Неточные совпадения
Русский народ
не захотел выполнить своей миссии в мире,
не нашел в себе сил для ее выполнения, совершил внутреннее предательство.
Никто
не хотел власти, все боялись власти, как нечистоты.
Русский народ как будто бы
хочет не столько свободного государства, свободы в государстве, сколько свободы от государства, свободы от забот о земном устройстве.
Русский народ
не хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, он всегда ждет жениха, мужа, властелина.
Но славянофильская философия истории
не хочет знать антиномичности России, она считается только с одним тезисом русской жизни.
И она превратилась в самодовлеющее отвлеченное начало; она живет своей собственной жизнью, по своему закону,
не хочет быть подчиненной функцией народной жизни.
Никакая философия истории, славянофильская или западническая,
не разгадала еще, почему самый безгосударственный народ создал такую огромную и могущественную государственность, почему самый анархический народ так покорен бюрократии, почему свободный духом народ как будто бы
не хочет свободной жизни?
Русский народ
хочет не столько святости, сколько преклонения и благоговения перед святостью, подобно тому как он
хочет не власти, а отдания себя власти, перенесения на власть всего бремени.
Россия
не любит красоты, боится красоты, как роскоши,
не хочет никакой избыточности.
Все наши сословия, наши почвенные слои: дворянство, купечество, крестьянство, духовенство, чиновничество, — все
не хотят и
не любят восхождения; все предпочитают оставаться в низинах, на равнине, быть «как все».
Почвенные слои наши лишены правосознания и даже достоинства,
не хотят самодеятельности и активности, всегда полагаются на то, что другие все за них сделают.
Розанов
не может и
не хочет противостоять наплыву и напору жизненных впечатлений, чувственных ощущений.
Неужели мировые события, исключительные в мировой истории, ничему нас
не научат,
не приведут к рождению нового сознания и оставят нас в прежних категориях, из которых мы
хотели вырваться до войны?
Не только вечное, но и слишком временное, старое и устаревшее в славянофильстве
хотели бы восстановить С. Булгаков, В. Иванов, В. Эрн.
Он
захочет остаться в истории знаменитым литератором и ни от одной строчки, написанной им,
не откажется.
Он совершенно субъективен, импрессионистичен и ничего
не знает и
не хочет знать, кроме потока своих впечатлений и ощущений.
Сознание нашей интеллигенции
не хотело знать истории, как конкретной метафизической реальности и ценности.
Душа русской интеллигенции отвращается от него и
не хочет видеть даже доли правды, заключенной в нем.
В хлыстовском сектантском движении есть ценная религиозная энергия,
хотя и
не просветленная высшим сознанием.
Но М. Горький остается в старом сознании, он ничему
не хочет научиться от совершающегося в мире и пребывает в старой противоположности Востока и Запада.
Русская культурная энергия
не хочет распространяться по необъятным пространствам России, боится потонуть во тьме глухих провинций, старается охранить себя в центрах.
Ни раса, ни территория, ни язык, ни религия
не являются признаками, определяющими национальность,
хотя все они играют ту или иную роль в ее определении.
Национализм в идее
не претендует на универсальность, единственность и исключительность,
хотя на практике легко может дойти до отрицания и истребления других национальностей.
И очень наивна та философия истории, которая верит, что можно предотвратить движение по этому пути мировой империалистической борьбы, которая
хочет видеть в нем
не трагическую судьбу всего человечества, а лишь злую волю тех или иных классов, тех или иных правительств.
Человек окончательно был водворен на замкнутую социальную территорию, на ней
захотел он быть господином, забыл обо всем остальном мире и об иных мирах, на которые
не простирается его власть и господство.
Для людей этого духа она
не может дать никакого научения, они
не хотят перейти к новой жизни через смерть.
Чужим многое прощают, но своим, близким ничего
не хотят простить…
Настоящий, глубокий немец всегда
хочет, отвергнув мир, как что-то догматически навязанное и критически
не проверенное, воссоздать его из себя, из своего духа, из своей воли и чувства.
Немцы
не довольствуются инстинктивным презрением к другим расам и народам, они
хотят презирать на научном основании, презирать упорядоченно, организованно и дисциплинированно.
Не о нынешней войне
хочу я говорить, а о всякой войне.
Тот же, кто
не хочет никакой жестокости и боли, —
не хочет самого возникновения мира и мирового процесса, движения и развития,
хочет, чтоб бытие осталось в состоянии первоначальной бездвижимости и покоя, чтобы ничто
не возникало.
Но эту болезненность, эту жестокость начала всякого движения должен принять всякий, кто
не хочет вечного застоя и покоя, кто ищет развития и новой жизни.
Жестокость войны, жестокость нашей эпохи
не есть просто жестокость, злоба, бессердечие людей, личностей,
хотя все это и может быть явлениями сопутствующими.
Они
не хотят истории с ее великими целями,
хотят ее прекращения в покое удовлетворения и благополучия.
Старый, гладко-поверхностный гуманизм
не хотел знать глубины самого человека.
Пребывающая в абсолютной и отвлеченной правде часть
не хочет участвовать в круговой поруке национальной жизни, да и жизни общечеловеческой.
Восстановление смысла слов, правдивого, реального и полновесного употребления слов ведет к тому сознанию, что общество наше должно
не переодеться,
хотя бы в самый радикальный костюм,
не покровы переменить, а действительно переродиться, изменить ткань свою.
Во имя некоторой бесспорной правды демократии, идущей на смену нашей исконной неправде, мы готовы были забыть, что религия демократии, как она была провозглашена Руссо и как была осуществляема Робеспьером,
не только
не освобождает личности и
не утверждает ее неотъемлемых прав, но совершенно подавляет личность и
не хочет знать ее автономного бытия.
Воля народа
не может быть принята формально бессодержательно, как утверждение абсолютного права народной воли, воли большинства, воли массового количества господствовать в каком угодно направлении, чего угодно
хотеть, что угодно давать и отнимать.
Но народ
не есть механическая бесформенная масса, народ есть некий организм, обладающий характером, дисциплиной сознания и дисциплиной воли, знающий, чего он
хочет.
Отвлеченный демократизм всегда есть формализм, он
не хочет знать содержания народной воли, народного сердца, народной мысли, ему важно лишь формальное народовластие.
Машину же любить мы
не можем, в вечности ее увидеть
не хотели бы, и в лучшем случае признаем лишь ее полезность.
Реакционеры-романтики, в тоске и страхе держащиеся за отходящую, разлагающуюся старую органичность, боязливые в отношении к неотвратимым процессам жизни,
не хотят пройти через жертву,
не способны к отречению от устойчивой и уютной жизни в плоти, страшатся неизведанного грядущего.
Хотят сохранить старую органичность, старую плоть, силятся
не допустить материальный мир до расщепления и расслоения.
В политике, которая в наше время играет господствующую роль, обычно говорят
не об истине и лжи,
не о добре и зле, а о «правости» и «левости», о «реакционности» или «революционности»,
хотя такого рода критерий начинает терять всякий смысл.
Не хочу сейчас повторять сказанного.
В основании философии, которая принадлежит царству Духа, а
не царству Кесаря, лежит пережитый духовно-религиозный опыт, а
не только опыт Кьеркегора и Ницше, как
хочет Ясперс.
Сартр
хочет найти выход в признании свободы человека, которая
не определяется его свободой.
Те, которые
хотели возвысить идею Бога, страшно принизили ее, сообщив Богу свойства, взятые из царства кесаря, а
не царства Духа.
Существование человека, взятого в глубине, а
не в поверхности, есть единственное свидетельство существования Бога, так как человек есть отображение образа Бога,
хотя часто и искажающее этот свой образ.