Неточные совпадения
Партер почти сплошь
был занят постоянными посетителями, представителями столичной золотой молодежи, до безразличия похожими
друг на
друга: костюмами, прической, модной, коротко подстриженной бородкой a la Boulanger и даже ничего
не выражающими шаблонными физиономиями; юными старцами с лоснящимися, как слоновая кость, затылками; редакторами ежедневных газет и рецензентами.
На
другой день, к восьми часам вечера, она
была уже одета в дорогое, но совершенно простое платье, скромную черную шляпку с густой вуалью, и в этом костюме никто бы
не узнал вчерашней Анжель. На медных дощечках, прикрепленных к крышкам изящных дорожных сундука и чемодана, вынесенных в коляску, дожидавшуюся ее у подъезда,
были вырезаны имя, отчество и фамилия их владелицы: Анжелика Сигизмундовна Вацлавская.
— Он мне
друг! — с тоской в голосе продолжал он. — По крайней мере насколько может
быть им граф для такого ничтожного смертного, как я. Но… мне
не нравился его взгляд, устремленный на вас… в характере вашего шурина
есть черты, которые никто
не знает…
Разлука и время
не сокрушили их чувства. Несмотря на то, что они виделись лишь раз в год, оба они,
не говоря еще об этом ни слова, уже понимали, что любят
друг друга и
будут любить вечно.
К интересу Ртищева примешалась жалость к бедной девочке, у которой
не было ни одного человека, который бы любил ее, но последнего чувства он никогда
не выказывал ей; она
была слишком горда, чтобы переносить сожаление
других.
— Оставим мою наружность, — уже серьезно сказала она, —
будем говорить о
другом. — Где вы
были все время, Александр Михайлович? Я слышала, что вас
не было в Варшаве.
Лиза изучила характер своего
друга и
была с ней сдержанна, что особенно в ней и ценила Анжелика,
не терпевшая людей назойливых.
Анжелика поистине
была царицей бала. Общее внимание
было приковано к ней. На
других девушек и
не глядели.
— Да, я люблю, люблю так, как никто никогда
не любил! — страстно воскликнула она. — Ты понимаешь теперь, что я
не могу
быть счастлива, когда он должен принадлежать
другой.
— Никогда, никогда, — повторял он между страстными ласками и поцелуями, — ты
не будешь принадлежать
другому, ты моя, моя, несмотря на все препятствия.
Если бы князь взял на себя труд, то легко бы догадался о настоящей причине такого внезапного отъезда его «молодого
друга», как он называл Боброва, так как
был достаточно прозорлив, дальновиден и сведущ в сердечных делах, но, во-первых, после встречи с крайне заинтересовавшей его Иреной ему
было не до того, а во вторых, он
не мог допустить и мысли, чтобы сын дьячка мог полюбить кого-нибудь из рода Облонских, a особенно, чтобы какая-нибудь из Облонских могла полюбить сына дьячка, как бы красив, умен и знаменит он ни
был.
— На
другой день после вашего отъезда. Она против обыкновения
не скучала. Меньше об вас говорила.
Была веселее, чем прежде, кокетливее… Чаще стала совершать продолжительные прогулки… Я этому радовалась…
Он
не был в состоянии взглянуть на это явление серьезно, а начинал видеть в нем только комическую сторону. Он вспоминал о петербургских
друзьях, которые, наверное, бы с ядовитою насмешкой выслушали рассказ о его летнем любовном приключении, так позорно окончившемся в то время, когда ему представлялась возможность торжествовать победу.
Что такое фамилия? Разве
не может
быть однофамильцев? Он собственными глазами видел в Москве вывеску портного Перелешина. Кто
будет знать, что именно он муж этой кокотки? Они с будущей женой
не увидят
друг друга в глаза, — мысленно стал приводить он себе доводы в пользу подобной аферы. Наконец, кто знает, если ей повезет как Анжель, он может всегда потребовать от нее крупную сумму в виде отступного, под угрозой предъявления на нее прав мужа, и она
не откажет, да и
не посмеет отказать ему.
На
другой день князь Облонский проспал до часу дня, так как накануне, на радостном заключении с Перелешиным окончательной сделки и получении от него бумаг,
не ограничился угощением его роскошным ужином в «Эрмитаже», а повез еще в лучший московский загородный ресторан «Стрельну», находящийся в Петровском парке, откуда они возвратились в пятом часу утра,
выпив изрядное количество бутылок шампанского.
— Мы исполним наш долг, — отвечала княжна Юлия. — Но что бы ни случилось — ничто
не разлучит меня с вами, и ничто
не помешает мне любить вас, ничто
не заставит меня выйти за
другого. К тому же, — прибавила она с улыбкой избалованной дочери, — мой отец
будет говорить со мной об этом… а я сумею его тронуть и убедить…
Что касается графа Ратицына, то он, может
быть, скучал больше
других, но он
не хотел в этом сознаться, приученный с детства скрывать свои ощущения, что служит главной задачей аристократического воспитания.
— Что мы любим
друг друга. Ее смущала мысль, что у нее
была тайна от мужа и что он вас принимал,
не зная вашего ухаживанья за его свояченицей… Она испугалась ответственности, которой могла подвергнуться, и доверила ему нашу тайну…
— В тот вечер его взгляд мне показался странным, но оставим это, я вас к нему
не ревную, нет! Я слишком уверен в вас, чтобы ревновать к кому бы то ни
было… Но он и я принадлежим к разному обществу, у нас разные взгляды, мы различно чувствуем и думаем… Впрочем, дело уже сделано… что он сказал? Враг ли он нам, или
друг, или ни то, ни
другое?..
Хотя, как мы знаем, Виктор Аркадьевич
не ожидал многого от почти нежелательного для него посредничества графа Льва, но надо сказать правду, показавшееся ему красноречивым пожатие руки его
друга внесло в взволнованное состояние его духа некоторую долю успокоения. Это
было и немудрено: утопающий хватается за соломинку.
Она ни в чем
не отступала от своих правил горизонталки, находя, что это ремесло, как и всякое
другое, должно
быть оплачиваемо по заслугам.
Действительно, Перелешин
был одет в безукоризненно сшитую фрачную пару, держался прямо, бросая вокруг себя смелые взгляды с легкой усмешкой нахальства и вызова на губах, что встречается у людей,
не уверенных в том, как к ним отнесутся
другие.
— Да, может
быть, лучший
друг, — самодовольно поправил Перелешин. — И это по самой простой причине: я никогда
не был и
не добивался
быть ее любовником.
— Позвольте вам представить дочь Анжелики Сигизмундовны. Одна ее красота уже доказывает, что у нее
не могла
быть матерью кто-нибудь
другая.
Владимир Геннадиевич
был, таким образом, прав, говоря доктору Звездичу и Виктору Аркадьевичу Боброву, что он знает об исчезновении Анжель
не более чем
другие.
Это
была небольшая, уютная комната в два окна, все стены которой
были обтянуты розовой шелковой материей. Изящная будуарная мебель обита шелком такого же цвета; белые драпри на окнах и белый полог над пышной кроватью довершали обстановку,
не говоря уже о дорогих туалетных принадлежностях и
других безделушках, украшавших туалетный стол, на котором возвышалось огромное, зеркало.
Это
была самая уютная и комфортабельнее
других убранная комната квартиры, в которую внес доктор Звездич, в сопровождении Анжелики Сигизмундовны и Ядвиги, еще совершенно
не оправившуюся от обморока Ирену.
В одной из гостиных Перелешин
был центром
другого кружка. Все знали близость его давнишних отношений с Анжель и потому, естественно, предлагали ему всевозможные вопросы,
не решаясь обратиться к самому герою приключения.
— Вы, кажется, тоже удивлены, что видите меня здесь. У вас
есть предрассудки… Это присуще вашему возрасту и воспитанию. А мы — у нас все отнято!.. Да, мой
друг, поживете и увидите, что жизнь коротка и что
не стоит смотреть на нее серьезно. Исключая долга чести, с которым в сделку
не пойдешь, нужно во всем применяться к общему строю жизни. Посещая этот мир, вы встретитесь и с важными финансовыми тузами, со светилами науки и искусства, и даже… с теми немногими аристократами, которые еще остались.
— Так что мне почти нечего сообщать тебе. Пока знай только, что я женщина,
не имеющая права
быть строгой… ни к какой
другой женщине… особенно к тебе, дочь моя.
— А я… надо мной смеялись, когда я проходила, или считали меня сумасшедшей…
другие думали, что князь Облонский
не был достаточно щедр.
— Я сама
не хочу
быть его любовницей, — твердо произнесла Ирена. — Я многое узнала и поняла. Только, — прибавила она, складывая руки, — оставь меня в Петербурге… Я его
не увижу… Но я
буду знать, что он здесь… И никогда
не говори мне, чтобы я вышла замуж за
другого.
Он явился на
другое утро после описанного нами вечера у Доротеи Вахер, и князь, несмотря на то, что сохранил накануне все свое невозмутимое хладнокровие и казался спокойным, проснувшись,
был далеко
не в розовом настроении духа.
«Его оставить с ним нельзя. Мне надо подготовить его, предупредить, как
друга!» — думал граф о Боброве, хотя сознаться в неудаче
было для него невыносимо тяжело, и это чувство тяжелой необходимости почти переходило в чувство озлобления против ни в чем
не повинного Виктора Аркадьевича.
Как, в продолжение полугода
быть ее любовником, прилагать все свое искусство, чтобы очаровать ее, и
не успеть произвести более сильного впечатления! Что терзает больше всего, когда женщина изменяет нам, — это
не то, что она полюбила
другого, а то, нто, зная нас, могла покинуть.
— Особенно, когда она имела честь знать ваше сиятельство в продолжение некоторого времени, — льстиво заметил Степан. — Ваше сиятельство, может
быть, и правы… но так как я
не сердцевед, то и
не сумею сказать, добровольно или по принуждению скрывается Ирена Владимировна… или то и
другое вместе. Я знаю только то, что это помещение, о котором г-жа Вацлавская
не сообщила ни одной живой душе, охраняется двумя испытанными и весьма преданными ей слугами.
— По крайней мере, я на это надеялся… Вы обошлись со мной жестоко в тот вечер. Но мы слишком старые
друзья, — он сделал ударение на последнем слове, — чтобы вы об этом
не пожалели. Я и сам
был бы в отчаянии, если бы вы
не так поняли мое поведение.
— Я вижу, что вы сердиты на меня, сердиты на мое поведение относительно вас, которое, признаюсь,
не было безупречным. Но
будем справедливы, всякий
другой поступил бы так же на моем месте. Я совершенно случайно встречаю очаровательную молодую девушку и от нее же самой узнаю, что она ваша дочь…
— Поговоримте толком. Положим, вы мать…
не такая, какой я вас считал. Тем хуже для вас. Только позвольте мне вам заметить, что то же самое могло случиться с Иреной и с
другим… который, может
быть,
не стоил бы меня.
Он
был друг князя Облонского и однокашник по Пажескому корпусу — единственный товарищ детства и юности, которого князь
не потерял из виду и с которым
не разошелся на жизненном пути и сохранил близкие отношения.
— Это мне прежде всего пришло в голову, когда Анжель сказала мне: она никогда
не будет вашей любовницей… Но видишь ли, мой
друг, Анжель хитра. Она, вероятно, научила свою дочь, которая ее слушается и участвует сама в этой комедии.
Он почувствовал, что, как ни бессердечны люди, он нашел себе Высшего Покровителя, который
не может, думалось ему,
будучи Сам в существе Своем высшей любовью,
не помочь двум высоко и чисто любящим
друг друга сердцам.
— Ничего особенного, все, что мы давно ожидали… Он
не соглашается на наш брак. Он говорит, что лучше желает видеть меня в монастыре, в могиле, чем замужем за человеком
не нашего, т. е.
не его, общества. Он приехал сегодня к обеду и долго говорил со мной. Я объявила ему, что скорее умру, нежели
буду женой
другого, я плакала, я умоляла его — он остался непоколебим… и уехал, приказав мне готовиться в отъезд за границу.
Он считал себя порядочным человеком и пожалел, что совершенно нечаянно так обидел ее. Князь
не был грубым. Он только становился неумолимым, когда дело шло о его самолюбии. Если бы они встретились при
другой обстановке, без свидетелей, он, конечно, тоже оттолкнул бы ее, на самом деле, как и высказал барону, решившись на это, но, во всяком случае, сделал бы это как светский человек, а
не как мужик.