Неточные совпадения
Свой ежедневный режим княгиня также не изменяла для гостей, которые, по большей части соседние помещики и губерские власти, по несколько
дней гостили в Шестове, ведя себя совершенно как
дома, заказывали себе в какое хотели время завтраки (два повара, один переманенный князем из клуба, а другой старик, еще бывший крепостной, работали, не покладая рук, в обширной образцовой кухне), требовали себе вина той или другой марки из переполненных княжеских погребов, не мешали хозяевам, а хозяева не мешали им, и обе стороны были чрезвычайно довольных друг другом.
Разочарованная ли судьбою, утомленная ли долгим ожиданием, или же под влиянием страсти, но только в один прекрасный
день, или лучше сказать вечер, она убежала из родительского
дома с сыном и наследником неизмеримых богатств незадолго до того отошедшего к праотцам местного откупщика.
— Папа, тебе пора спать, ты и так дурно себя весь
день чувствовал… — сказала княжна Лида, взглянув на висевшие в столовой часы, показывавшие одиннадцать — время, в которое князь Дмитрий Павлович обыкновенно ложился спать. В
доме князя Дмитрия не ужинали никогда.
Остальные
дни недели были отданы ответным визитам, вечерам, балам, концертам, публичным лекциям, защитам диссертаций и тому подобным исполнениям обязанностей светской жизни. В вихре меняющихся впечатлений быстро летело время. Это была показная жизнь
дома Шестовых.
В тот же
день она объявила Лиде, что ей несколько
дней следует посидеть
дома, так как она хотя и скрывает, но Антон Михайлович решил, что она больна от простуды.
Карнеев вернулся домой совершенно успокоенным и ревностно принялся за свои запущенные болезнью княжны Лиды занятия, прерывая их лишь для посещения панихид в
доме Шестовых. Он проявил за эти
дни какую-то лихорадочную деятельность. Казалось, он спешил окончить свои
дела, к чему-то приготовляясь. Константин Николаевич был очень доволен такой переменой в искренно любимом им человеке.
Николай Ильич нес все свои доходы в
дом, отказывая себе, во всем, даже в приличном костюме. Доходы эти были не из крупных, а потому Петухов не брезговал заработать лишний рубль и на других, до литературы отношения неимеющих,
делах.
Возвратившись в губернаторский
дом, она приказала прислуживавшей ей горничной разбудить ее на другой
день в семь часов и велеть к этому времени запрячь пролетку.
В громадном, роскошном
доме князей Гариных, на набережной реки Фонтанки, царила какая-то тягостная атмосфера. Несмотря на то, что это был разгар сезона 187* года, солидному швейцару, видимо из заслуженных гвардейцев, с достоинством носившему княжескую ливрею и треуголку, привычно и величественно опиравшемуся на булаву, с блестевшим, как золото, медным шаром, — было отдано строгое приказание: никого не принимать. Было воскресенье, четвертый час
дня — визитные часы петербургского большого света.
До второго часа
дня чугунные золоченые ворота княжеского
дома были отворены настежь, и лишь когда изящная карета английской работы с опущенным с обоих сторон шторами, запряженная парой серых в яблоках, кровных рысаков, въехала в замощенный гранитом двор, ворота медленно затворились. Это приехала старая княгиня Зоя Александровна от обедни, которую она слушала в соборе Смольного монастыря, где не рисковала встретиться со своими, — как она называла лиц, принадлежащих к ее кругу.
Оставаться в
доме Гариных после отъезда Виктора, бросившего ее на произвол судьбы, ей было незачем. Она решила объясниться с княгиней и оставить этот
дом до радостного
дня мщения. Она начала укладываться.
Княгиня, так как
дело касалось не ее дочерей, не обращала ни малейшего внимания на занятия принятой из милости в
дом сироты, как она называла Александрину некоторым знавшим о ее существовании знакомым, тем более, что и занятия эти, согласно намерениям княгини, должны были вскоре прекратиться.
Ее повелительный голос стал раздаваться вскоре по всему
дому, все более убеждая Митрофана, что он имеет
дело с «форменной» барыней.
Переночевав в губернаторском
доме, Александрина на другой
день рано утром уехала обратно в Шестово. Уезжая, она знала, что унесла из номера, отравив свою тетку, княжна Маргарита. Первым
делом Александры Яковлевны, по приезде в имение, было занять будуар и спальню покойной княгини, поместив в соседней комнате состоявшую при ней горничную, из молодых шестовских крестьянок. Затем, согласно просьбе Гиршфельда, она стала терпеливо ожидать его приезда.
На другой
день в девять часов утра Николай Ильич подходил своей плавной походкой к роскошному небольшому домику-особняку, изящной архитектуры, с лепными художественными украшениями по фасаду, зеркальными окнами в одно стекло и шикарным подъездом.
Дом этот находился на одной из улиц, выходящих на Арбатскую площадь, и принадлежал присяжному поверенному Николаю Леопольдовичу Гиршфельду. Смело нажал Петухов пуговку электрического звонка, и по лицу его разлилсь даже довольная улыбка от этой смелости.
— Да если бы это было и на самом
деле выгодное
дело, в чем я сильно сомневаюсь, то откуда я их возьму? В
делах теперь застой, денег у меня самому не хватает, с
домом этим тут еще связался — уйму денег съел, сам еле перебиваюсь…
Он не забывал приемных
дней этого
дома на Фонтанке, аккуратно являлся не только на балы, но даже на petites soirées intimes княжеской семьи.
В этот же
день он выехал из
дома своей жены, распростившейся с ним как с посторонним человеком, в отделение Европейской гостиницы, а вечером написал и отправил письмо к Николаю Леопольдовичу Гиршфельду, в котором рассказал ему откровенно свое положение и требование тестя, просил его немедленно распорядиться переводом на имя княгини Анны Васильевны Шестовой пятисот тысяч рублей через Государственный банк, произведя для этого какие он заблагорассудит обороты с его имениями и капиталами.
— Ты понимаешь, mon cher, что в
доме моих дражайших родителей, где я к несчастью живу, не моя воля… К тебе я не премину заглядывать. Да не прокатишься ли в Москву? Я на
днях еду туда.
Он на самом
деле ухаживал за ней довольно долго, познакомившись с их
домом через Мечева, но она, как умная женщина, не отталкивая его, но и не подавая ему особых надежд, вела тонкую игру.
Сын Константин, перебывавший во всевозможных учебных заведениях, нигде не окончил курса, и хотя ему уже давно минуло гражданское совершеннолетие, все еще продолжал сидеть на шее своей маменьки, в ожидании места, занимаясь кой-какими частными
делами и мелким комиссионерством, с грошевым заработком, который, и то весьма редко, доносился им до
дому, а обыкновенно оставлялся в тех или других злачных местах Петербурга.
Скажем несколько слов о друзьях и данниках семейства Боровиковых. За Зинаидой Михайловной последнее время сильно приударял старый комиссионер и адвокат по бракоразводным
делам Антон Максимович Милашевич, бросивший, как утверждали, из-за нее на произвол судьбы жену с тремя взрослыми дочерьми, переехавший на отдельную квартиру, все свое свободное время проводивший у Боровиковых и несший в их
дом все свои заработки, но это было, кажется, лишь платоническое поклонение со стороны сластолюбивого старичка.
Вскоре, впрочем, ему пришлось вместе с нею искренно
разделять это желание. Несмотря на принятые со стороны Гиршфельда предосторожности не пускать пьяного Сироткина в его
дом, он однажды, по недосмотру прислуги, с заднего крыльца забрался в кабинет к Николаю Леопольдовичу.
— Вот вам радужная в задаток, послезавтра будет другая, если все обойдется благополучно, только чур, завтра сделать
дело, а не пропадать из
дому, — подал ему он кредитку.
В течении месяца он ликвидировал все свои
дела, продал
дом и переехал на жительство со своей семьей в Северную Пальмиру, оставаясь присяжным поверенным московского округа.
Широкая густая аллея вела к подъезду
дома от литых чугунных ворот, на чугунных же столбах которых возвышались два огромных фонаря, зажигавшиеся лишь несколько раз в год, в высокоторжественные
дни; обыкновенно же в девять часов вечера эти массивные ворота уже запирались.
О. Иоанн не заставил себя долго ждать. Через несколько
дней после отправки письма, к подъезду княжеского
дома подъехала карета, по следам которой бежала толпа народа, и из нее вышел о. Иоанн. Благословляя по обе стороны собравшуюся у подъезда толпу, он прошел в швейцарскую и приказал доложить о себе княгине. Она приняла его в комнате, смежной со спальней больного.
С сестрами князь Виктор встретился тоже чрезвычайно холодно. Его думы и мысли были на самом
деле далеко от родительского
дома — они вертелись постоянно, как белка в колесе, около «божественной» Александры Яковлевны.
Его клевреты, из числа которых вышел князь Виктор Гарин, живший в
доме матери, снова совершенно обеспеченный, и за последнее время переменившийся совершенно, исправившийся во многом, кроме своей фатальной страсти к Александре Яковлеве, рыскали по стогнам столицы, как ищейки, разыскивая крупные
дела или точнее крупные гонорары.
На другой
день рано утром Антон Михайлович отправился к Луганскому, застал его в сравнительно трезвом состоянии, обстоятельно расспросил о
деле, рассмотрел имевшиеся у него документы и объявил, что у него есть адвокат, который возьмется вести его
дело на свой счет, что этот адвокат — известный присяжный поверенный Николай Леопольдович Гиршфельд. Кроме Луганского, Милашевич застал
дома и жену его, и ее, как выразился старший дворник, «воздахтора».
— Уж как я рада, как я рада, Николай Леопольдович, что мой-то пить меньше стал, и все больше
дома, а то я страсть боялась. Теперь, когда
дело наше в ход пошло, ведь он с пьяну за рюмку водки готов продать его, векселей надавать, а теперь векселя-то его чай денег стоят, — высказала Надежда Петровна Гиршфельду свои задушевные мысли при одном из его посещений Луганского.
Узнав, что указы барону Розену о принятии и Князеву о сдаче опекунских
дел уже изготовлены, Гиршфельд начал с того, что приказал Александру Алексеевичу совсем перебраться к нему на дачу, отметившись в
доме, где он занимал вместе с Неведомым меблированную комнату, выбывшим в Москву.
Дела после князя Василия оказались в большом беспорядке. Княгиня Зоя Александровна, потрясенная смертью мужа и появлением у его гроба Александрины, отправилась вместе с дочерью, княгиней Анной Шестовой, и внуком, сыном последней, по предписанию докторов, лечиться за границу. Они уехали в самом конце зимы и располагали вернуться через год. Они звали с собой и сына, но он наотрез отказался и остался один в громадном княжеском
доме.
Предоставив всецело своей жене выслушивать комплименты и любезности, рассыпаемые щедрою рукою представителями и представительницами высшего петербургского света по адресу его миллионов, он большую часть года находился за границей, где, как и
дома, свободное от
дела время отдавал своей громадной библиотеке, пополняемой периодически выходящими в свет выдающимися произведениями как по всем отраслям знания, так и по литературе.
Мысль о возможности ареста, хотя он и гнал ее от себя, гвоздем сидела в его голове. Он поэтому-то принимал меры и оставил в
доме только пять тысяч на расходы. С приближением
дня явки к следователю возбужденное состояние Гиршфельда дошло до maximum'a. Ему стыдно было сознаться даже себе: он трусил. Еврейская кровь сказывалась.
В остальные же
дни он никогда не обедал
дома, а в излюбленном им трактире на Театральной площади.
Сведения, приносимые ею из
дома предварительного заключения, были раз от разу неутешительнее. Гиршфельд продолжал находиться в сосредоточенно-мрачном расположении духа и худел не по
дням, а по часам.
Николай Николаевич Арефьев на самом
деле вскоре устроил так, что его не только пустили в
дом предварительного заключения, но, как он и говорил, повезли в него. Он упросил своего поручителя — хорошего знакомого, отказаться от поручительства за него.
В
день его освобождения почти из полуторагодичного заключения в
доме Гиршфельда господствовало необычайное оживление.
Он поехал прямо на квартиру к Янкелю Аароновичу. Жена Цангера Ревека Самуиловна сообщила ему, что муж ее сидит в
доме содержания неисправимых должников. О положении его
дел она отозвалась незнанием.