Мне было лет восемнадцать, дело
было в начале апреля, я хотел по льду Енисея на ту сторону перейти, а река-то уж посинела и вздулась — известно, молодечество — дошел я почти до половины, лед подо мной провалился, и я — бултых в воду.
Неточные совпадения
— Но не могу же я вас оставить одного, беспомощного… —
начал было Егор Никифоров, но раненый пришел
в страшное волнение и почти вскрикнул...
Когда арестанта после обыска снова одели, то земский заседатель снова
начал снимать с него подробный допрос. После обычных расспросов об имени, отчестве, летах, местожительстве и роде занятий, заседатель предложил обвиняемому рассказать, где он провел ночь,
в которую
было совершено убийство неизвестного молодого человека.
— Егор, — торжественно
начал Гладких, — когда она вырастет настолько, что
будет в состоянии сохранить тайну, я скажу ей всю правду, клянусь тебе
в этом…
Наконец, он снова горячо
начал убеждать ее возвратиться домой. Она только качала головой, но
в этом жесте
было столько железной воли, столько непоколебимой решительности, что Иннокентий Антипович понял, что ему не убедить эту закаленную
в несчастьи женщину.
— Рассказ мой
будет недолог, — тихо
начала Марья Петровна. — Я шла первое время без цели, без мысли, я
была как помешанная. Я только изредка останавливалась, чтобы утолить свой голод;
в первом селении я купила себе хлеба и рыбы. Сильное волнение придавало мне нечеловеческие силы. С собой у меня
было только несколько рублей
в моем кошельке, но и они мне не понадобились — добрые люди здесь,
в стране несчастья, на каждом шагу.
Вернемся, дорогой читатель, снова к тому моменту
начала нашего правдивого повествования, от которого мы отвлекались к тяжелому прошлому высокого дома, тому прошлому, которое промелькнуло
в умах обоих встретившихся стариков: Иннокентия Антиповича Гладких и варнака, который
был, читатель, конечно, догадался, никто иной, как Егор Никифоров, выдержавший срок назначенной ему каторги и возвращавшийся на свое старое гнездо.
Он успел
в этом настолько, что даже Иннокентий Антипович, признавший
было в нем отца Тани, вскоре
начал думать, что он ошибся, что это только так показалось, и «нищий Иван», к которому все привыкли, перестал пробуждать
в нем тяжелые воспоминания.
Он жил
в гостинице Разборова по Большой улице К., занимая очень чистенький и светленький номер. Пребывание его
в этом городе продолжалось несколько месяцев; но время его отъезда не могло
быть определено: шли изыскания от города Ачинска до К., и каждый день он мог получить ожидаемое уведомление о
начале изысканий от города К. по направлению к Иркутску.
Тотчас по окончании курса я попросился на службу
в Сибирь и получил сперва место на екатеринбургско-тюменской железной дороге, а при
начале изысканий здесь,
был командирован сюда
в составе комиссии…
Он постелил скатерть,
в которую
были завернуты вещи, на стол и
начал вынимать из корзины данные ему Таней «лучшие приедки».
Вдруг взгляд ее упал на валявшуюся у ног Гладких, выпавшую из рук, газету. Она, подчиняясь какому-то инстинктивному импульсу, подняла ее и
начала просматривать. Корреспонденция из Оренбурга
была отмечена чернилами. Она прочла ее, но… не упала
в обморок.
— Нет, не скучно, я очень занят, — сказал он, чувствуя, что она подчиняет его своему спокойному тону, из которого он не в силах будет выйти, так же, как это
было в начале зимы.
Хотя для настоящего охотника дикая утка не представляет ничего особенно пленительного, но, за неименьем пока другой дичи (дело
было в начале сентября: вальдшнепы еще не прилетали, а бегать по полям за куропатками мне надоело), я послушался моего охотника и отправился в Льгов.
Неточные совпадения
Стародум. Постой. Сердце мое кипит еще негодованием на недостойный поступок здешних хозяев.
Побудем здесь несколько минут. У меня правило:
в первом движении ничего не
начинать.
Разделенные на отряды (
в каждом уже с вечера
был назначен особый урядник и особый шпион), они разом на всех пунктах
начали работу разрушения.
Хотя
был всего девятый час
в начале, но небо до такой степени закрылось тучами, что на улицах сделалось совершенно темно.
"
Была в то время, — так
начинает он свое повествование, —
в одном из городских храмов картина, изображавшая мучения грешников
в присутствии врага рода человеческого.
На минуту Боголепов призадумался, как будто ему еще нужно
было старый хмель из головы вышибить. Но это
было раздумье мгновенное. Вслед за тем он торопливо вынул из чернильницы перо, обсосал его, сплюнул, вцепился левой рукою
в правую и
начал строчить: