Неточные совпадения
Русский народ не
хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная
и покорная в делах государственных, он всегда ждет жениха, мужа, властелина.
И она превратилась в самодовлеющее отвлеченное начало; она живет своей собственной жизнью, по своему закону, не
хочет быть подчиненной функцией народной жизни.
Никакая философия истории, славянофильская или западническая, не разгадала еще, почему самый безгосударственный народ создал такую огромную
и могущественную государственность, почему самый анархический народ так покорен бюрократии, почему свободный духом народ как будто бы не
хочет свободной жизни?
Они
хотели верить, что в русском народе живет всечеловеческий христианский дух,
и они возносили русский народ за его смирение.
Русский народ
хочет не столько святости, сколько преклонения
и благоговения перед святостью, подобно тому как он
хочет не власти, а отдания себя власти, перенесения на власть всего бремени.
Почвенные слои наши лишены правосознания
и даже достоинства, не
хотят самодеятельности
и активности, всегда полагаются на то, что другие все за них сделают.
И я
хочу верить, что нынешняя мировая война выведет Россию из этого безвыходного круга, пробудит в ней мужественный дух, покажет миру мужественный лик России, установит внутренне должное отношение европейского Востока
и европейского Запада.
Русский дух
хочет священного государства в абсолютном
и готов мириться с звериным государством в относительном.
Он
хочет святости в жизни абсолютной,
и только святость его пленяет,
и он же готов мириться с грязью
и низостью в жизни относительной.
Россия как бы всегда
хотела лишь ангельского
и зверского
и недостаточно раскрывала в себе человеческое.
Розанов не может
и не
хочет противостоять наплыву
и напору жизненных впечатлений, чувственных ощущений.
И он
хочет показать, что весь русский народ так относится к государственной власти.
Неужели мировые события, исключительные в мировой истории, ничему нас не научат, не приведут к рождению нового сознания
и оставят нас в прежних категориях, из которых мы
хотели вырваться до войны?
Не только вечное, но
и слишком временное, старое
и устаревшее в славянофильстве
хотели бы восстановить С. Булгаков, В. Иванов, В. Эрн.
Розанов
хочет с художественным совершенством выразить обывательскую точку зрения на мир, тот взгляд старых тетушек
и дядюшек, по которому государственная служба есть дело серьезное, а литература, идеи
и пр. — пустяки, забава.
Он
захочет остаться в истории знаменитым литератором
и ни от одной строчки, написанной им, не откажется.
Он совершенно субъективен, импрессионистичен
и ничего не знает
и не
хочет знать, кроме потока своих впечатлений
и ощущений.
Он пишет о героическом подъеме,
хотя героизм чужд ему окончательно,
и он отрицает его каждым своим звуком.
И если есть желанный смысл этой войны, то он прямо противоположен тому смыслу, который
хочет установить Розанов.
Сознание нашей интеллигенции не
хотело знать истории, как конкретной метафизической реальности
и ценности.
Душа русской интеллигенции отвращается от него
и не
хочет видеть даже доли правды, заключенной в нем.
Но М. Горький остается в старом сознании, он ничему не
хочет научиться от совершающегося в мире
и пребывает в старой противоположности Востока
и Запада.
Безумны те, которые связывают русскую самобытность
и своеобразие с технической
и экономической отсталостью, с элементарностью социальных
и политических форм
и хотят сохранить русское обличье через сохранение пассивности русского духа.
Нельзя полагать русскую самобытность в том, что русские должны быть рабами чужой активности,
хотя бы
и немецкой, в отличие от немцев, которые сами активны!
Душа Франции средневековья
и Франции XX века — одна
и та же национальная душа,
хотя в истории изменилось все до неузнаваемости.
Национализм в идее не претендует на универсальность, единственность
и исключительность,
хотя на практике легко может дойти до отрицания
и истребления других национальностей.
И хотя невозможен в христианском человечестве исключительный национальный мессианизм, отрицающий саму идею человечества, мессианизм ветхозаветный, но возможен преображенный новозаветный мессианизм, исходящий от явления Мессии всему человечеству
и всему миру.
И очень наивна та философия истории, которая верит, что можно предотвратить движение по этому пути мировой империалистической борьбы, которая
хочет видеть в нем не трагическую судьбу всего человечества, а лишь злую волю тех или иных классов, тех или иных правительств.
Россия же официальная тщательно отталкивает от себя
и хочет вытравить эту любовь
и это притяжение.
Она
хочет разъединить внутренне, оттолкнуть как можно больше
и сцепить неволей
и насилием.
В силу какого-то почти биологического закона, закона биологической социологии, великие или, по терминологии Н.Б. Струве, величайшие державы стремятся к бесконечному
и ненасытному расширению, к поглощению всего слабого
и малого, к мировому могуществу,
хотят по-своему цивилизовать всю поверхность земного шара.
Об этом за несколько лет до войны с большим подъемом говорил Крэмб в лекциях «Германия
и Англия»,
хотя трудно согласиться с его идеализацией германского империализма.
Если Европа
хотела оставаться монополистом
и пребывать в своем европейском самодовольстве, она должна была воздержаться от мировой войны.
В католичестве он видел дух антихриста
и вместе с протестантской Германией
хотел раздавить католичество.
Мы устали от лжи политиканства
и хотели бы дышать вольным воздухом правды.
Об одном из таких малопредвиденных последствий я
и хотел бы поговорить.
Человек окончательно был водворен на замкнутую социальную территорию, на ней
захотел он быть господином, забыл обо всем остальном мире
и об иных мирах, на которые не простирается его власть
и господство.
Французы устали от катастроф, революций, войн, исканий
и захотели спокойной, довольной жизни, замкнутого в себе мещанства, закрытого для всякого духовного движения.
Настоящий, глубокий немец всегда
хочет, отвергнув мир, как что-то догматически навязанное
и критически не проверенное, воссоздать его из себя, из своего духа, из своей воли
и чувства.
Германизм
хотел бы навеки закрепить мировое главенство Центральной Европы, он стремится распространить свое влияние на Восток, в Турцию
и Китай, но мешает настоящему выходу за пределы Европы
и замкнутой европейской культуры.
Немцы не довольствуются инстинктивным презрением к другим расам
и народам, они
хотят презирать на научном основании, презирать упорядоченно, организованно
и дисциплинированно.
Уже тем, что я принимаю государство, принимаю национальность, чувствую всенародную круговую поруку,
хочу победы русским, я — участвую в войне
и несу за нее ответственность.
И кто
хочет свершения исторических судеб человечества, его развития ввысь, тот обязан принять жестокость
и боль, заковать себя в броню.
Тот же, кто не
хочет никакой жестокости
и боли, — не
хочет самого возникновения мира
и мирового процесса, движения
и развития,
хочет, чтоб бытие осталось в состоянии первоначальной бездвижимости
и покоя, чтобы ничто не возникало.
Но эту болезненность, эту жестокость начала всякого движения должен принять всякий, кто не
хочет вечного застоя
и покоя, кто ищет развития
и новой жизни.
Жестокость войны, жестокость нашей эпохи не есть просто жестокость, злоба, бессердечие людей, личностей,
хотя все это
и может быть явлениями сопутствующими.
Они не
хотят истории с ее великими целями,
хотят ее прекращения в покое удовлетворения
и благополучия.
Я
хочу преобладания в мире России
и Англии
и ослабления мирового значения Германии.
И я бы
хотел бороться с германцами за наш нравственный склад, за наш духовный тип.
Наоборот, сильное чувство личности есть в том мужественном начале, которое начало историю
и хочет довести ее до конца.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе
хочу, чтоб наш дом был первый в столице
и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти
и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза
и нюхает.)Ах, как хорошо!
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то есть не двести, а четыреста, — я не
хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто
хочет! Не знаешь, с которой стороны
и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так
и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально,
и почему ж сторожу
и не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я
и прежде
хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям
и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как
хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.