Неточные совпадения
Ни природа реальности, ни природа свободы, ни природа личности
не могут быть постигнуты рационалистически, идеи
эти и предметы
эти вполне трансцендентны для всякого рационалистического сознания, всегда представляют иррациональный остаток.
На протяжении
этой книги я все время
буду отстаивать определенную гносеологию, но гносеология
эта такова, что она, по существу,
не есть верховная инстанция,
не может строиться без предпосылок, она подчинена, она вторична.
Да простит мне читатель интуитивно-афористическую форму изложения, преобладающую в
этой книге. Но форма
эта не случайно явилась и
не выдумана, форма
эта внутренне неизбежна, она вытекает из основного устремления духа и
не может быть иной. Для меня вера
есть знание, самое высшее и самое истинное знание, и странно
было бы требовать, чтобы я дискурсивно и доказательно обосновывал и оправдывал свою веру, т. е. подчинял ее низшему и менее достоверному знанию.
Вопрос
этот требует философского и психологического углубления, так как он
не может быть решен исключительным отданием себя субъективным настроениям.
Идея науки, единой и всеразрешающей, переживает серьезный кризис, вера в
этот миф пала, он связан
был с позитивной философией и разделяет ее судьбу; сама же наука пасть
не может, она вечна по своему значению, но и смиренна.
Что в эмпиризме заключена огромная и неопровержимая часть истины, об
этом почти
не может быть спора.
Когда кантианец так твердо знает, что в опыте
не может быть чуда, то
это понятно, потому что опыт кантианца конструирован рациональными категориями, он сознательно в тисках, на живой опыт надет намордник, и он укусить
не может.
Но в последнее время начинается движение против господства
этого рационализированного опыта за восстановление в правах первичного, живого, беспредельного опыта, в котором
может быть дано
не только «рациональное», но и «мистическое».
В
этом только смысле можно сказать, что всякая теория познания имеет онтологический базис, т. е.
не может уклониться от утверждения той истины, что познание
есть часть жизни, жизни, данной до рационалистического рассечения на субъект и объект.
Но до
этого акта веры, до вольного отречения и согласия на все во имя веры
не может открыться разумность веры, так как
это было бы принудительным знанием.
В ограниченном мире А
не может быть в одно и то же время и А и
не А, третье в
этом мире исключается.
Что три и один — одно,
эта истина
не вмещается дискурсивным мышлением, но вмещается интуитивным мышлением, свободным от власти ограниченного бытия, в котором ничто
не может быть разом три и один, а должно
быть или три или один.
Может быть, Риккерт и Коген или даже Маркс и Спенсер — настоящие чистые мистики; у них ведь, наверное,
есть «иррациональные переживания», и они ни в чем
этих иррациональных переживаний
не выразили,
не объективировали и
не реализовали, т. е.
не убили своей мистики рационализированием.
Этот методологический прием, заимствованный у критицистов,
не только
не обязателен для Лосского, но, как мы увидим, внутренне для него противоречив, так как его теория знания
не пропедевтическая, а онтологическая и внутренне
не может не быть таковой.
Вообще, основной тезис Лосского
не может быть истолкован идеалистически;
это чисто реалистический тезис,
это критическое восстановление той правды, которая заключалась в наивном реализме.
Как тяжело думать, что вот „
может быть“ в
эту самую минуту в Москве
поет великий певец-артист, в Париже обсуждается доклад замечательного ученого, в Германии талантливые вожаки грандиозных политических партий ведут агитацию в пользу идей, мощно затрагивающих существенные интересы общественной жизни всех народов, в Италии, в
этом краю, „где сладостный ветер под небом лазоревым веет, где скромная мирта и лавр горделивый растут“, где-нибудь в Венеции в чудную лунную ночь целая флотилия гондол собралась вокруг красавцев-певцов и музыкантов, исполняющих так гармонирующие с
этой обстановкой серенады, или, наконец, где-нибудь на Кавказе „Терек воет, дик и злобен, меж утесистых громад, буре плач его подобен, слезы брызгами летят“, и все
это живет и движется без меня, я
не могу слиться со всей
этой бесконечной жизнью.
Но думаю, что
этот новый путь
не может быть отвлеченным, он органический, он соединит знание с верой, сделает философию сознательно религиозной.
Болезнь
эта прежде всего выразилась в том, что все стало временным, т. е. исчезающим и возникающим, умирающим и рождающимся; все стало пространственным и отчужденным в своих частях, тесным и далеким, требующим того же времени для охватывания полноты бытия; стало материальным, т. е. тяжелым, подчиненным необходимости; все стало ограниченным и относительным; третье стало исключаться, ничто уже
не может быть разом А и не-А, бытие стало бессмысленно логичным.
Злое
не есть другое Абсолютное и
не имеет никакого места в едином Абсолютном; оно относительно и в своей относительности
не соотносительно с Абсолютным, [Абсолютное и относительное потому
не могут мыслиться соотносительными в одной плоскости, что
этим Абсолютное
было бы превращено в относительное.
Сфера зла никогда
не встречается со сферой божественного бытия, и никаких границ и размежеваний между
этими сферами
быть не может.
Вера в естественное бессмертие сама по себе бесплодна и безотрадна; для
этой веры
не может быть никакой задачи жизни и самое лучшее поскорее умереть, смертью отделить душу от тела, уйти из мира.
Но распря Творца и творения
не может быть прекращена и разрешена свободой творения, так как свобода
эта утеряна в грехопадении.
И загадка
этой таинственной судьбы
не может быть разрешена иначе, как религиозно.
Если бы Христос явился как царь земли, то
этим история мира закончилась бы, никакой дальнейшей истории
не могло бы
быть.
Вся языческая полнота жизни, так соблазняющая многих и в наше время,
не есть зло и
не подлежит уничтожению; все
это богатство бытия должно
быть завоевано окончательно, и недостаточность и ложь язычества в том и заключалась, что оно
не могло отвоевать и утвердить бытие, что закон тления губил мир и язычество беспомощно перед ним останавливалось.
Вера в миссию России
есть вера, она
не может быть доказана,
это не научная истина.
Поклоняющиеся всякому страданию, обоготворяющие его красоту так загипнотизированы, что
не отличают страдания активного от страдания пассивного, а в
этом различии,
быть может, скрыта вся тайна мирового спасения.
Если же
не по своей вине гибнет существо, то
это не есть гибель, такое существо
не погибает, такое существо, возжаждав добра и божественной жизни, всегда
может спастись.
Сама постановка
этого вопроса религиозно
не может быть оправдана, но иррациональностью истории всегда вопрос
этот ставился и
будет ставиться.
Когда снимается бремя свободы, распятая правда
не может уже
быть воспринята, она становится видимой вещью, царством
этого мира.
Принудительное государство, как и принудительное знание, нужны природному миру и природному человечеству, но
эти принудительно-природные начала
не могут быть внесены в церковь и в веру.
И
это будет, потому что правда Христова
не может быть кое-чем, она должна
быть всем, т. е. космическим царством.
Судьба личности в христианской философии и в христианской теософии
не может быть постигнута эволюционно и натуралистично, судьба
эта сверхразумна, сверхприродна, катастрофична.
Но
это замечательная, единственная в своем роде книга. Des Esseintes, герой «A rebours», его психология и странная жизнь
есть единственный во всей новой литературе опыт изобразить мученика декадентства, настоящего героя упадочности. Des Esseintes — пустынножитель декадентства, ушедший от мира, которого
не может принять, с которым
не хочет идти ни на какие компромиссы.
Гюисманс никогда
не мог быть сатанистом,
не мог отдаться сатанизму даже тогда, когда
был так занят
этим явлением в «La bas», книге очень интересной и поучительной.