Неточные совпадения
Я сейчас же всем своим телом
поняла, что
это такое значит, когда мужчина так на вас смотрит.
Старикашки — все лучше. В тех хоть есть старомодное селадонство; по крайней мере смешно.
Я даже люблю иногда стравить их, чтоб они при
мне рассуждали о делах.
Я ничего не
понимаю, но
этого совсем и не надо. Женщине, если она не окончательный урод, ничего не стоит красиво отмалчиваться. А они так из кожи и лезут: щегольнуть передо
мной своими министерскими головами.
Да-с,
этот самый Спиноза был жид.
Поняла я, что он первый сочинил какой-то"пантеизм". Во всем у него был Бог, а в то же время оказывается, что жиды прокляли его за безбожие.
Я понимаю, что может кадет или офицерик увлечься танцовщицей; но возиться с ними десять, пятнадцать лет, обзавестись целым семейством и нежничать со старой и глупой бабой, которая играет балетных королев… не
понимаю. Когда
я об
этом раздумаюсь,
мне страшно досадно.
Я была подавлена, просто так-таки подавлена! Да, теперь
я понимаю, чем берут
эти женщины!
Я хочу,
я непременно добьюсь того, что буду знать каждый изгиб их ума совершенно так же, как Clémence изучила мою наружность. Иначе нам нет спасенья! Иначе мы скучные, толстые, тупые, глупые бабы.
Я ничего не
понимаю в медицине, но уж глупее
этого занятия и выдумать не могу!
Я это понимаю.
Я даже одобряю
это. Как же бы они стали говорить со своими покойниками, если б их сердце было отдано другому? Да и как вообще можно повторять одно и то же двум мужчинам: сначала одному повеситься на шею, замереть, клясться и божиться в бесконечной любви, потом и с другим тем же порядком? Есть,
я думаю, барыни… до двух десятков доходили!
Мне скучно,
я глуп,
я ничего не
понимаю во всех
этих ргализмах, социализмах, нигилизмах и разных других измах.
— A la bonne heure! [В добрый час! (фр.).]
Эти женщины в своем роде артисты.
Мне нечего распространяться,
я вижу, что вы лучше
меня вашим инстинктом
поняли, в чем их сила.
Была
я у Вениаминовых. Сначала поехала с визитом. Что
это за женщина?
Я ее совсем не
понимаю. Она ведь по рождению-то из очень высоких. Все родство в таких грандёрах, что рукой не достанешь! Сама она, во-первых, так одевается, что ее бы можно было принять за ключницу. Принимает в раззолоченной гостиной, как говорит Домбрович, а уж вовсе не подходит к такой обстановке.
Пришло и воскресенье.
Я поехала скрепя сердце. Вечером у Вениаминовой просто-напросто — смертельная тоска. Или, может быть,
я так глупа, что не
понимаю: в чем состоит высокий интерес
этих вечеров?
У-у! какой он тонкий! В
этот раз
я, кажется, лучше
понимаю его…
Мне было и досадно, и приятно, что Домбрович выпутался. Но
я не хотела уже сводить опять разговора на самое себя. В самом деле, точно навязываться ему. Он
это понял и заговорил о другом.
О-о! теперь
я понимаю, что значит
эта адская фраза.
— Так и говорю.
Я эти вещи хорошо
понимаю. Если б
я мог теперь вам представить: в каком вы были настроении…
Вот пока и ответ на вопрос: люблю ли
я его или нет? Неужели можно сравнить привязанность Домбровича со страстью к какому-нибудь мальчишке? Если
мне приходили Бог знает какие желания убежать на край света с кем-нибудь, изнывать там от сильной любви,
я теперь
понимаю, что все
это была дурь. C'est le sang qui parlait! [
Это кровь играла! (фр.).] Больше ничего!
И
я это понимаю. Je deviens philosophe [
Я становлюсь философом (фр.).].
Степа не удерживал моих слез и не успокаивал
меня. Он
понимал прекрасно, что
эти слезы были необходимы, что без
этого немого раскаяния
я бы не решилась ни о чем говорить с ним.
— Напрасно ты
это делаешь, Маша. Ты избегаешь его, как трусливая девочка. Что он такое за вампир? Ты не хочешь объяснений,
я это понимаю. Прими его при ком-нибудь.
Тут он очень уж перетонил. Он предложил
мне несколько вопросов.
Я поняла, что
эти вопросы были приготовлены.
— Сколько
я тебя
понимаю, — отвечал он медленным голосом, — ты жаждешь теперь подвижничества.
Это — монастырский идеал. Тебе хочется сразу же сделаться какой-то сестрой милосердия. Видишь ли, Маша: добро, благотворительность, так как они практикуются у нас, больше гимнастика для тела, чем для души. Впрочем, пожалуй, если ты непременно хочешь, избирай
эту специальность.
И в самом деле, как
я смешна была и нелепа в их глазах. Видят они: барыня молодая, нарядная, приходит в солдатский увеселительный дом и стоит дурой… Они сейчас же должны были
понять, что
эта барыня от безделья суется не в свое дело, желает им читать мораль, толковать им, что они"живут в грехах", колоть им глаза своей добродетелью, наводить тоску и срамить, когда им одно спасенье: заливать свой загул вином!
— Vous concevez, mesdames, — прибавила хозяйка, — que je ne puis vous accompagner. Cela aurait gêné ces demoiselles, et vous même, je pense [Вы
понимаете, сударыни… что
я не могу вас сопровождать.
Это стеснило бы девушек, да и вас, думаю, тоже (фр.).].
Я напишу ей все с самой резкой откровенностью и безвозвратным тоном. Она
поймет меня и оставит в покое. Наш приют
я предоставляю ей совсем. Материальной помощи
я не могу не оказывать ему до того времени, по крайней мере, пока не узнаю, что он не дал никаких результатов.
Это, может быть, уступка; но поступить иначе было бы уже чересчур радикально.
Я ведь опять и над собой буду делать опыты. Могу ли
я, стало быть, предсказывать что-нибудь наверно?
В чем нашел он
эту роскошь?
Я обтянула его кабинет ситцем, больше никаких и нет элегантностей.
Это ему так кажется оттого, что он совсем не привык к женской внимательности.
Я это понимаю. Он весь свой век почти провел в chambres garnies [меблированных комнатах (фр.).] и в трактирных нумерах.
Музыку
я понимаю только в опере, да и то, чтобы действие шло быстро. Не знаю, полюблю ли
я ее когда-нибудь? Может быть, вышло
это от того, что у
меня самой нет никаких музыкальных дарований, а сажали
меня за фортепьяно с восьми лет, и сделалось оно
мне противно до отвращения. Десять лет
я играла. И в
эти десять лет, вытвердивши все
эти этюды разных Мошелесов и Крамеров, ни одна гувернантка ни разу не задала
мне определить"ясно и точно", что такое стол.
Ничего такого он не объявлял о себе.
Я сама
это сочинила; но иначе
я не хочу его
понимать!
На
этот раз он
понял меня. С детской нежностью припал он ко
мне и ласкал
меня с притаенным отчаяньем. Рука его гладила мои волосы и дрожала.
Я почувствовала, что
меня начинает разбирать.
Полчаса просидела
я у кроватки.
Я не бросилась целовать моего толстого бутуза… Зачем
эти театральные пошлости!.. Если б он
понимал меня, он бы уже страдал; а теперь он только для себя живет… На здоровье, голубок мой, на здоровье!..