Правда – хорошо, а счастье лучше

Зыбкина и Грознов.

Зыбкина. И рада бы я вас послушать: очень я люблю, когда страшное что рассказывают, ну и про королей, про принцев тоже интересно, да на уме-то у меня не то, свое горе одолело.

Грознов. Я про сражения-то уж плохо и помню, — давно ведь это было. Прежде хорошо рассказывал, как Браилов брали, а теперь забыл. Я больше двадцати лет в чистой отставке; после-то все в вахмистрах да в присяжных служил, гербовую бумагу продавал.

Зыбкина. Всё у денег, значит, были?

Грознов. Много их через мои руки перешло.

Зыбкина. А мы вот бьемся, так бьемся деньгами-то. Уж как нужны, как нужны!

Грознов. Кому они не нужны! Жить трудно стало; за все деньги плати.

Зыбкина. Жить-то бы можно; а вот долг платить тяжело.

Грознов. Да, платить тяжело; занимать гораздо легче.

Зыбкина. Ну, не скажите! Вот я понабрала деньжонок долг-то отдать, а все еще не хватает, да на прожитие нужно рублей тридцать бы призанять теперь; а где их возьмешь? У того нет…

Грознов. А у другого и есть, да не даст. Вот у меня и много, а я не дам.

Зыбкина. Что вы говорите!

Грознов. Говорю: денег много, а не дам.

Зыбкина. Да почему же?

Грознов. Жалко.

Зыбкина. Денег-то?

Грознов. Нет, вас.

Зыбкина. Как же это?

Грознов. Я проценты очень большие беру.

Зыбкина. Скажите! Да на что вам: вы, кажется, человек одинокий?

Грознов. Привычка такая. А вы кому должны?

Зыбкина. Купцу.

Грознов. Богатому?

Зыбкина. Богатому.

Грознов. Так и не платите. Об чем горевать-то? Вот еще! Нужно очень себя разорять.

Зыбкина. Да ведь по векселю.

Грознов. Так что ж за беда, что по векселю? Нет, что вы, помилуйте! И думать нечего! Не платите — да и все тут. А много ли должны-то?

Зыбкина. Да без малого двести рублей.

Грознов. Двести? Ни, ни, ни! Что вы, в уме ли? Столько денег отдать? Да ни под каким видом не платите!

Зыбкина. Да ведь он документ взял, говорю я вам.

Грознов. Ну, а взял, так чего ж ему еще? И пусть его смотрит на документ-то.

Зыбкина. Да ведь посадит сына-то.

Грознов. Куда?

Зыбкина. В яму, к Воскресенским воротам.

Грознов. Что ж? Это ничего, пущай посидит, там хорошо… пищу очень хвалят.

Зыбкина. Да ведь срам, помилуйте!

Грознов. Нет, ничего: там и хорошие люди сидят, значительные, компания хорошая. А бедному человеку — так и на что лучше: покойно, квартира теплая, готовая, хлеб все больше пшеничный.

Зыбкина. Это, действительно, правда ваша, только жалко, сын ведь.

Грознов. Что его жалеть-то! Посидит да опять домой придет. Деньги-то жальче — они уж не воротятся: запрет их купец в сундук, вот и идите домой ни с чем. А спрятать их подальше да вынимать понемножку на нужду — так на сколько их хватит! Ну, пропади у вас столько денег, что бы вы сказали?

Зыбкина. Сохрани Бог! С ума можно сойти.

Грознов. Украдут — жалко, а своими руками отдать не жалко? Смешно. Руки-то по локоть отрубить надо, которые свое добро отдают.

Зыбкина. Справедливы ваши речи, очень справедливы; а все-таки у меня-то сомнение! Чужие деньги, взятые, — как их не отдать?

Грознов. Да вы разве на сбереженье брали? Коли на сбереженье брали, да они у вас целы, — так отдавайте. А я думал, это трудовые. Трудовые-то люди жалеют, берегут.

Зыбкина. Так вы не советуете отдавать?

Грознов. Купец от ваших денег не разбогатеет, а себя разорите.

Зыбкина. Уж как я вам благодарна. Женский ум, что делать-то — всего не сообразишь. А ежели сын требовать будет?

Грознов. А что сын? Сиди, мол, вот и все! Надоест купцу кормовые платить, ну и выпустит; либо к празднику кто выкупит.

Зыбкина. Как это все верно, что вы говорите.

Входят Платон и Мухояров. Грознов садится сзади стола у шкафа и жует яблоко.