Неточные совпадения
В огромном зале с колоннадой, украшенной барельефами и живописью, где шесть-семь лет тому назад веселился «храбрый Росс» и раздавались бравурные звуки Державинского гимна: «Гром победы раздавайся», царила могильная тишина, где
так недавно благоухали восточные курения и атмосфера
была наполнена духами холивших свои красивые тела модниц, слышался запах навоза, кучи которого
были собраны у подножья драгоценных мраморных колон.
Старик Пахомыч
был привязан к нему, и «горбун», как звали его все, не исключая и старика-сожителя,
так что его христианское имя
было совершенно неизвестно, и едва ли не забыто им самим, — платил своему хозяину чисто животной преданностью, что не мешало ему подчас огрызаться и смотреть на Пахомыча злобными взглядами, как это делают плохо выдрессированные псы.
— А… а…
Так бы и сказал там, а то… я… — запинаясь, стал
было оправдываться Пахомыч.
Через каких-нибудь полчаса все
было приведено в
такой вид, что ни один самый зоркий глаз не открыл бы следов произведенной работы.
Фигура шла прямо на него, как бы не замечая его, скользящей походкой,
так что не
было слышно даже малейшего шороха ее шагов.
— Ну да, я… Ты думаешь, некрасив, да стар, да горбат,
так я тебе скажу, что коли горб мой золотом набит, то чем больше он, тем лучше… любая кралечка пойдет… Одна уже
есть на примете…
Когда же орден иоаннитов обратился в военное братство, то для рыцарей
был введен красный супервест, с нашитым на груди,
так называемым, мальтийским крестом.
Они
были обязаны обучаться военному искусству и совершить, по крайней мере, пять,
так называемых, «караванов».
Под последним словом подразумевалось плавание на галерах ордена с 1 июля по 1 января или с 1 января по 1 июля,
так что в общем, каждый кандидат в рыцари должен
был проплавать в море два с половиною года.
Если бы римская курия знала, как подобные книги действуют на юные умы, то,
быть может, она не распорядилась взять ее «sub index», то
есть книга не
была бы внесена в список нечестивых, крайне опасных для верующих сочинений, и римско-католические церковные власти не подвергали ее
такому ожесточенному гонению.
Последствием этого
было то, что за августейшим ребенком не
было даже
такого ухода, какой бывает за детьми в обыкновенных, со средним достаткам, семьях.
«И последний дворянин находит удовольствие в том, чтобы
есть всегда вместе с его детьми и семейством; для чего же мне этого не делать? Я
такой же отец семейства и хочу также иметь удовольствие обедать и ужинать вместе с женою и детьми…»
Он уничтожил богатые мундиры гвардейцев, заменив их мундирами из недорогого зеленого сукна, со стамедовой подкладкой и белыми пуговицами. Стоимость
такого мундира
была 22 рубля.
Штатское платье носить
было запрещено, да и в модах, как мужских,
так и женских, произведен поворот к простоте и скромности. Пышность выездов запрещена.
С
такими порядками жизни своего государя, конечно, должны
были сообразоваться все сановники и служащие, а потому в течении нескольких дней в Петербурге переменился совершенно род жизни. День сделался опять днем, а ночь — ночью.
Говорили, что он заявил, что во время его царствования не
будет ни фаворитов, ни
таких людей, через которых он
будет узнавать нужды и обиды своих подданных, да и то после нескольких недель, месяцев и даже лет, во время которых просители изнывают в ожидании. Он сам
будет принимать просьбы и жалобы.
— Все и все: все
суть мои подданные; все они мне равны, и всем равно я государь;
так хочу, чтобы никому не
было в том возбраняемо.
— Сохрани, Господи, — отвечал ямщик. — Статочное ли дело, государь! У меня, по милости Божией, деньги на нужду
есть. А разве вам, государь, когда понадобиться,
так готов до полушки все отдать вам.
Сделано это
было не строгостью, а опять собственным примером.
Так как государь бывал ежедневно при смене караула, или
так называемом разводе, то это зрелище, ввиду присутствия государя,
было очень интересно, и потому смотреть его собиралось обыкновенно много народу.
—
Так, ваше величество! — отвечал чиновник и назвал то судебное место, где
был членом.
— Сегодня утром, они еще в постеле прохлажались, да книжку почитывали, пришел к ним Петр Петрович Беклешев, в мундире и при шарфе, перед крещенским зимним парадом… и говорит ему еще шутя: «Вот, право, счастливец! Лежит спокойно, а мы
будем мерзнуть на вахт-параде». Посидели это они минут с десять и ушли. Дяденька-то ваш Иван Сергеевич опять за книжку взялись, читать стали, как вдруг снова раздался звонок. Я бросился отворять, да
так и обомлел, словно мне под сердце подкатило… Прибыл сам Николай Петрович…
Так надень-ка ты ее на себя, а ему отдай с портупеем штык свой: оно ему
будет покойнее».
Сергей Сергеевич вместе с молодой женой поехал в Петербург и повез Витю, сдать с рук которого
было не столько его желанием, сколько заветной мечтой Анны Андреевны, которой шалун-мальчик, требовавший непрестанного присмотра, порядком-таки надоел.
Оказалось, впрочем, что для него это не могло уже иметь особенно дурных последствий,
так как он, давно пропустивший срок своего отпуска, по высочайшему повелению
был исключен из службы, о чем и уведомлен через полицию.
Виктору Павловичу в Москве оставаться
было,
таким образом, незачем.
Как
было показаться с
таким в Петербург, а ехать все же
было надо.
Дело в том, что государю
было хорошо известно, что много дворян ежегодно приезжает в Петербург по разного рода делам, и многие из них имеют тяжбы в судебных местах столицы, вследствие медленности производства задерживаются тут на неопределенное время, что, при дороговизне петербургской жизни, отражается на их благосостоянии, а потому приказал, чтобы всякий дворянин, при въезде в заставу, объявлял, кто он
такой и где
будет стоять.
— Однако, если не
так, как император, то как человек, должен для своего сохранения принять предосторожности. Это
будет исследовано, а пока вы оба
будете содержаться в доме Архарова. Николай Петрович, увези их к себе.
Оба арестанта снова
были представлены государю. Павел Петрович встретил их с распростертыми объятиями.
Так как Дмитревский шел первым, то государь обнял его и не допустил стать на одно колено, согласно этикету того времени. Лихарев уже успел в это время преклонить колено.
Впрочем, неизвестность судьбы дяди и без того
так сильно расстроила Оленина, что ему
было не до визитов, хотя душой он стремился к Похвистневым, судьба которых его сильно беспокоила.
— В том-то и дело, что запрягли… Я
было и
так, и сяк, ничего я не хочу-де, кроме спокойной жизни в отставке,
так нет, не отвертелся.
— Сам не сам, а почти что сам; цесаревичу Александру Павловичу приказал спросить, чего я желаю… Я сказал
было, что ничего, но его высочество заметил, что государь
будет недоволен
таким ответом.
— Но почему ты
такой скучный, растерянный? Ужели на тебя
так повлияло это приключение… Ободрись… Все перемелется, мука
будет…
— Нет, я не о том…
так… что-то мне не по себе… — уклончиво отвечал Виктор Павлович. — Что Похвиснев, ты о нем что-нибудь знаешь?.. Он
был сюда вызван с фельдъегерем… Семья
так перепугалась, поскакала за ним.
—
Так я вот объясню! Слушайте все. Я, разбирая старинные послужные списки, нашел, что вы при императрице Екатерине,
были обойдены по службе.
Так я хотел доказать, что при мне и старая служба награждается… Прощайте, ваше превосходительство! Грамоты на пожалованные вам милости
будут к вам присланы на место вашего жительства… Вы хотите возвратиться в Москву?
Виктор Павлович невольно улыбнулся,
так как у Ивана Сергеевича также
была привычка рассказывать чуть ли не по десяти раз каждому эпизоды из его военной жизни.
Со стула с мягким сиденьем и жесткой спинкою, которыми по стенам
была уставлена эта комната, стоявшего у зеркала в рамке красного дерева с
таким же подзеркальником, поднялась высокая, стройная молодая женщина.
Много шума вызвало в петербургском обществе запрещение приезда ко двору трем представительницам высшего петербургского общества, которые отличались легкостью своих нравов, но еще более громким
было дело Афанасия Ивановича Игнатьева, о котором и упомянула Ирена Станиславовна —
так звали по батюшке госпожу Оленину.
— Ну что… Это она?.. Отчего же ты раньше не сказал, что ты женат… да еще на
такой красавице… Я, грешный человек, на секунду приотворил дверь, когда вы
были в самом пылу разговора.
— Петрович, что Петрович, он как и я, могила! — ответил Дмитревский. — Коли это тайна,
так и пусть
будет тайною!
Такова, показалась ему,
была Зинаида Владимировна Похвиснева. Его потянула к ней какая-то сила, даже не любви, а немого обожания. Он считал ее чем-то неизмеримо выше себя, чем-то
таким, перед чем можно лишь благоговейно преклоняться.
— Послушай, Виктор! — вдруг подошел к нему Иван Сергеевич. — Я не любопытен и не хочу совершенно знать, какая тайна соединяет тебя с этой женщиной, которая называет себя твоей женою, которую ты назвал
так несколько минут тому назад, но,
быть может, я могу помочь тебе выпутаться из
такого, видимо, двусмысленного положения, тогда, пожалуйста, располагай мною…
—
Так, это не
было бы тем дамокловым мечом, который теперь висит надо мною и не дает мне дышать спокойно. Она это знает… Я ей предлагал обвенчаться — она отказалась.
Были ли они
так плотно и аккуратно пригнаны, или же в доме не зажигали огня?
— Хороший человек…
Будь и ты
такой же.
Оленин
был доволен.
Такая забота о нем льстила его самолюбию, и он стал улыбаться почти
так же, как и шедший за ним Степан.
— Запрещаю… — фыркнула она… — Запрещаю… Кто же это вам дал право мне что-нибудь запрещать или позволять?.. Если
так, то вы каждый вечер
будете слышать от меня это дорогое имя, которое я профанирую, по вашему мнению, моими грешными устами. Грешными… А ведь они
были,
быть может, почище и посвятей, чем уста Зинаиды Владимировны… А кто сделал их грешными? Отвечайте!
— Вы молчите… Извольте, я не
буду задавать вам более
таких щекотливых вопросов, но помните, что слово «запрещаю» относительно меня вы должны навсегда выбросить из вашего лексикона.
— Вот как… А вам
было бы, конечно, понятнее, проделав с бедной, беззащитной девушкой постыдную комедию, лишив ее честного имени, бросить ей подачку и передать другому, успокоившись устройством
таким способом ее судьбы… Это для вас понятнее?
— Тюрьмы, — усмехнулась она. — За ваше преступление тюрьма небольшое наказание, а
такого тюремщика вы и совсем не стоите… А, может
быть, вам бы хотелось в его роли видеть Зинаиду Владимировну…