Неточные совпадения
Дом Воронцова, этот великолепный дворец, построенный
графом Растрелли, в котором ныне помещается Пажеский корпус,
был, во времена жизни его владельца вице-канцлера
графа М. И. Воронцова, одним из грандиознейших зданий столицы, принадлежащих частным лицам.
Он
был окончен постройкой при Екатерине I, на родной сестре которой, Анне Карловне Скавронской,
был женат
граф Воронцев.
Наконец, в качестве главного воспитателя наследника престола
был назначен
граф Никита Иванович Панин, прогнавший весь штат мамок и нянек и отличавшийся строгостью к своему воспитаннику. Он не стеснялся с ним, журил его и даже прикрикивал на него и отдавал ему приказания резким тоном, который впоследствии усвоил и сам Павел Петрович.
В 1787 году Виктор Павлович уже девятнадцатилетним юношей назначен
был находиться при
графе Безбородко для курьерских посылок в чужие края.
Из Киева молодой Оленин
был отправлен курьером в Париж, с подарками к министрам французского двора: Монмареню, иностранных дел — перстень с прекрасным солитером; наследникам Верженя — полная коллекция российских золотых медалей;
графу Сегюру, сухопутных сил — соболий мех и фельдмаршалу де Кастри — перстень с солитером.
— Растопчин! Жалую тебя генерал-адъютантом, обер-камергером, генерал-аншефом, андреевским кавалером,
графом, и жалую тебе пять тысяч душ. Нет, постой! Вдруг, это
будет слишком много! Я
буду жаловать тебя через неделю!
— Генеральша с Зиной как-то
были на утреннем разводе…
Граф их там увидал… Справился: кто… Ему сказали… Он при встрече со мной во дворце и говорит: красавицу какую, ваше превосходительство, привезли к нам да под спудом держите… Дозвольте хоть к вам приехать… полюбоваться… Шутник… его сиятельство…
Графу Ивану Павловичу Кутайсову — любимцу императора Павла Петровича,
было в то время сорок три года. Это
был видный, красивый мужчина, со смуглым, выразительным лицом, обличавшим его восточное происхождение.
По восшествии на престол, император Павел осыпал своего любимца почестями и наградами — он
был сделан
графом Российской империи.
Граф Иван Павлович не остался неблагодарным за монаршие милости и
был беззаветно предан своему государю. Любовь его к Павлу Петровичу доходила до обожания. Он ревниво охранял предмет этой любви от посторонних влияний.
— Его величество не мешает веселиться другим, но сам на покой удаляется рано, да и балы
будут, как слышно, оканчиваться ранее прежнего. Вот посмотрите, скоро наступит ряд празднеств при дворе… Вы, конечно,
будете их украшением? — обратился с последней фразой
граф к Зинаиде Владимировне.
Выпив стакан чаю и закусив,
граф Кутайсов первый стал прощаться и уехал. По его приглашению, с ним поехал и Дмитревский.
В числе рассказов, слышанных Олениным о Павле Петровиче,
был следующий, обошедший все петербургские гостиные, случай, происшедший с генерал-прокурором
графом Самойловым.
— Теперь уж,
граф, более чем половина седьмого часа, и все то, зачем вы
были мне нужны, я уже сам, вместо вас, сделал и теперь вы мне не нужны. Извольте ехать обратно и приезжайте уже к вечеру, в назначенное время.
В кабаках, трактирах, в игорных домах, в домах знатных вельмож, князей,
графов, министров, для тех, у кого
есть деньги, всегда открыты двери, всегда и все им рады.
Этот юноша
был граф Казимир Нарцисович Свенторжецкий.
Давыдов начал подходы, и патер, соблазнившись ценой — Петр Иванович довел ее до пяти тысяч рублей — согласился продать бумаги
графа, тем более, что с ними не связывалось никакого имущества, которого у
графа не
было, так как его отец пожертвовал все свое состояние одному из католических монастырей польского королевства, а сына отдал на попечение монахов.
— Пять тысяч мало, надо десять, за то
будет графом, — сказал он и передал все подробно, не называя монаха.
Бумаги
были получены, и молодой
граф Казимир Нарцисович Свенторжецкий вскоре уехал за границу.
Это и
был граф Казимир Нарцисович Свенторжецкий.
Первою мыслью
было вырвать свою руку из руки
графа и бежать, бежать без оглядки от него, из этой залы, от всех этих людей, чуть не вслух говоривших...
Таково
было первое впечатление, произведенное на Зинаиду Владимировну
графом Свенторжецким.
Молодой, красивый
граф Свенторжецкий, бывавший, по его словам, в России и знавший ее хорошо,
был для них ценной находкой.
От проницательной Москвы не укрылась его не особенно красивая профессия, но она смотрела сквозь пальцы на молодого красавчика —
графа, тем более, что он не
был русский.
Императрица заключила с великим магистром союз против турок, но
граф Шуазель, министр иностранных дел Людовика XV,
был крайне недоволен таким сближением ордена с Россией и грозил де Рогану, что если союз этот продолжиться, то французское правительство отнимет у ордена все его имения, находившиеся во Франции.
Когда об этом узнали на Мальте, то для изъявления государю благодарности и
было снаряжено упомянутое нами чрезвычайное посольство, с
графом Джулио Литта во главе.
Граф Джулио Литта
был одет в большую мантию из черного бархата.
По окончании аудиенции,
граф Литта
был введен в залу, где находился великий князь Константин Павлович и великие княжны, которым он поднес на золотой глазетовой подушке орденские кресты.
Графиня Екатерина Васильевна Скавронская — молодая вдова, одна из красивейших женщин Петербурга того времени,
была, как мы уже сказали, старой знакомой
графа Джулио Литта.
Одним из таких военных судов мальтийского ордена, имевшим довольно продолжительную стоянку в Неаполитанской бухте,
был корвет «Pellegrino», командиром которого
был молодой, двадцативосьмилетний
граф Джулио Литта.
Это
было слишком мало, чтобы забыть о своих обязанностях, и
граф Литта в один прекрасный день, распустив паруса своего «Pellegrino», понесся на нем к берегам Африки, чтобы своею опасною деятельностью заглушить горькое чувство неудовлетворенной любви.
Справедливо оценивая практичность советов опытной светской женщины, значительно облегчавших его первые шаги при совершенно незнакомом ему дворе,
граф Литта, однако, далеко не считал эти деловые беседы с красавицей такими же приятными, какими
были даже те часы созерцания хандрившей в Неаполе Скавронской, лежавшей обыкновенно в своем будуаре на канапе, покрытой собольей шубкой.
Говорили, и, может
быть, не без основания, что красавец
граф нашел дорогу к сердцу этого близкого к государю человека через сердце хорошенькой Генриетты, но
граф умел так держать себя относительно госпожи Шевалье, что не давал повода не только убедиться в этом, но даже возбудить малейшее подозрение в ревнивом
графе Иване Павловиче.
Французские и русские артистки и выдающиеся красавицы среднего Петербурга великолепной гирляндой окружали обворожительную хозяйку. В числе последних
была и знакомая нам Ирена Станиславовна Родзевич, сумевшая сделаться задушевной приятельницей влиятельной артистки, а через нее завоевать и себе некоторую долю влияния на поклонника женской красоты,
графа Ивана Павловича Кутайсова.
В столовой висели на стенах написанные масляными красками виды тех городов и местностей, которые особенно понравились Павлу Петровичу, когда он,
будучи еще великим князем, путешествовал вместе с супругою по Европе, под именем
графа Северного.
Граф Буксгевден с того дня
был отрешен от должности генерал-губернатора, рапортовался больным и не выходил из дома, твердо решившись дождаться лишь сентября, чтобы просить о совершенном увольнении от службы, так как он еще числился шефом одного из пехотных полков.
Рыдания прервали ее слова. Буксгевден и Нелидова
были подруги по Смольному институту. Волосок, на котором висел
граф Буксгевден, окончательно порвался.
Граф Виельгорский, который, по своему званию гофмаршала, принужден
был часто беседовать с императрицей о некоторых предметах, касающихся его должности, стал на одном из придворных собраний говорить ей о чем-то подобном.
— А, на этот раз вы все сговорились, чтобы мне противоречить! — воскликнул Павел Петрович. — Мне надоело переносить это! Впрочем, я замечаю,
граф, что мы друг другу более не подходим. Вы меня никогда не понимаете; да, кроме того, у вас
есть обязанности в Петербурге; советую вам вернуться туда.
— Я думаю, что
граф Строганов понял меня. Бедный старец
был огорчен до глубины души.
Зинаида Владимировна осталась при дворе, то
есть имела возможность каждый день видеть
графа Ивана Павловича и, наконец, очаровать его до такой степени, что он решится покинуть Генриетту Шевалье.
Представителем этой миссии
был назначен
граф Джулио Литта.
— Он молод, красив, богат, на видной службе, государь, ты говоришь, его любит, а ведь от его величества зависят титулы, захочет и завтра Оленин
будет бароном или
графом, ведь сделал же он бароном Аракчеева… — говорила мать.
— А, между тем, это так понятно… Увлечение достопочтенного вельможи схизматичкой Похвисневой привело его к пагубной мысли отдать ее во власть доброго католика
графа Свенторжецкого, и она, конечно, под влиянием умного мужа, если наружно и не оставит свою ересь, то втайне
будет на нашей стороне, и потому и связь ее с нашим уважаемым покровителем Иваном Павловичем не страшна для наших целей, и влияние ее на него
будет в нашу пользу…
Это
был бы, — заметил
граф, — небывалый пример того, как должны поступать христианские монархи, когда безверие грозит поколебать не ту или другую церковь, а все евангельское учение.
— Он заметил
графу, что если бы он принял на себя власть великого магистра, то титул «altesse eminentissime» надо
было бы изменить на «majesté imperiale emineptissime», то
есть «преимущественнейшего, преосвященнейшего императорского величества», а затем, как я уже говорил вам, его величество выразил намерение переговорить с папским нунцием и уполномочить князя Куракина для ведения дальнейших переговоров с
графом Литта.
Представителю мальтийского ордена в России, конечно,
была хорошо известна та связь, которая существовала между этими, совершенно, казалось, противоположными католическими конгрегадиями, и внутренно
граф Литта возмущался печальною необходимостью слияния ордена, к которому он принадлежал, с далеко несимпатичным ему орденом иезуитов.
Австрийский посланник
граф Кобенцель, представитель королевской Франции
граф Эстергази и посланник короля неополитанского герцог де Серра-Каприоли постоянно
были готовы к услугам скромного аббата, который, кроме того, успел завести обширные сношения и вне Петербурга, почти во всех государствах Европы.
Император Павел Петрович чрезвычайно благосклонно принимал поляков, и из числа их
граф Илинский
был одним из самых близких к нему людей.
Граф Литта
был в положении бумажного змея, свободно летающего в поднебесьи на слабо натянутой бичевке, конец которой держал в своих руках аббат Грубер и каждую минуту мог начать наматывать ее на руку и спустить змея с неба на землю.