Коронованный рыцарь

— Я только что получил первый офицерский чин, — начал свой рассказ Виктор Павлович.

В этот самый момент в квартире раздался оглушительный властный звонок.

Оленин оборвал на половине фразу и вздрогнул.

— Кто бы это мог быть? — заметил Иван Сергеевич. Виктор Павлович не отвечал.

Сердце у него как-то болезненно упало.

Оленин, по характеру своему хотя всецело и не оправдывал русскую пословицу: «блудлив как кошка, труслив как заяц», но пугался неожиданностей, даже самых обыкновенных.

Он испуганно глядел на своего дядю.

— Что с тобой… Ты чего-то боишься?

Виктор Павлович еще не успел ответить, как в кабинет вошел Петрович с каким-то таинственным выражением на лице.

— Что так такое? Кто это звонил? — спросил Дмитревский.

— Барыня… госпожа Оленина… — таинственным шепотом доложил камердинер.

— Как ты сказал, Оленина?.. — переспросил Иван Сергеевич и вопросительно уставился на Виктора Павловича.

Тот сидел, как пригвожденный к месту.

— Она ко мне? — снова задал вопрос Дмитревский.

— Никак нет-с… она спрашивает… Виктора Павловича… говорят, что им доводятся супругой… — еще более смущенно проговорил Петрович.

— Супругой… — повторил Иван Сергеевич и снова бросил взгляд на сидевшего неподвижно Оленина, смотревшего в одну видимую только ему точку.

— Хорошо… сейчас выйдет… попроси подождать… — бросил Иван Сергеевич камердинеру.

Тот вышел.

— Виктор… Что это такое?.. — после некоторой паузы, видя, что Оленин молчит и сидит, как будто весь этот доклад и рассказ Петровича до него ничуть не касается, спросил Дмитревский.

— Что это такое? — сдавленным, видимо, от внутренней боли голосом заговорил Виктор Павлович, обратив на дядю свой помутившийся вгляд. — Что это такое? Это она…

— Кто она?..

— Моя… жена… — с трудом выговорил Оленин последние слова.

— А-а-а… — протянул Дмитревский. — Ты выйдешь? — спросил он, помолчав.

— Должен… — с горечью ответил Виктор Павлович и встал.

Он раза три прошелся по кабинету, провел несколько раз рукою по лбу и медленно пошел к двери, ведущей в залу.

Отворив ее, он вошел.

Со стула с мягким сиденьем и жесткой спинкою, которыми по стенам была уставлена эта комната, стоявшего у зеркала в рамке красного дерева с таким же подзеркальником, поднялась высокая, стройная молодая женщина.

Красивая брюнетка, с тонкими рельефными чертами, точно выточенного смуглого матового лица, с большими миндалевидными черными глазами, жгучий взгляд которых несколько смягчался длинными густыми ресницами, она стояла перед ним, высоко подняв свою изящную головку.

На тонких пунцовых губах чуть змеилась полупрезрительная улыбка, тонкие, точно нарисованные брови были несколько сдвинуты.

Художник едва ли бы отказался от такой модели разгневанной богини.

Молодая женщина, видимо, была взволнована и ей требовалось много силы воли, чтобы сдерживать это волнение в известных границах.

Это выдавал предательский румянец, то загоравшийся, то пропадавший на ее покрытых легким пушком щеках.

Темный, но богатый туалет довершал очарование.

Войдя, Виктор Павлович остановился перед ней, не доходя шагов двух и опустил голову, как бы болезненно ощущая на себе молниеносные взгляды посетительницы.

— Ирена… — чуть слышно прошептал он.

— Что Ирена… Я скоро двадцать лет Ирена… — сперва как-то выкрикнула, а затем сдержавшись, продолжала гостья голосом, в котором слышались металлические ноты. — А вот где это видано, чтобы жена мужа разыскивала по всему городу. Чтобы он не справлялся даже по приезде, где находится его супруга?

Молодая женщина говорила по-русски очень чисто, но с заметным польским акцентом.

— Я думал ты в Варшаве… — виновато прошептал Оленин.

— Ты думал… — с горьким смехом перебила она. — Может быть даже ты ехал ко мне, но на перепутьи заехал отдохнуть к дядюшке.

— Нет… но…

— Без всяких «но…» Ты из моих последних писем должен был знать, к какому я пришла решению… Ты должен был знать, что я еду в Петербург… Я вызывала тебя сюда… Ты ведь приехал по моему вызову?

Она остановилась.

Виктор Павлович вспомнил, что он не только не читал, но даже и не распечатывал последних писем своей жены, полученных им в Москве одно вслед за другим незадолго перед отъездом. Он решил отвечать наобум.

— Да, да… но тут история с дядей… Ты не знаешь, что случилось…

— Знаю, знаю, я все знаю, даже знаю, что теперь ты мне в глаза лжешь… Ты не читал моих писем, ты даже их не распечатывал… Вот они…

Она быстро вынула из висевшего у ней на правой руке бархатного ридикюля два нераспечатанных письма с почтовыми печатями и подала Оленину.

Он машинально взял эту страшную улику.

Краска злобного стыда залила ему все лицо.

— Как же они попали к тебе? — растерянно спросил он.

— Как? Это уж мое дело… Где бы ты ни был, ты не уйдешь от моих наблюдений… Скажи лучше что-нибудь в твое оправдание.

— Я был так занят… Дела по сдаче опеки…

— Ты лжешь опять! — вскрикнула молодая женщина. — Ты мог окончить их чуть ли не год тому назад… Тебе опекун предлагал это не раз… Ты все откладывал… Тебе хотелось быть в Москве, чтобы любоваться на Зинаиду Владимировну Похвисневу.

— Ирена…

— Что Ирена… Я двадцать лет Ирена… Разве это не правда, я все знаю… каждый твой шаг… Ты и сюда приехал, только погнавшись за нею… Я этого не потерплю, слышишь… не потерплю…

— Но наше условие…

— Что условие… я не могу…

— Но ведь ты знаешь, что наш брак…

— Знаю… знаю, что вы, — она перешла на это местоимение, — пользуясь моею молодостью, проделали надо мной некрасивую вещь, которая в прошлое царствование могла пройти для вас, если не совершенно безнаказанной, то без особых тяжелых последствий… Не то теперь… Ведь есть, как вы знаете, свидетели нашего брака…

Лицо ее все пылало. Она была прелестна.

Виктор Павлович несколько раз поднимал на нее глаза, но тотчас опускал их под гневным взглядом.

— Вы же согласились, — начал он также на «вы». — Я, кажется, исполнял со своей стороны все… — начал было он.

— Что все?.. Вы давали деньги… и это по вашему все…

Она нервно захохотала.

— Чего же вы хотите? — прошептал он.

— Вы не знаете… Впрочем, ведь вы не соблаговолили прочесть моих писем.

Она взглядом указала на письма, которые она все еще продолжала держать в руке.

— Извольте, я скажу вам чего я хочу… Сядьте.

Она сделала величественный жест, указав ему на стул, стоявший по другую сторону подзеркальника, и сама села на свое прежнее место.

Оленин сел.

— Я прежде всего хочу, чтобы вы жили у меня…

— У вас? Это невозможно… Наш брак не объявлен…

— Не беспокойтесь… Я не хочу вас компрометировать, и не хочу за вас выходить замуж второй раз, то есть лучше сказать, второй раз венчаться, по-настоящему… Но я занимаю два этажа, вверху живу я с теткою… очень прилично… Внизу будете помещаться вы… Квартиры имеют ни для кого незаметное сообщение… Для всех будет казаться, что вы занимаете отдельную, холостую квартиру… Вы даже можете у меня не бывать.

— Тогда… к чему ж…

— Я буду бывать у вас…

— Это фантазия… К чему это поведет?..

— Я так хочу…

— А если я не соглашусь…

— Тогда… тогда я пойду к государю… Вы слышали об участи Игнатьева? Найдутся люди, которые заступятся и за меня…

Виктор Павлович вздрогнул.

Он дорогой в Петербург слышал об этой истории. Перемена во взгляде властей на брачные преступления заставила его и тогда задуматься о себе, о будущем. Это даже побудило его было рассказать дяде всю эту печальную историю своей ранней молодости и попросить его совета, а может быть помощи и заступничества.

В последние годы правления покойной императрицы, самовольные разводы между супругами и недозволенные женитьбы, как на близких родственницах, так и от живых мужей и жен сделались явлением почти обыкновенным и очень частыми.

Государю, отличавшемуся строгой нравственностью, было все это известно еще до вступления его на престол, а потому, приняв бразды правления, он захотел искоренить эту распущенность нравов, дошедших до своего апогея.

Много шума вызвало в петербургском обществе запрещение приезда ко двору трем представительницам высшего петербургского общества, которые отличались легкостью своих нравов, но еще более громким было дело Афанасия Ивановича Игнатьева, о котором и упомянула Ирена Станиславовна — так звали по батюшке госпожу Оленину.

Игнатьев — зажиточный дворянин — покинул свою жену на произвол судьбы, и несчастная женщина принуждена была добывать себе пропитание ценою своего позора.

О муже около полугода не было ни слуху, ни духу. Он канул точно в воду.

Наконец его разыскали в Украине, где он только что недавно женился на дочери киевского обер-коменданта, ни мало не тая, что его жена была жива.

Это было почти одновременно со вступлением на престол императора Павла.

Жена Игнатьева подала жалобу государю.

Павел Петрович горячо вступился за покинутую и обманутую женщину, арестовал самого Игнатьева, всех участников этого незаконного брака, судил их и приговорил к строгому, даже по тому времени, наказанию.

Такое наказание государя очень повлияло на обуздание распущенности того времени.

Перспектива такой же участи, какая постигла Игнатьева, никому, конечно, не улыбалась.

Виктор Павлович Оленин недаром при одном упоминании вздрогнул всем телом.

В тоне голоса своей жены он услышал твердую решимость. Она, видимо, далеко не шутила.

Он знал ее. Она способна была привести угрозу в исполнение тотчас же.

— Я согласен… У меня нет выбора… — сдавленным голосом произнес он.

— Какой тон… — вдруг игриво засмеялась она. — И таким тоном говорит человек, которому хорошенькая женщина предлагает сожительство под одною кровлею…

Она захохотала. В этом хохоте слышались и горькие ноты.

Он поднял на нее глаза. Она была, действительно, соблазнительно хороша. В его глазах вдруг мелькнул огонек страсти. Он улыбнулся, но потом вдруг закрыл лицо руками.

— За что вы меня мучаете?

— Я! — вскочила она. — Но неужели ты не понимаешь, что я люблю тебя…

— Тем хуже… — чуть слышно произнес он.

Она пропустила это замечание мимо ушей.

— Итак, я тебя жду через час… Вот адрес…

Она вынула из ридикюля сложенную бумажку и подала ему, успевшему уже несколько оправиться.

— Я ухожу…

Она пошла по направлению к двери, ведущей в переднюю. Он пошел проводить ее.

— Еще одно условие… — вдруг обернулась она почти у самой двери и остановилась.

Он тоже приостановился.

— Я здесь последний раз сказала, что я твоя жена… Этому лакею… Больше этого не будет, если ты не доведешь меня… Только и ты никому ни одним словом не должен обмолвиться о нашем несчастном браке… Даешь слово?

— Даю.

— Тогда до свиданья.

Она слегка кивнула головой и отворила дверь в переднюю. Там ждал Петрович, тоже взволнованый.

— Проводи… — сказал ему Оленин и, избегая его тревожного соболезнующего взгляда, ушел в кабинет.

— Ну что… Это она?.. Отчего же ты раньше не сказал, что ты женат… да еще на такой красавице… Я, грешный человек, на секунду приотворил дверь, когда вы были в самом пылу разговора.

— Я не женат, — отчеканивая каждое слово, сказал Виктор Павлович. — Я пошутил, дядя… И она пошутила, назвавшись моею женою… Внуши, пожалуйста, это Петровичу…

— Петрович, что Петрович, он как и я, могила! — ответил Дмитревский. — Коли это тайна, так и пусть будет тайною!

Он пожал плечами.