Неточные совпадения
Княжна Юлия накануне получила письмо от своего отца,
князя Облонского, уже из подмосковного имения, где
князь, постоянно живший в Петербурге или за границей, проводил это лето. Он уведомлял дочь, что на следующий
день заедет за ней.
К вечеру
дня нашего рассказа в Облонском ожидалось много гостей из Москвы, так как назначен был ежегодно даваемый
князем летний бал.
— Мне показалось, — продолжал
князь, — что она более или менее меня знала и ожидала нашей встречи… Ее мать приезжала сюда всего на два
дня и уехала вчера.
Сообразив все обстоятельства последних двух
дней, она пришла к убеждению, что ее мать уже выбрала ей будущего мужа и что этот избранник ее матери —
князь Облонский.
День после встречи с
князем промелькнул для нее, как сон.
Когда через неделю явился Облонский, Анжелика как-то машинально и рассеянно проговорила слова, которые должны были на всю жизнь связать ее с
князем. В тот же
день все Ладомирские ехали на вечер к Вельским, где молодежь участвовала в живых картинах.
В то утро, когда Ирена в первый раз ждала
князя Сергея Сергеевича, последний в первом часу
дня еще лежал в постели, отдыхая после бала.
Если бы
князь взял на себя труд, то легко бы догадался о настоящей причине такого внезапного отъезда его «молодого друга», как он называл Боброва, так как был достаточно прозорлив, дальновиден и сведущ в сердечных
делах, но, во-первых, после встречи с крайне заинтересовавшей его Иреной ему было не до того, а во вторых, он не мог допустить и мысли, чтобы сын дьячка мог полюбить кого-нибудь из рода Облонских, a особенно, чтобы какая-нибудь из Облонских могла полюбить сына дьячка, как бы красив, умен и знаменит он ни был.
Сам
князь Облонский, как, по крайней мере, говорил своему зятю и дочерям, а также и знакомым, должен был вскоре уехать по не терпящим отлагательства
делам за границу и надеялся вернуться в Петербург лишь в половине зимнего сезона…
Князь продолжал свое
дело. Он снял перчатки с рук молодой девушки. Она не сопротивлялась, почти бессознательно спрашивая себя, не сон ли это?
— Я разузнала все в Облонском. С деньгами можно заставить говорить прислугу. Десять
дней тому назад
князь внезапно выехал из имения, причем карету попали к лесу. Ранее, наконец, одна из горничных княжеского дома, у которой было назначено с кем-то свидание в лесу, встретилась с
князем, но успела от него спрятаться и увидала его с молоденькой и очень хорошенькой, на вид благородной, не похожей на крестьянку девушкой.
Князь пожирал ее глазами, но выжидал, боясь испортить все
дело резкою выходкою.
Было около двух часов
дня, когда
князь, совершиы свой туалет, появился в отделении Ирены.
— Ведь я говорил тебе, что мать знает все, но ты со вчерашнего
дня вдруг перестала мне почему-то верить, — тоном нежного упрека заметил
князь.
— Еду на
днях, — проговорил нехотя
князь.
Во-первых,
князь решил тотчас же поручить ему приведение в быстрое исполнение второй части придуманного им плана, а во-вторых, его мучила мысль, не позабыл ли верный слуга настроить подкупленную им женщину уверить Рену, как бы со слов ее няни Ядвиги, что Анжелика Сигизмундовна в настоящее время так занята
делами, что едва ли ей удастся приехать в Москву, но что она будто бы рассчитывает встретиться с
князем и со своей дочерью за границей.
— Да, послезавтра… это также воля твоей матери, чтобы мы обвенчались скорее и без огласки. Выход твой в замужество за меня, человека с громким именем и очень богатого, может вредно отразиться на близком окончании ее
дел. Приезд же на твою свадьбу породит непременно толки и совершенно нежелательную и несвоевременную огласку нашего брака. Поверь мне, что Анжелика Сигизмундовна знает, что она делает, а делает она только то, что клонится к твоей пользе, — докторальным тоном закончил
князь.
На следующий же
день, утром,
князь Облонский поехал к Перелешину и передал ему его документы с надписью о том, что предъявитель их повенчан первым браком с девицею Иреной Владимировной Вацлавской.
Они вместе поехали в надлежащие учреждения и Перелешин, при помощи
князя, без труда добился в тот же
день выдачи своей жене отдельного вида и заграничного паспорта.
Заграничный паспорт Сергея Сергеевича давно уже лежал в его кармане. При передаче полученных бумаг Владимир Геннадиевич получил от
князя пятьдесят тысяч рублей разными процентными бумагами, взятыми последним в тот же
день из купеческого банка.
Не утешало ее даже и то, что Феня, заметившая со вчерашнего
дня перемену отношений между ней и
князем, лукаво стала звать ее «вашим сиятельством».
Через несколько
дней, во время которых
князь устроил все свои
дела, отдал приказание оставшемуся при московском доме
князя Степану, написал письма дочерям, «молодые» уехали за границу по Смоленско-Брестской железной дороге на Брест и Варшаву.
На дворе стоял октябрь в начале — лучшее время года в Париже, в открытые окна роскошно убранной комнаты занимаемого
князем и Иреной отделения врывался, вместе со свежим воздухом, гул «мирового» города. Был первый час
дня, на rue de la Poste господствовало полное оживление, находящееся против отеля café было переполнено посетителями, часть которых сидела за столиками на тротуаре.
Знаменитый психиатр в этот же
день прислал
князю визитную карточку рекомендованного им после консилиума гипнотизера.
Он испытывал невыносимые нравственные страдания — беспомощное и почти, по приговору докторов, безысходное положение молодой женщины, загубленной им, принесенной в жертву старческой вспышке его сладострастья —
князь наедине с собой не мог не сознавать этого — тяжелым камнем лежало на его, довольно покладистой в подобных
делах, совести.
Явившийся аккуратно на другой
день рекомендованный доктором Шарко гипнотизер, оказавшийся маленьким, юрким еврейчиком, с большими бегающими глазами, горевшими каким-то темным огнем, осмотрев больную, обратился к
князю и в упор спросил его...
— О, я не буду так нескромна, чтобы сказать — за что! — отвечала хозяйка, видя, что ей представляется случай одним ударом убить двух зайцев, Анжель и
князя, против которого она тоже имела зуб: он никогда, ни на один
день, не удостаивал ее своим вниманием, что ее очень оскорбляло, так как нравиться, хотя бы и на самый короткий срок, этому аристократу, стоявшему головой выше всей золотой молодежи Петербурга, было большой честью.
— Напротив,
князь, — сказал он вдруг, слегка краснея, — я очень рад, что вас встретил, у меня даже будет к вам просьба, не будете ли вы так добры уделить мне на этих
днях несколько минут для разговора.
Двусмысленные слова
князя, сказанные ему незадолго перед тем, окончательно его успокоили. Он решился на другой же
день переговорить с
князем Облонским.
Неудачный
день и недобрый час избрал граф Лев Николаевич Ратицын для обещанного им своей жене и свояченице представительства перед
князем Сергеем Сергеевичем Облонским за наших влюбленных.
Князь начал с ним официальную беседу, спросил, как он поживает, как его
дела, как веселится, какое впечатление произвел на него вчерашний вечер, все это общество, в которое, как он заявил ему вчера, он попал впервые?
Но граф Лев Николаевич уходить, видимо, не собирался; он, напротив, совершенно оправившись от сцены с
князем, рисковавшей принять очень острый характер, если бы не появление Боброва, вмешался в разговор, который и перешел вскоре на другие общие темы, на разные злобы
дня как невской столицы вообще, так и великосветской части ее в особенности.
Прошло уже четыре
дня с вечера у «волоокой» Доры, а
князь Облонский ничего не знал про Ирену, как будто бы ее никогда не существовало.
Князь, разговаривая таким образом со своим первым министром любовных
дел, чистил свои прекрасные ногти, что всегда у него было знаком неудовольствия или сильной озабоченности.
Задыхаясь от злобы, вышел он из кабинета своего барина после разговора с Анжеликой Сигизмундовной, так ядовито разоблачившей перед
князем всю его тонкую, по его мнению, игру за последние
дни, игру, порученную ему Облонским, выставившей всю его неумелость в соглядатайстве, занятии, на арене которого, он считал, не имеет соперников.
Оставить это
дело так, не оправдавшись в глазах
князя, не доказавши ему, что он и в борьбе с этой хитрой женщиной может выйти победителем, — было невозможно.
В продолжение четырех
дней и четырех ночей она прислушивалась к каждому звуку, не покидала глазами улицы, на которую смотрела, став на стул и прячась за занавеску. Она не допускала, чтобы
князь не стремился открыть ее убежище.
Когда на четвертый
день она заметила бродившего по улице Степана, то не удивилась, а, напротив, ощутила необычайную радость:
князь все еще любит ее, и вдруг страшная мысль промелькнула у нее в голове: разве не должно быть между ними все кончено?
Он считал себя порядочным человеком и пожалел, что совершенно нечаянно так обидел ее.
Князь не был грубым. Он только становился неумолимым, когда
дело шло о его самолюбии. Если бы они встретились при другой обстановке, без свидетелей, он, конечно, тоже оттолкнул бы ее, на самом
деле, как и высказал барону, решившись на это, но, во всяком случае, сделал бы это как светский человек, а не как мужик.
Согласно составленному им маршруту,
князь должен был остановиться на несколько
дней в Варшаве, куда вызвал управляющего своих имений в Северо-Западном крае, одно и самое обширное из которых находилось в нескольких десятках верст от этой бывшей польской столицы.