Неточные совпадения
— Что, взял?
Вот буду так валяться, покуда хозяева не увидят, а тогда пожалуюсь на
тебя,
тебя и прогонят!
—
Ты сам ничего не знаешь, — заговорила она торопливо, со слезами в голосе,
и милые глаза ее красиво разгорелись. — Лавочница — распутная, а я — такая, что ли? Я еще маленькая, меня нельзя трогать
и щипать,
и все…
ты бы
вот прочитал роман «Камчадалка», часть вторая, да
и говорил бы!
— Видишь, чертушка, какой шум из-за
тебя?
Вот я отправлю
тебя к дедушке,
и будешь снова тряпичником!
—
Ты думаешь — легко мне? Родила детей, нянчила, на ноги ставила — для чего?
Вот — живу кухаркой у них, сладко это мне? Привел сын чужую бабу
и променял на нее свою кровь — хорошо это? Ну?
— Не пришла бы я сюда, кабы не
ты здесь, — зачем они мне? Да дедушка захворал, провозилась я с ним, не работала, денег нету у меня… А сын, Михайла, Сашу прогнал, поить-кормить надо его. Они обещали за
тебя шесть рублей в год давать,
вот я
и думаю — не дадут ли хоть целковый?
Ты ведь около полугода прожил уж… —
И шепчет на ухо мне: — Они велели пожурить
тебя, поругать, не слушаешься никого, говорят. Уж
ты бы, голуба́ душа, пожил у них, потерпел годочка два, пока окрепнешь! Потерпи, а?
— Да.
Вот тебе — разум, иди
и живи! А разума скупо дано
и не ровно. Коли бы все были одинаково разумны, а то — нет… Один понимает, другой не понимает,
и есть такие, что вовсе уж не хотят понять, на!
— Видал, как бабов забижают! То-то
вот!
И сырое полено долго поджигать — загорится! Не люблю я этого, братаня, не уважаю.
И родись я бабой — утопился бы в черном омуте,
вот тебе Христос святой порукой!..
И так воли нет никому, а тут еще — зажигают! Скопцы-то, я те скажу, не дурак народ. Про скопцов — слыхал? Умный народ, очень правильно догадался: напрочь все мелкие вещи, да
и служи богу, чисто…
— А женщина целый день стирает белье или полы моет по четвертаку в день,
вот и пойми! А ведь нехорошо это!
И птиц держать в клетках нехорошо. Брось-ка
ты это, Олеша!
— Настойчив
ты, черт
тебя возьми! Ничего, это хорошо. Однако — книжки брось! С Нового года я выпишу хорошую газету,
вот тогда
и читай…
— Я
и тверезых не боюсь, они у меня —
вот где! — Она показала туго сжатый, красный кулак. — У меня муженек, покойник, тоже заливно пьянствовал, так я его, бывало, пьяненького-то, свяжу по рукам, по ногам, а проспится — стяну штаны с него да прутьями здоровыми
и отхлещу: не пей, не пьянствуй, коли женился — жена
тебе забава, а не водка! Да. Вспорю до устали, так он после этого как воск у меня…
— Это
тебе наврали, браток, Афинов нету, а есть — Афон, только что не город, а гора,
и на ней — монастырь. Боле ничего. Называется: святая гора Афон, такие картинки есть, старик торговал ими. Есть город Белгород, стоит на Дунай-реке, вроде Ярославля алибо Нижнего. Города у них неказисты, а
вот деревни — другое дело! Бабы тоже, ну, бабы просто до смерти утешны! Из-за одной я чуть не остался там, — как бишь ее звали?
— А
вот мы с
тобой в жаре живем, в работе, а они — в прохладе.
И делов у них никаких нет, только пьют да гуляют, — утешная жизнь!
— А кто может знать, какие у соседа мысли? — строго округляя глаза, говорит старик веским баском. — Мысли — как воши, их не сочтеши, — сказывают старики. Может, человек, придя домой-то, падет на колени да
и заплачет, бога умоляя: «Прости, Господи, согрешил во святой день твой!» Может, дом-от для него — монастырь
и живет он там только с богом одним? Так-то
вот! Каждый паучок знай свой уголок, плети паутину да умей понять свой вес, чтобы выдержала
тебя…
—
Ты вот рассуждаешь, а рассуждать
тебе — рано, в твои-то годы не умом живут, а глазами! Стало быть, гляди, помни да помалкивай. Разум — для дела, а для души — вера! Что книги читаешь — это хорошо, а во всем надо знать меру: некоторые зачитываются
и до безумства
и до безбожия…
— Читай, малый, читай, годится! Умишко у
тебя будто есть; жаль — старших не уважаешь, со всеми зуб за зуб,
ты думаешь — это озорство куда
тебя приведет? Это, малый, приведет
тебя не куда иначе, как в арестантские роты. Книги — читай, однако помни — книга книгой, а своим мозгом двигай! Вон у хлыстов был наставник Данило, так он дошел до мысли, что-де ни старые, ни новые книги не нужны, собрал их в куль да — в воду! Да… Это, конечно, тоже — глупость!
Вот и Алексаша, песья голова, мутит…
— Что дорого
тебе, человек? Только бог един дорог; встань же пред ним — чистый ото всего, сорви путы земные с души твоей,
и увидит господь:
ты — один, он — один! Так приблизишься господу, это — един путь до него!
Вот в чем спасение указано — отца-мать брось, указано, все брось
и даже око, соблазняющее
тебя, — вырви! Бога ради истреби себя в вещах
и сохрани в духе,
и воспылает душа твоя на веки
и веки…
—
Вот и ты, хлопотун наземный, тоже сеешь хламные слова, а — что толку? Ну — трегубая аллилуйя, ну — сугубая…
—
Ты, Капендюхин, называешься — живописец, это значит,
ты должен живо писать, итальянской манерой. Живопись маслом требует единства красок теплых, а
ты вот подвел избыточно белил,
и вышли у богородицы глазки холодные, зимние. Щечки написаны румяно, яблоками, а глазки — чужие к ним. Да
и неверно поставлены — один заглянул в переносье, другой на висок отодвинут,
и вышло личико не святочистое, а хитрое, земное. Не думаешь
ты над работой, Капендюхин.
— Эх, Женя, напоказ живешь! Начистил душу, как самовар перед праздником,
и хвастаешься —
вот светло блестит! А душа у
тебя — медная,
и очень скучно с
тобой…
— Хорошо в
тебе то, что
ты всем людям родня, —
вот что хорошо!
И не то что бить
тебя, а
и обругать — трудно, когда
и есть за что!
Вот я
и прилажу
тебя на ярмарку; будешь
ты у меня вроде десятника, принимать всякий материал, смотреть, чтоб все было вовремя на месте
и чтоб рабочие не воровали, — идет?
— Я — как девушка, — буду бабушкой, тогда про себя
и скажу,
ты погоди покуда! А то — умом поищи, где я спрятан, — поищи-ка
вот!
— А что
тебе мои просьбы
и советы? Если дочь родная не послушала. Я кричу ей: «Не можешь
ты родную мать свою бросить, что
ты?» А она: «Удавлюсь», говорит. В Казань уехала, учиться в акушерки хочет. Ну, хорошо… Хорошо… А как же я? А я —
вот так… К чему мне прижаться?.. А — к прохожему…
— Вообще, брат, люди — сволочь!
Вот ты там с мужиками говоришь, то да се… я понимаю, очень много неправильного, подлого — верно, брат… Воры всё! А
ты думаешь, твоя речь доходит? Ни перчинки! Да. Они — Петр, Осип — жулье! Они мне всё говорят —
и как
ты про меня выражаешься,
и всё… Что, брат?
— Это
ты дельно приметил! Положим, ни к чему оно
тебе, а может,
и годится!
Ты вот еще что приметь…
— А
ты погляди, как мало люди силу берегут,
и свою
и чужую, а? Как хозяин-то мотает
тебя? А водочка чего стоит миру? Сосчитать невозможно, это выше всякого ученого ума… Изба сгорит — другую можно сбить, а
вот когда хороший мужик пропадает зря — этого не поправишь! Ардальон, примерно, алибо Гриша — гляди, как мужик вспыхнул! Глуповатый он, а душевный мужик. Гриша-то! Дымит, как сноп соломы. Бабы-то напали на него, подобно червям на убитого в лесу.