Неточные совпадения
Меня раздражает твое плоское отражение, которое Я вызвал на этой сцене, и Я
хочу быть один, или только хоть
с этим Вандергудом, который отдал Мне свое помещение и в чем-то мошеннически надул Меня.
Я проснулся
с болью в темени: вероятно, он таки пытался Меня откупорить! Мой гнев
был так велик, что я не улыбнулся, не вздохнул лишний раз и не пошевельнулся, — Я просто и спокойно еще раз убил Вандергуда. Я стиснул спокойно зубы, сделал глаза прямыми, спокойными, вытянул мое тело во всю длину — и спокойно застыл в сознании моего великого Я. Океан мог бы ринуться на Меня, и Я не шевельнул бы ресницей — довольно! Пойди вон, мой друг, Я
хочу быть один.
Ведь она же ничем не показала, что уже знакома со Мною? Инкогнито надо уважать, если
хочешь быть джентльменом, и только негодяй осмелится сорвать маску
с дамы! Тем более что отец ее, Фома Магнус, продолжает насмешливо угощать...
Я не
хочу ехать к Магнусу, Я слишком много думаю о нем и о его Мадонне из мяса и костей. Я пришел сюда, чтобы весело лгать и играть, и Мне вовсе не нравится
быть тем бездарным актериком, что горько плачет за кулисами, а на сцену выходит
с сухими глазами. И просто Мне некогда разъезжать по пустырям и ловить там бабочек, как мальчику
с сеткой!
Трудно представить ту дрянь, которой Я кормлю моих голодных интервьюеров. Как опытный свиновод, Я
с ужасом смотрю на эту ядовитую бурду, но они
едят — и живы,
хотя это правда — не толстеют нисколько! Вчера, в чудесное утро, Я летал на аэроплане над Римом и Кампаньей… Ты
хочешь спросить, видел ли я домик Марии? Нет. Я его не нашел: как можно найти песчинку среди других песчинок,
хотя бы эта единственная песчинка и… Впрочем, Я и не искал: Мне просто
было страшно на этой высоте.
Ах, Я
хочу великой игры, где само солнце
было бы рампой, Я ищу свежести и таланта, Мне нужна красивая линия и смелый излом, а
с этой труппой Я веселюсь не больше старого капельдинера.
Если простая облатка у них называется телом Христовым, а какой-нибудь Сикст или Пий спокойно и
с доброго согласия всех католиков зовет себя Наместником Христа, то отчего же и вам, американцу из Иллинойса, не
быть его…
хотя бы губернатором?
—
Хочу быть откровенным
с вами, синьор Магнус. В Моем… прошлом
есть темные страницы, которые я
хотел бы искупить. Я…
Что, она не
хочет идти? Не бойся, господин, она пойдет и
будет любить тебя… это просто девичий стыд, господин! Вот Я подстегну ее этим концом веревки —
хочешь, Я доведу ее до твоей опочивальни, до самого твоего ложа, добрый господин? Возьми ее
с веревкой, веревку Я отдаю даром, но избавь Меня от небесной красоты! У нее лицо пресветлой Мадонны, она дочь почтеннейшего Фомы Магнуса, и они оба украли: один свое имя и белые руки, другая — свой пречистый лик! Ах!..
Тогда я раздам Мое имение нищим и
с тобою, товарищ, поползу на поклонение к старой бритой обезьяне, прильну Моим американским лицом к ее туфле, от которой исходит благодать. Я
буду плакать, Я
буду вопить от ужаса: спаси Меня от Смерти! А старая обезьяна, тщательно удалив
с лица все волосы, облекшись, сверкая, сияя, озаряя — и сама трясясь от злого ужаса,
будет торопливо обманывать мир, который так
хочет быть обманутым.
Но это шутки. Я
хочу быть серьезен. Мне нравится кардинал X., и Я позволю ему слегка позолотиться около Моих миллиардов. И Я устал. Надо спать. Меня уже поджидают Моя постель и Вандергуд. Я закрою свет и в темноте еще минуту
буду слушать, как утомленно стучит Мой счетчик, а потом придет гениальный, но пьяный пианист и начнет барабанить по черным клавишам Моего мозга. Он все помнит и все забыл, этот гениальный пьяница, и вдохновенные пассажи мешает
с икотой.
Был уже поздний час и луна стояла полунощно, когда Я покинул дом Магнуса и приказал шоферу ехать по Номентанской дороге: Я боялся, что Мое великое спокойствие ускользнет от Меня, и
хотел настичь его в глубине Кампаньи. Но быстрое движение разгоняло тишину, и Я оставил машину. Она сразу заснула в лунном свете, над своей черной тенью она стала как большой серый камень над дорогой, еще раз блеснула на Меня чем-то и претворилась в невидимое. Остался только Я
с Моей тенью.
Я
был также взволнован: во все дни Моего вочеловечения Я впервые слышал такую бурю, и она подняла во Мне все
былые страхи: почти
с ужасом ребенка Я старался избегать глазами окон, за которыми стояла тьма. «Почему она не идет сюда? — думал Я. — Разве стекло может ее удержать, если она
захочет ворваться?..»
— Да. Теперь, когда мы уже не играем: Я в любовь, а вы в ненависть. Теперь, когда Я совсем ухожу и уношу
с собою «останки» джентльмена? Выражусь совсем точно: вы не
хотите ли
быть Моим наследником?
Нет, пусть не осудит меня честный Магнус за маленькую неточность в нашем договоре: Я
буду жить, но лишь до тех пор, пока
хочу жить. Все блага человечности, которые он сулил Мне в ту ночь, когда искушался Сатана человеком, не вырвут оружия из моей руки: в нем единый залог моей свободы! Что все твои княжества и графства, все твои грамоты на благородство, твое золото на свободу, человече, рядом
с этим маленьким и свободным движением пальца, мгновенно возносящим тебя на Престол всех Престолов!..
Да, я еще не знаю, куда вы обратите вашу волю, на что вы
захотите истратить вашу энергию, в неистощимости которой я убеждаюсь
с каждым новым днем, к каким замыслам и целям приведет вас или уже привел ваш опыт и ум, — но одно для меня несомненно: это
будут огромные дела, это
будут великие цели.
— Меня ничто не страшит. Как уже сказано, я всюду иду за вами. Это протестует моя кровь — понимаете? — а не сознание и воля. Вероятно, я
буду первым, кого вы обманете: я также
хочу чуда. Разве не чудо — ваша Мария? За эти дни и ночи я повторил всю таблицу умножения, и она мне ненавистна, как тюремная решетка.
С точки зрения вашей химии я вполне начинен и прошу вас только об одном: поскорее взорвите меня!
Мария слегка нездорова, и я почти не вижу ее. Про ее нездоровье мне доложил Магнус — и солгал: он почему-то не
хочет, чтобы я виделся
с нею. Чего он боится? И опять у него, в мое отсутствие,
был кардинал X. О «чуде» мне ничего не говорят.
Он засмеялся, наливая вино, и тут я
с удивлением заметил, что сам он очень волнуется: его большие белые руки палача заметно дрожали. Не знаю точно, когда замолкли мои скрипки, — кажется, в эту минуту. Магнус
выпил два стакана вина — он
хотел немного — и продолжал, садясь...
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто
хочет! Не знаешь,
с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что
будет, то
будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Я
с тобою, дурак, не
хочу рассуждать. (Наливает суп и
ест.)Что это за суп? Ты просто воды налил в чашку: никакого вкусу нет, только воняет. Я не
хочу этого супу, дай мне другого.
Городничий. И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя
хотят повесить.
Добчинский.То
есть оно так только говорится, а он рожден мною так совершенно, как бы и в браке, и все это, как следует, я завершил потом законными-с узами супружества-с. Так я, изволите видеть,
хочу, чтоб он теперь уже
был совсем, то
есть, законным моим сыном-с и назывался бы так, как я: Добчинский-с.
Сначала он принял
было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не
хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился
с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.