Неточные совпадения
— Зовут — Илья, прозвище — Артамонов, сказал, что хочет жить у нас для своего дела, а какое дело —
не допыталась
я. Приехал по дороге из Воргорода, тою же дорогой и отбыл в три часа — в четвёртом.
— Что ты, бог с тобой!
Я тебя впервые вижу, кто ты есть —
не знаю, а ты — эко! Дочь у
меня одна, замуж ей рано, да ты и
не видал её,
не знаешь — какова… Что ты?
— Про
меня — спроси исправника, он князю моему довольно обязан, и ему князем писано, чтоб чинить
мне помощь во всех делах. Худого —
не услышишь, вот те порука — святые иконы. Дочь твою
я знаю,
я тут, у тебя в городе, всё знаю, четыре раза неприметно был, всё выспросил. Старший мой тоже здесь бывал и дочь твою видел —
не беспокойся!
— То-то и есть, что идут.
Я тебе покамест ничего
не скажу, дай — подумаю…
— Вот — с ней говори, а
я уж, видно, в земных делах
не участник. Дайте — отдохну.
— Пойдём-ка со
мной, Ульяна Ивановна, — приказал Артамонов и,
не глядя, идёт ли хозяйка за ним, вышел из комнаты.
— Будь покоен, всё пойдёт, как надо.
Я — тридцать семь лет безнаказанно служил князьям моим, а человек —
не бог, человек —
не милостив, угодить ему трудно. И тебе, сватья Ульяна, хорошо будет, станешь вместо матери парням моим, а им приказано будет уважать тебя.
— Эх, Евсей Митрич, рано ты отходишь,
не сберёг себя.
Мне бы ты вот как нужен, позарез!
—
Не ной,
не тревожь
меня.
— Вам жить трудно будет, вы сами себе закон и защита.
Я вот жил
не своей волей, а — как велено. И вижу:
не так надо, а поправить
не могу, дело
не моё, господское.
Не только сделать по-своему боялся, а даже и думать
не смел, как бы свой разум
не спутать с господским. Слышишь, Пётр?
— Греха
я тут, сватья,
не вижу. То ли ещё господа делают, а бог терпит. У
меня — нужда: Петру хозяйка требуется.
«Что это
я рассердилась? Молодым, да
не миловаться. Нехорошо как. Будто позавидовала дочери».
— Тут гадать
не о чем, — сказала Ерданская, —
я тебе, душа, прямо скажу: ты за этого человека держись. У
меня не зря глаза на лоб лезут, —
я людей знаю,
я их проникаю, как мою колоду карт. Ты гляди, как он удачлив, все дела у него шаром катятся, наши-то мужики только злые слюни пускают от зависти к нему. Нет, душа, ты его
не бойся, он
не лисой живёт, а медведем.
— Что ты
мне, словно девка, всё про любовь говоришь? Чтоб
не слыхал
я этих слов!
— Сам виноват —
не горячись. Значит — думаете обо
мне?
—
Я про вас ничего
не сказала.
— Про тебя был слух, что ты — умная, вот
я и молчала. Думала — сама догадаешься.
Мне что?
Мне — была бы правда сказана, люди
не примут, господь зачтёт.
— Вот оно к чему! — обиженно вскричал Артамонов. — Ну,
я, девицы,
не во гнев вам, свою-то сторону всё-таки похвалю: у нас обычаи помягче, народ поприветливее. У нас даже поговорка сложена: «Свапа да Усожа — в Сейм текут; слава тебе, боже, —
не в Оку!»
«Молится. А
я —
не молился».
— Наталья Евсеевна, — тихонько заговорил он, — вы
не бойтесь.
Я сам боюсь. Замучился.
— Ничего этого
не надо — сапоги снимать и всё. Глупости. У
меня сердце болит, а она балуется.
Не плачьте.
«Плох
я,
не смел, посмеётся надо
мной она, дождусь…»
— Что ж это? Силы нет, охоты нет?
Не пугай ты
меня,
не молчи…
—
Не бойся.
Я — некрасивый, а — добрый…
— Кости страдают.
Я — сильнее отца-то твоего, да
не столько ловок. Ну, пойдём за ними, Никита Ильич, простец!
Наталье показалось, что щёки матери зарумянились и что, когда она, улыбаясь, сказала: «
Я не боязлива» — улыбка вышла фальшивой.
—
Не поверишь, — шепчет она, —
я ведь до тебя и
не знала, какова есть любовь. Бабы, подруги, бывало, рассказывают, а
я —
не верю, думаю: врут со стыда! Ведь, кроме стыда,
я и
не знала ничего от мужа-то, как на плаху ложилась на постель. Молюсь богу: заснул бы,
не трогал бы! Хороший был человек, тихий, умный, а таланта на любовь бог ему
не дал…
— Вот как бывает, а
я и
не знал, думал: всякий мужик бабе сладок.
— Нет,
я крепко сплю, снов
не вижу. Да и чему сниться?
Я и
не видал, каков он. Ударили
меня,
я едва на ногах устоял, треснул кого-то кистенём по башке, потом — другого, а третий убежал.
— Нет,
я не гожусь на это,
не умею людями распоряжаться. Ты
меня в дворники возьми…
— Скучно тут жить,
не люблю
я здешних…
— Взвалил отец на мои плечи всю эту машину. Верчусь колесом, а куда еду —
не знаю. Если у
меня не так идёт, как надо, — задаст он
мне…
—
Не так бы надо говорить с тобой, — со
мной отец кулаком говорил. Иди.
— Тебе — большим человеком быть, понял? Чтобы впредь
я от тебя никакого визгу
не слыхал…
— Да, так и надо. Только — это
не всё. В Петре — задору нет, вот горе! Без задора — ни родить, ни убить. Работает будто
не своё, всё ещё на барина, всё ещё крепостной, воли
не чувствует, — понимаешь? Про Никиту
я не говорю: он — убогий, у него на уме только сады, цветы.
Я ждал — Алексей вгрызётся в дело…
—
Не видел; они
мне сзади кафтан, что ли, на голову накинули.
— Тёща положила
мне на руки ребёнка-то, а
я с радости и веса
не почувствовал, чуть к потолку
не подбросил дочь. Трудно понять: из-за такой малости, а какая тяжёлая мука…
— Ну, ладно, ладно! Вижу
я…
Не бойся, — сказал Алексей весело, как давно уже
не говорил; он смотрел из-под ладони, как толстые языки огня, качаясь, волнуют тишину, заставляя её глухо гудеть, и оживлённо рассказывал...
— Шутить
я не умею, — сказал Пётр и по привычке дёрнул себя за ухо.
—
Я и ещё много знаю; и
не то ещё могу сказать.
— Затем живу.
Я знаю — это
не беда,
я для себя знаю. Моё знатьё спрятано у скупого в сундуке, оно никому
не видимо, будь спокоен…
— Ты
меня не опасайся.
Я ведь жалею тебя, ты человек приятный, любопытный. Вы все, Артамоновы, страх как любопытные… Ты характером и
не похож на горбатого, а ведь горбат.
—
Я с ней
не говорю… Зачем с ней говорить?
—
Мне внучат надо, а
не зятьёв. Разве
я для чужих людей дело затеял?
— За долг у
меня остались часы, всего за три целковых, старинные они,
не ходят, — объяснила мать. — Когда Алёша женится, — дом свой украсит…
«Глупа
я, ничего
не знаю,
не понимаю…»
— Жалеть надо
меня, а
не медведя, — ответил он негромко и уже ласковее.
— Будут. Трёх царей да царицу пережил — нате-ко! У скольких хозяев жил, все примёрли, а
я — жив! Вёрсты полотен наткал. Ты, Илья Васильев, настоящий, тебе долго жить. Ты — хозяин, ты дело любишь, и оно тебя. Людей
не обижаешь. Ты — нашего дерева сук, — катай! Тебе удача — законная жена, а
не любовница: побаловала да и нет её! Катай во всю силу. Будь здоров, брат, вот что! Будь здоров, говорю…