Канцоньере

Франческо Петрарка

Предлагаемый читателю полный перевод «Канцоньере» сделан в 1985–86 гг. Книга также содержит комментарии, направленные на то, чтобы объяснить русскому читателю многочисленные отсылки исторического, мифологического, литературного характера. Намерение Алексея Бердникова состоит не в том чтобы поэтически перевоплотить оригинал, но в том, чтобы возвратить тексту дух Петрарки, передаваемый языком, характеризуемым приподнятостью. Перевод «Канцоньере» не семантический, поскольку образы оригинала сохранены, а верность переводу есть верность ритму, доказательством чего служит ход стиха.

XXIII. Nel dolce tempo de la prima etade

В юном сердце по весне

Появился кукушонок

На погибель на мою —

Оттого мой голос звонок:

Так спою, как было мне

Мыкать вольницу свою

В безамуровом раю,

Как Амур потом взбесился

И обидел наглеца, —

Мало, впрочем, кто избавлен от подобного конца!

Всяк об этом относился,

Всех тошнит от строк любви, —

Я же — вздохи изрыгаю:

Эти — подлинней, чем те!

Что забуду в простоте —

Все по струпьям прочитаю!

А не то — душа в крови,

Так что фельдшера зови;

Я себя подчас не помню —

Воздух воплями оскомню.

С той поры прошли года,

Как Амур меня попутал,

Сердцу причинив прострел.

Сердце я мое окутал

Мысли холодом тогда.

Я отнюдь не возгорел,

С любопытством сам смотрел,

Как в любви иной чудачит,

Слезный ток на грудь струя.

Господи, ведь в бездну муки ныне окунут и я!

Весельчак свой смех оплачет, —

Так решил тогда тиран, —

Я ему пробью подрясник!

И в подмогу взял бабца:

На такого-то живца

Изловил меня проказник!

Изрешечен кучей ран,

Смят я, выбит, кратно бран,

Превращен из мужа в Дафну —

Вечно зелен и не чахну.

Перенесть себя не мог,

Чуть не в древо околдован —

С шапкой лаврова листа,

Точно ею коронован, —

Да с корнями, вместо ног,

Коими допреж спроста

Двигал, ох, мне маята!

Не в Пеней глядясь, а в Соргу, —

Вместо рук, смотрю: сучки!

Но не в этот раз едва ли я не рехнулся с тоски,

Но как стал весь в перьях в сборку,

Что Икар иль Фаэтон,

Возмечтавший о полетах, —

Молнией сражен, в слезах;

На каких теперь бобах

И в каких судьбы тенетах,

В тьме ночей иль в гуще ден,

В бреге иль где ток студен

Упованью, по судьбе, быть?

Сед стал и пою, как лебедь.

Милым бережком бреду

И реву — чуть рот раскрою —

К ней — и матом преблагим.

Вижу, и лебяжью пою

Вряд ли влить мою беду

Ушкам, к жалости тугим,

Мне — и вовсе худо с ним,

Дале ж: впрямь и необорно!

Кисло-сладкая лицом —

Все о ней тотчас скажу я, чтоб и дело тут с концом, —

Удивлялась непритворно.

Взгляд ея — сей душекрад —

В грудь мне ткнул и сердце стяпал,

Приказав, чтоб я молчал.

После ту ж я повстречал,

Только не узнал: так слаб был,

И открыться был ей рад.

В ней произошел возврат

К прежней к ней — тут я стал камен

В страхе от подошв до рамен.

Рекла, видом смущена,

Так, что встрепетал я в камне:

Я не та, какою мнишь!

Про себя ж молил: Искамни!

Жизнь мне всякая важна,

Пусть проплакать мне велишь! —

Тотчас двигнулся я, вишь,

На чем свет стоит, ругая

Сам себя: ни мертв, ни жив.

Но поскольку нету время и перо мне супротив,

Да и мысль мне — как чужая, —

Из всего, что держит ум,

Мало что мной изъяснимо

В изумленье повергать!

Смерть мне сердце — ну сжимать!

Мне б шепнуть ей: Дуй, мол, мимо!

Мне бы жизнь вдохнуть в рой дум,

Но язык стал тугодум.

Так кричу вовсю пером я:

Пропаду вам поделом я!

Почитал себя ее

Состраданья недостойным,

Отчего и смел бывал:

Робким будь иль будь назойным —

Всякий обретет свое.

Я же ведал лишь провал.

Мрак всю землю покрывал,

Свет исчез — и ни намека

Мне на тень ее иль след.

Так обрушился в траву я как-то раз под грузом бед,

Как хотящий спать жестоко.

И, виня мой беглый луч,

Волю дал слезам горючим:

Пусть беспошлинно текут,

Как снега весной бегут.

Я слабел, слезами мучим,

Обратясь под буком в ключ, —

Мчался, прыгая меж круч:

Кто когда об этом слышал,

Чтобы муж вдруг речкой вышел?

Душу нам дарит Господь

Трепетной, опричь, никто же.

Как Творец, душа нежна,

Как Он, милосердна тоже

С тем, кто взор устав колоть,

Вдруг покается сполна.

И упорствует она

Лишь затем, что грех ей мерзок.

Грех противен и Творцу,

Греховодникам завзятым покаяние к лицу:

Грешник и виниться дерзок!

Состраданием взята,

На меня она взглянула,

Кару пытанной сочла,

Наказанье отняла,

Но в ней мудрость не уснула,

Вижу, коль в свое пущусь,

Снова камнем обращусь!

И какая мне в том прибыль —

Звать ее, мою погибель?

Помню, скорбный дух блуждал

По пустыням и трущобам,

Проклиная прежний пыл.

Я искал цельбы хворобам,

Прежним стать собой пылал,

Но не скорби я избыл:

Я желал, страдал, любил.

Как-то раз мне в час охоты

Зверь коварный, дивный тот,

Знойным днем разгоряченный, средь ручья вдруг предстает.

Все отринув в миг заботы,

На нее гляжу, смутив.

И, желая отомститься

Иль сокрыться, брызжет мне

Тучи брызг в лицо: оне

Мне велят преобразиться,

Ах, как грустен сей мотив,

Вдруг оленем обратив, —

И бегу, бегу чрез боры,

От моей спасаясь своры.

Песенка, я не Зевес,

Чтоб из облака златого

Страсть мою пролить дождем,

Хоть Юпитера огнем

Я горю и мысль готова,

Что орел, в лазурь небес

Хитить чудо из чудес —

Лавр, усладу страстотерпца.

Прочи думы — прочь от сердца!