Человек работает, даёт кусок хлеба не одной сотне людей,
день и ночь думает о
деле, не видит, не чувствует себя в заботах о нём,
и вдруг какой-то тёмный дурак говорит, что
дело живёт своей силой, а не разумом хозяина.
И всегда человечишка этот бормочет что-то о душе, о грехе.
Он тоже недели
и месяцы жил оглушённый шумом
дела, кружился, кружился
и вдруг попадал в густой туман неясных дум, слепо запутывался в скуке
и не мог понять, что больше ослепляет его: заботы о
деле или же скука от этих, в сущности, однообразных забот? Часто в такие
дни он натыкался на человека
и начинал ненавидеть его за косой взгляд, за неудачное
слово; так, в этот серенький
день, он почти ненавидел Тихона Вялова.
Мигая
и посапывая, Яков продолжал безмолвно жевать, а через несколько
дней отец услышал, что он говорит кому-то на дворе, захлёбываясь
словами...
Пётр угрюмо отошёл от него. Если не играли в карты, он одиноко сидел в кресле, излюбленном им, широком
и мягком, как постель; смотрел на людей, дёргая себя за ухо,
и, не желая соглашаться ни с кем из них, хотел бы спорить со всеми; спорить хотелось не только потому, что все эти люди не замечали его, старшего в
деле, но ещё
и по другим каким-то основаниям. Эти основания были неясны ему, говорить он не умел
и лишь изредка, натужно, вставлял своё
слово...
Подчиняясь своей привычке спешить навстречу неприятному, чтоб скорее оттолкнуть его от себя, обойти, Пётр Артамонов дал сыну
поделю отдыха
и приметил за это время, что Илья говорит с рабочими на «вы», а по ночам долго о чём-то беседует с Тихоном
и Серафимом, сидя с ними у ворот; даже подслушал из окна, как Тихон мёртвеньким голосом своим выливал дурацкие
слова...
Не обратив внимания на его
слова, сын начал объяснять, почему он не хочет быть фабрикантом
и вообще хозяином какого-либо
дела; говорил он долго, минут десять,
и порою в
словах его отец улавливал как будто нечто верное, даже приятно отвечавшее его смутным думам, но в общем он ясно видел, что сын говорит неразумно, по-детски.
Особенно нравились ему
слова «певчая душа», было в них что-то очень верное, жалобное,
и они сливались с такой картиной: в знойный, будний
день, на засоренной улице Дрёмова стоит высокий, седобородый, костлявый, как смерть, старик, он устало вертит ручку шарманки, а перед нею, задрав голову, девочка лет двенадцати в измятом, синеньком платье, закрыв глаза, натужно, срывающимся голосом поёт...
Артамонов старший тряхнул головою,
слова, как мухи, мешали ему думать о чём-то важном; он отошёл в сторону, стал шагать по тротуару медленнее, пропуская мимо себя поток людей, необыкновенно чёрный в этот
день, на пышном, чистом снегу. Люди шли, шли
и дышали паром, точно кипящие самовары.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь
и не в свое
дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался
словах…
И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени
и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».
И русскую
деву влекли на позор, // Свирепствовал бич без боязни, //
И ужас народа при
слове «набор» // Подобен был ужасу казни?
— Даю вам
слово верное: // Коли вы
дело спросите, // Без смеху
и без хитрости, // По правде
и по разуму, // Как должно отвечать. // Аминь!.. —
Тут только понял Грустилов, в чем
дело, но так как душа его закоснела в идолопоклонстве, то
слово истины, конечно, не могло сразу проникнуть в нее. Он даже заподозрил в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар
и которая во время отпадения глуповцев в идолопоклонстве одна осталась верною истинному богу.
Стало быть, все
дело заключалось в недоразумении,
и это оказывается тем достовернее, что глуповцы даже
и до сего
дня не могут разъяснить значение
слова"академия", хотя его-то именно
и напечатал Бородавкин крупным шрифтом (см. в полном собрании прокламаций № 1089).