Неточные совпадения
— О, что касается до этого, то я люблю тебя, люблю
так, как едва ли кто в состоянии любить, и пока сердце мое бьется, оно будет принадлежать исключительно тебе. Но этого мало. Мой долг доставить тебе спокойствие, вернуть на твое прелестное личико улыбку. Дорогая Маня, ты несчастлива, а я
хочу, чтобы ты была счастлива.
— Я вчера шел на мельницу,
хотел взять оттуда мешок муки,
так оставил здесь свое ружье, чтобы оно мне не мешало — вот оно стоит в углу.
— Это ваш жилец? Ну, слава Богу. Мы будем
хотя знать, кто он
такой.
Павел Сергеевич отдал этот приказ старосте шепотом,
так как предвидел сильный протест со стороны доктора Вандаловского, знавшего с хорошей стороны «мужа Арины», и конечно, сейчас бы замолвившего слово в его защиту. Заседатель не
хотел вступать в споры с добродушным, но настойчивым стариком, а, между тем, показания свидетелей, особенно же Харитона Безымянных, и другие обстоятельства дела, бросали сильную тень подозрения на Егора Никифорова.
— Ты так-таки и не
хочешь сказать, что ты делал с двенадцатого часа ночи?
«Если он сам скрывает
такие обстоятельства, которые сразу могут бросить иной свет на дело, если он сам не
хочет рассеять собравшиеся над его головою тучи, то это его дело!..» — думал Павел Сергеевич, все нет, нет да впадавший в некоторое сомнение.
— А,
так он не
хотел?.. — повторил как бы про себя Петр Иннокентьевич и вдруг вскочил с дивана и бросился к двери, схватив со стола револьвер.
— Я вижу из твоих ответов, что
хотя ты и раскаиваешься в совершенном преступлении, но у тебя пропало отцовское чувство, а ты, ведь,
так любил свою дочь!
—
Так ты
хочешь, чтобы осудили, обесчестили и наказали невинного человека?
— Как же не он, ваша милось, когда след его точка в точку, пуля к пуле пришлась, как родная сестра, пыжи также, кровь на рубахе… и на одежде… а он одно заладил — не виноват… Заседатель его и
так, и эдак, уламывал, шпынял; его, сердечного, в пот ударило —
так ничего и не поделал. Нет, уж по моему, коли грех попутал, бух в ноги начальству и на чистую,
хотя и не миновать наказания, да душе-то все легче — покаяться. А то вдруг закоренелость эдакая и откуда? Парень был — душа нараспашку…
— Мы ранее думали, что это
так случится,
так как Петр Иннокентьевич был всегда добр к Арине и к Егору! Конечно, не бросит же он ребенка на горькое сиротство! Это, верно, пожелала барышня Марья Петровна, которая
хотела быть у Арины крестной матерью! — затараторири бабы.
— Я готова оставить ребенка у себя, — степенно отвечала Фекла. — Мы с мужем
хотя и не богаты, и у нас у самих трое ребят, но бросить и чужого ребенка несогласны. Отказываться принять малютку — грех, я же
так любила Арину, и в память о покойной готова поставить ее дочь на ноги.
Вскоре лошади были поданы, мать с сыном уселись в накладушку и отправились в ту сторону, откуда несчастная девушка была изгнана пять лет тому назад. Лошади в Сибири очень быстры,
хотя невзрачны на вид,
так что двести верст делают с двумя-тремя остановками в сутки и только иногда на пять или шесть часов более.
Замерзшую стали приводить в чувство, растирая снегом и сукном, и она,
хотя и пришла в себя, но оказалась
так слаба, что только поводила бессмысленно глазами и не говорила ни слова, то и дело впадая в глубокие обмороки.
«Нет, — думал Егор Никифоров, шагая по знакомой дороге, — нет, этого не может быть… Эта прелестная девушка не может быть дочерью Петра Иннокентьевича. Ей двадцать один год, но двадцать лет тому назад Толстых не был женат… Нет, она не его дочь,
хотя и называет его своим отцом… Ее крестный отец Иннокентий Антипович! Не ребенок ли это Марьи Петровны? Ее мать, говорит она, умерла при ее рождении, а Марья Петровна пропала около того же времени… Да, это
так, это дочь Марьи Петровны!»
«Какой таинственный нищий! Кто он
такой? Что
хотел сказать своим предупреждением?.. И как он мог угадать то, что я еще сам не знал: что я ее люблю, люблю… Я должен ее избегать, должен уехать отсюда, где для меня теперь сосредоточивается все в жизни… Это невозможно! Я чувствую, что меня привела сюда судьба… добрая или злая, что мне до этого, но я покорюсь ее воле… Будь, что будет…»
— Кому они не нужны!.. — визгливо захохотал Семен Порфирьевич. — Я тебе и
так порядочно должен,
хотя, если ты мне дашь тысченки три на оборот, я буду тебе благодарен… Дела идут из рук вон плохо… Не беспокойся, я отдам, и притом: свои люди — сочтемся.
— Быть может, но мой папа и крестный держатся совсем другого взгляда… Я уверена, что они будут более смотреть на внутренние качества моего жениха, нежели на его богатство и титул… Они меня
так любят и прежде всего, конечно,
захотят моего счастья…
— Вы мне нравитесь, молодой человек, — продолжал тот, — мы, сибиряки, живем здесь по простоте, но умеем не хуже других узнавать людей. У вас
такое честное, открытое лицо, что я не
хочу думать, что вы замыслили что-нибудь дурное относительно моей крестницы.
— Ты не забыл,
такие вещи не забываются… Ты просто не
хочешь сказать мне… — грустно заметил Борис Иванович.
Его тревожил вопрос, что найдет Сабиров в переданной ему шкатулке. Он был уверен, что он откроет в них всю тайну убийства его отца и даже догадается, кто был убийца.
Хотя он сам не открывал настоящего виновника смерти отца Бориса Ивановича, но он дал ему ключ к разгадке —
так, по крайней мере, казалось ему, и это его мучило.
— Ты
хочешь знать правду… Есть еще один, кого я не смею любить, но все же люблю, с кем бы я была
так счастлива, который был бы моим защитником, когда я потеряю тебя.
— Ничего… Один случай… Я как-нибудь расскажу тебе… — нехотя отвечал Гладких. — И какой странный этот Иван, — продолжал он. — Он, наверное, не приходит, чтобы избегнуть моей благодарности… Но он ошибается, старый Гладких не
так легко забывает сделанное ему добро… Я
хочу его обеспечить и, кроме того, Таня, у меня есть одна мысль. Скоро будет готова твоя избушка в поселке… и я подумал об Иване…
— Я относительно вас не более как исполнил обязанности каждого христианина, и вы
хотите меня за это вознаградить. Это очень хорошо с вашей стороны… Но вы, быть может, не знаете, что я при вашем спасении был только помощником, что я не мог бы сделать того, что сделал один молодой человек, который был со мной… Если вы
так вознаграждаете меня, то я спрашиваю себя, что вы сделаете для того, кто с опасностью для жизни спускался в глубину колодца, чтобы обвязать веревку вокруг вашего тела?..
— Егор Никифоров! — воскликнул он прерывающимся от слез голосом. — Егор Никифоров, мой благородный друг, мой несчастный невинный страдалец… тебя ли я держу в своих объятиях, тебя ли прижимаю к своему сердцу… Как я мог тебя
так долго не узнать,
хотя ты страшно изменился… но в первый раз, когда я увидел тебя… мне показалось, что я узнал тебя, но потом я сам себя разуверил в этом…
— О, когда же я засну
таким же, как и ты, сном непробудным! Здесь, здесь
хотела бы я умереть, на твоей могиле… Милосердный Господь исполнит мое моление… О, умереть, умереть… Ад, ад!.. Я испытала его здесь, на земле, я его больше не боюсь… Я
хочу умереть… скорей… скорей… Сейчас… сегодня… Чего мне ждать… на что надеяться… Я проклята… проклята… Река близка… в реку… в родной Енисей… — бессвязно бормотала она.
— Не сердись, но я
так боюсь… Скажи мне только, что ты
хочешь делать ночью в доме?
— Экая любопытнейшая тварь! — выдернул он руку. — Впрочем, если тебе уж
так хочется знать, я тебе скажу… Я
хочу узнать, за каким сыном Толстых уехал в К. Иннокентий? И это мне скажет Татьяна…
— А что мне до этого?!. Во мне вся кровь кипит… кружится голова при одной мысли… Я любил ее безумно, страстно, теперь я ее ненавижу
так же страстно, как любил… но я
хочу, чтобы она была моей…
— Чего ты ищешь тут, негодяй!.. Ты
хочешь смерти Гладких, но ты ошибся комнатами… Ты тут у Татьяны Петровны Толстых… Она, слава Богу, не одна и небеззащитна… Я здесь, чтобы защитить ее от
такого дикого животного, как ты… Если поступить справедливо, то тебя следует предать суду, но в память твоей матери, которая была добрая и честная женщина, я прощаю тебя и даю тебе время исправиться… Но чтобы нога твоя не приближалась более к высокому дому… А теперь… вон…
— Все то же… — с плачем проговорила Мария. — О, Боже мой, я не
хотела плакать, но не могу удержаться… После двадцатилетней разлуки я вижу его в
таком положении… Но нет, он не умрет! Господь не допустит, чтобы он умер раньше, чем я услышу его голос… раньше, чем он меня увидит и благословит… Господи, смилуйся надо мной!.. Таня, Таня, смотри… он дышит… сильнее… открывает глаза…
— Нет, нет, все-таки это не был сон… Он был здесь… Он отпер сундук, он уже опустил туда свои руки… Я его отшвырнул назад… я
хотел яснее увидеть его лицо… свет луны сквозь занавеси давал мало свету, с ним был фонарь… но он не дал мне опомниться и потушил его… — говорил сам с собою Петр Иннокентьевич Толстых.
— Вот, вот, видишь, что я не ошибался, что тут был вор… Я не мог его узнать, но он был силен, сильнее меня… Когда я его повалил, он дернул меня
так сильно, что я упал… Он
хотел вырваться от меня и убежать, но я его не пускал… Произошла страшная борьба… Он схватил меня за горло и стал душить… Посмотри, Таня, посмотри сюда…
«
Так вот что
хотел мой Семен у старика — его деньги… Значит, теперь все благополучно… Старику давно пора было умереть… Наследниками всего его богатства теперь являются Сеня и его отец, а я буду женой золотопромышленника… Вот будет веселая жизнь… Я — госпожа Толстых…»