Коронованный рыцарь

Исполнение просьбы Ирены Станиславовны, желавшей получить отдельную аудиенцию у государя, было делом трудным, почти невозможным.

Назначение особой аудиенции считалось знаком милостивого расположения государя, так как удовлетворение подобной просьбы составляло исключение из общего правила.

При императоре Павле лица, не имевшие к нему постоянного доступа и желавшие просить его о чем-нибудь или объясниться с ним по какому-нибудь делу, должны были, по утрам в воскресенье, являться во дворец и ожидать в приемной зале, смежной с Церковью, выхода оттуда государя по окончанию обедни.

Император, останавливаясь в приемной, одних выслушивал тут же, с другими же, приказав следовать за ним, разговаривал в одной из ближайших комнат или, смотря по важности объяснения, уводил в свой кабинет.

Каждый из желавших объясниться с государем, имел право являться в приемную три воскресенья с ряду, но если в эти три раза государь делал вид, что он не замечает просителя или просительницы, то дальнейшее их появление в его воскресной приемной не только было бесполезно, но и могло навлечь на них негодование императора.

Такой порядок принят был в отношении лиц, не имевших к государю никаких просьб, но только обязанных или представиться ему, или поблагодарить его за оказанную им милость, а также и в отношении иностранных дипломатов, желавших иметь у него прощальную аудиенцию.

Некоторые из них, побывав по воскресеньям эти три раза в приемной императора, не удостаивались не только его слова, но даже и его взгляда, и вследствие этого должны понять, что дальнейшие домогательства об отпускной аудиенции будут совершенно неуместны. Иван Павлович Кутайсов, спустя два, три часа после отъезда Ирены от Шевалье, отправился во дворец и дорогой задумался о том, что он обещал Родзевич.

Падкий на женскую красоту, он не мог отказать красавице ни в какой просьбе, как бы она ни была нелепа и неосуществима.

Такою просьбою представилась ему теперь просьба Ирены Станиславовны выхлопотать ей, да еще поскорее, особую аудиенцию у государя.

Она даже не сказала ему, видимо, не хотела сказать, по какому делу она желает беспокоить его величество.

Если государь спросит, а он не ответит, то будет такая гроза, какая не забывается долго.

Кутайсов со страхом вспомнил о сплетенной из воловьих жил и стоявшей в углу кабинета Павла Петровича палке, которой государь расправлялся с ним в минуты его гнева из-за какой-нибудь и не такой оплошности, как ходатайство неизвестной польки об отдельной аудиенции через посредство его, Ивана Павловича.

Как ни раскидывал он умом, выходило, что и приступить с такой просьбой к государю было крайне опасно.

А между тем он обнадежил Ирену.

Как было выйти из этого затруднения?

Он вспомнил о воскресных приемах.

Просить государя обратить внимание в воскресенье на красивую женщин, представлялось делом сравнительно легким.

«Сегодня пятница, — подумал Кутайсов, — она может приехать послезавтра».

Иван Павлович уже подъезжал к Зимнему дворцу, когда под наитием осенившей его мысли, приказал кучеру ехать на Гороховую.

Ирена Станиславовна была дома и очень удивилась, когда ей доложили о приезде графа Ивана Павловича Кутайсова.

— Он где?

— Их сиятельство в гостиной, — сказала, передавшая доклад лакея, горничная.

Родзевич поправила только у зеркала свою прическу и вышла.

— Граф, какими судьбами… Чему я обязана такой чести?

— Я давно собирался посмотреть на гнездышко такой жар-птицы, как вы, — шутя сказал Иван Павлович, — и именно сегодня загнала меня сюда моя же опрометчивость.

— Опрометчивость, — повторила Ирена Станиславовна. — Что же мы стоим… Садитесь, граф.

Они уселись в кресла.

— Я совсем потерял голову, когда вы сделали мне удовольствие и обратились ко мне с просьбою… Да и не мудрено было потерять ее в обществе таких двух красавиц.

— В чем дело? — нетерпеливо перебила Родзевич, догадавшись, о чем будет разговор и бледнея от внутреннего волнения.

— В том, красавица моя, что то, о чем вы меня просили, а именно, об особой аудиенции у государя, хотя и возможно, но для того, чтобы выхлопотать ее, необходимо более или менее продолжительное время… Я даже теперь в состоянии определить вам сколько именно…

— Это равносильно отказу… — уронила Ирена.

— А вам необходимо это очень скоро?

— Завтра, послезавтра, чем скорее, тем лучше…

— Но в чем же заключается то дело, о котором вы хотите говорить с государем? Я снова прошу вас сказать мне… Может быть, смотря о его важности, я и найду возможность тотчас же доложить о вас и о вашем желании, хотя опять же не ручаюсь за успех. В какой час скажется, как выслушается.

— Это я могу сказать только лично государю…

— Не настаиваю… не настаиваю… Но в таком случае, вот что придумал я…

Кутайсов остановился.

— Что же вы придумали? — злобно-насмешливо спросила рассерженная неудачей Ирена Станиславовна.

Иван Павлович не заметил или не хотел заметить этого тона…

— Вы можете говорить и видеться с государем послезавтра.

— Послезавтра? Где и как?..

— Послезавтра, в воскресенье… В приемной дворца, по окончании обедни.

— Но там будут и другие?

— Да.

— Это неудобно…

— Ничуть, вам не придется говорить при других, государь пригласит вас в следующую комнату или даже в кабинет.

Иван Павлович подробно рассказал ей правила воскресных приемов, не скрыв, что многие посетители так и не могут добиться, чтобы государь обратил на них свое внимание.

— А если так случится и со мною?.. Мне не только три воскресенья, но даже до следующего ожидать невозможно.

— С вами этого не случится… Я сумею приготовить государя к вашему появлению и вы будете иметь, повторяю, возможность говорить с ним послезавтра.

— Тогда мне все равно, я вам очень благодарна, — уже более спокойным тоном сказала Ирена.

— Теперь вопрос о вашем костюме.

— О костюме? Разве это так важно?

— Важнее, чем вы думаете… Чрезвычайно трудно, вообще, приноровить дамский наряд к прихотливому вкусу государя…

— Я одену русское платье… При дворе оно принято…

— Было, было, красавица, а теперь избави вас Бог надеть этот наряд, заимствованный императрицею Екатериною, во время посещения ею города Калуги, от тамошних купчих… Государь терпеть не может его.

— Тогда я оденусь пышно, по моде…

— Не знаю, что сказать вам на это… Иногда государь бывает недоволен этой выставкой перед ним суетной роскоши и высказывал не раз, что он гораздо более любит скромные, женские наряды, нежели пышные…

— Значит, я и оденусь просто…

— Решительно и этого посоветовать не могу… Он бывал часто недоволен и простотой наряда, не соответственно средствам дамы и считал это неуважением, оказанным его особе.

— Однако, вы правы, что это очень трудный вопрос…

— Очень трудный, красавица моя, очень трудный… Самый цвет платья требует счастливой угадки; иной день его величеству не нравятся яркие цвета, а другой темные, а между тем, произвести на него при первом появлении, чем бы то ни было, неприятное впечатление означает испытать полный неуспех в обращенной к нему просьбе…

— Благодарю вас, граф, за указания… Я сама постараюсь придумать себе туалет и надеюсь, что женским чутьем угадаю ту гармонию цветов и то соединение роскоши и простоты, не переходящих границ, которые не должны будут произвести на его величество дурное впечатление.

— Так, так, красавица… Это, пожалуй, верно… В этом случае относительно туалета, действительно, женский ум лучше всяких дум.

Условившись с Иреной, что она будет в Зимнем дворце в воскресенье, к известному часу, Иван Павлович простился, с чувством поцеловав ее руку.

Остальной вечер и следующий день Ирена Станиславовна провела в обдумывании предстоящего свидания с государем вообще, и в частности подробностей своего туалета.

Отправляясь во дворец, она постаралась прибрать такой наряд, чтобы он не бросался в глаза императору особенною пышностью, но чтобы в то же время не обратить его внимания излишнею простотою.

Это ей, действительно, как нельзя более удалось. Ранее обыкновенного поднялась она в тот день с постели и уже к исходу восьмого часа была в приемной Зимнего дворца.

Ей пришлось ждать недолго. Дверь из церкви отворилась и в зале появился государь.

Он был в своем обычном костюме.

Большие ботфоры и белые лосины на ногах, узкий мундирный двубортный фрак, застегнутый на все пуговицы, с широкими рукавами.

Павел Петрович, как мы знаем, не был красив. Он был очень мал ростом и ходил, топыря грудь и вышвыривая ноги.

Лицо его было чистое, белое, с розоватым оттенком, нос маленький и вздернутый, а под ним несоразмерно большой рот, глаза светло-голубые, всегда соловые, кроме минут гнева, выражение лица доброе и беспокойное…

Государь, окинув быстрым взглядом собравшихся в приемной, быстрыми шагами подошел к стоявшей несколько в стороне Ирене.

— Что вам угодно, сударыня? — несколько в нос, по обыкновению, спросил он.

— Ваше величество… — нервным шепотом начала Ирена, — перед вами несчастная обманутая и поруганная женщина, жертва мужского сластолюбия и эгоизма…

Она приложила платок к глазам.

— Пройдемте дальше, здесь неудобно, — заметил Павел Петрович более ласковым голосом.

Видимо, красота просительницы не осталась незамеченой, а ее прерывистый шепот вызвал в нем сострадание. Он двинулся из приемной. Ирена следовала за ним. Государь привел ее в кабинет и плотно затворил за собою дверь.

— Говорите!.. Нас не слышит никто, — сказал император.

— Государь…

Ирена стремительно бросилась к его ногам. Павел Петрович сначала в недоумении отступил, затем быстро бросился к ней и наклонился.

— Встаньте, встаньте…

— Оставьте, мне лучше так, у ног моего царя и повелителя.

Павел Петрович выпрямился. На него, видимо, это фраза произвела приятное впечатление.

— Говорите же…

— Я незаконная жена капитана мальтийской гвардии Оленина, рожденная Родзевич… Ирена Станиславовна…

— Оленина… Виктора… Разве он женат?..

— Да, женат… на мне…

— Почему же вы говорите, что вы незаконная жена?

— Потому, что он обманул меня… Я католичка, но он убедил меня венчаться на дому у православного священника.

Она остановилась, переводя прерывистое дыхание.

— И что же?

— Нас обвенчали… Я не знала обрядов православной религии…

— Но успокойтесь, если вы венчались по православному обряду, то в России брак признается законным, если бы даже священник венчал вас и не в церкви…

— Увы, государь, нас венчал не священник…

— Кто же?.. — испуганно-удивленным взглядом окинул ее Павел Петрович.

На мгновение он подумал, что перед ним сумасшедшая.

— Его товарищ, артиллерийский офицер, Григорий Романович Эберс, переодетый священником…

— Вы это можете доказать?..

— Мой брат, рыцарь мальтийского ордена, Владислав Родзевич и другие, были при этой гнусной комедии…

Ирена Станиславовна назвала фамилии нескольких гвардейских офицеров.

Государь подошел к письменному столу и сделал отметки с ее слов на лист бумаги.

— Я не подозревала обмана, отдалась моему мужу, который через месяц объявил мне в глаза, что я ему не жена, а любовница, и предложил заплатить мне…

Ирена Станиславовна зарыдала.

— Я с негодованием отвергла это предложение, а заявила ему, тчто буду жить с ним и так… Я любила его… Я и до сих пор… люблю… его… Но он окончательно меня бросил и хочет теперь жениться на фрейлине Похвисневой…

— Этому не бывать! — гневно крикнул государь. — Я разберу это дело, и если то, что вы говорили, правда… вы останетесь его единственною законною женою… Встаньте…

Павел Петрович подал ей руку. Она осыпала ее поцелуями, обливая слезами.

— Встаньте… — повторил государь.

Ирена Станиславовна поднялась с колен, но вдруг пошатнулась. Павел Петрович поддержал ее и усадил в кресло.

Она продолжала плакать. Когда она несколько успокоилась, государь повторил ей, что в тот же день расследует ее дело, и решение, если все то, что она рассказала подтвердится, будет в ее пользу.

Успокоившаяся Ирена встала и, сделав государю глубокий реверанс, пошла к выходу.

Павел Петрович проводил ее до приемной, откуда, круто повернувшись, вернулся в свой кабинет.

Дальнейший «воскресный прием» не состоялся.