Проект «О»

Филипп Горбунов

Местами весёлое, местами грустное и даже страшное повествование об учёном-генетике из маленького городка, надумавшем к юбилею президента вырастить в лабораторных условиях двуглавого орла. Если бы он знал, чем эта затея для него обернётся… Книга содержит нецензурную брань.

Глава II. Проект века

Утро было морозным и звенело, как хрусталь в отделе посуды. Снег, будто играя, сочно хрустел под каблуком, и было приятно воображать себя Нилом Армстронгом. Сонно буксуя в снежной каше, тащился куда-то замызганный транспорт; прохожие, навсегда разучившиеся быть детьми, угрюмо пускали пар и мрачно, как черепахи в панцирь, прятались в воротники; воздух был чист и упруг, и солнечный луч, отважно пронзивший парсеки ледяной безмятежности, пролился в мир людей, чтобы, упав на чью-то открытую тетрадь со стихами, восполнить в них нехватку таланта избытком тепла и неземного света.

День и впрямь был чудесный. Всё словно дышало предвестьем больших перемен.

Солнце, радостно брызнувшее в окна актового зала НИИ, будто несло благую весть, жадно заполняя собой пространство. Подчинённое его неукротимой силе, всё утопало в нём. Мириады пылинок, празднуя триумф света, взвились в хаотическом танце. А светило продолжало балагурить, золотя и буйные кудри лаборантов, и хмурые лысины профессоров. Добралось оно и до оратора на трибуне — профессора Кукушкина. Проказничая, луч света упал ему на нос, стал щекотать, потом поселился в очках, мешая читать. Но учёный, целиком захваченный идеями, кажется, ничего этого не замечал. Он лишь снял нагретые светилом очки, потёр утомлённую переносицу и подытожил:

–…И в заключение, господа, хотел бы напомнить, что наступающий 2022 год ознаменован не только новыми интересными разработками наших генетиков, но и тем, что в октябре месяце вся страна в едином порыве отмечает юбилей нашего президента — Владилена Владиленовича Кнутина…

В этот момент солнце, будто почувствовав себя лишним там, где речь идёт об истинном светиле, давно указавшем россиянам путь в великое будущее, смутилось и померкло за тучей. А Кукушкин продолжал свой доклад:

— Как вы знаете, нынче всюду идёт широкомасштабная подготовка к празднованию этой славной даты. Одни грозятся перевыполнить план, другие снимают кино о президенте. Начинается что-то сродни социалистическому соревнованию. Вот и я предлагаю включиться в эту увлекательную гонку…

— Каким образом? — донеслось из зала.

— Об этом и речь, — сверкнув очами, профессор переходит к кульминации. — Господа! Имею честь представить на ваш профессиональный суд мой новый проект, который, конечно, поначалу покажется чересчур амбициозным и дерзким, но всё-таки…

— Не томите, профессор, — простонал кто-то сбоку.

— Хорошо. Итак, я и мои коллеги намереваемся, подвергнув мутации ген SHH, вырастить в лабораторных условиях… двуглавого орла. Для этого нам понадобится молодая самка, с которой будут проделаны все необходимые лабораторные манипуляции…

В зале воцаряется мёртвая тишина. Профессор снова надевает очки и, внимательно оглядев публику, продолжает:

— Сразу успокою относительно легальности данного эксперимента. Разумеется, ни о каких «краснокнижных» орлах в данном контексте речи не идёт: во-первых, их изъятие из фауны строго запрещено законом, а во-вторых, большинство пернатых хищников — перелётные. Так что орёл, как вы понимаете, будет весьма условным. Для нашего эксперимента вполне подойдёт кто-нибудь, ну, скажем, из ястребиных. Такую птаху приобрести в питомнике не составит особого труда…

— Вы это серьёзно, Валерий Степанович? — робко вспыхивает на горизонте огонёк рыжей бородки аспиранта Сойкина.

— Абсолютно, Борис! Принцип генетической модификации я уже продумал, осталось проработать с коллегами детали. А назвать сей эксперимент можно «Проект „О“». «О» значит орёл, как вы поняли. Полагаю, это будет интересно как с чисто прикладной — должна появиться возможность генетического улучшения биологического материала, — так и с коммерческой стороны (в Пекине, напомню, открылся аквапарк с летучими рыбами — посещаемость сумасшедшая; подтянулись спонсоры; институт перешёл на самоокупаемость). Разве нам не нужны деньги? И потом, столь эффектный, символический подарок наверняка запомнится и войдёт в скрижали современной генетики как один из самых смелых экспериментов, — подытожил Кукушкин.

— Чепуха, — негромко резюмировал кто-то поблизости.

— Я бы не спешил с выводами, — гордо отозвался профессор.

— Минутку, Валерий Степанович! — снова мелькнул рыжий огонёк на галёрке. — Подарок президенту — это, конечно, замечательно, но что вы там говорили по поводу генетического улучшения? Что именно вы хотите улучшить?

— Помните, 11 лет назад японские учёные вывели чирикающих мышей. Знаете, что было дальше? Они продолжили экспериментировать, чтобы понять, как могут эволюционировать голоса животных в осмысленную речь. Тогда тоже нашлось немало скептиков, считавших этот проект бессмысленной тратой госсредств, но в конечном счёте, как вы знаете, учёные постигли происхождение человеческой речи! — радостно заключил профессор.

— Да, это был известный эксперимент, — подтвердил младший научный сотрудник Петя Чайкин. — Инициатор проекта доктор Накамура, помнится, даже получил нобелевку в области медицины и физиологии. Вы слышали о Накамуре, Борис?

— Увы… — потупился Сойкин.

— Стыдно, коллега, — Чайкин демонстративно повернулся к Боре, чьё пламя как-то съёжилось и поблёкло. Аспирант залился краской, помолчал, жуя губы, и сказал негромким, виноватым голосом:

— Простите, профессор, но вы так и не ответили: как «Проект „О“» поможет усовершенствовать гены орла… то есть ястреба?

— Это выяснится в процессе, — тотчас парировал Кукушкин. — Главное: получить грант…

— И как же вы планируете его получить? — раздался густой баритон академика Смелянского — человека с аристократическим профилем и гордой осанкой, настоящего гуманиста, заслуженного деятеля наук, старейшего сотрудника РАЕН, учёного, с чьим мнением принято было считаться даже на самом верху.

— Обратимся в фонд.

— А разве их ещё не закрыли? — удивился Смелянский.

— Парочка ещё работает — Президентский и Дорофеевский. Естественно, обратимся в последний.

— То есть в Дорофеевский. Хм… А кто такой этот Дорофеев? Что-то знакомое…

— Православный миллиардер и меценат, — ответил Кукушкин.

— Ах, правосла-авный! — протянул академик и добавил чуть тише: — Небось, аккредитацию ему тоже в РПЦ продлевали?..

Друзья Смелянского захихикали. Валерий Степанович нахмурился.

— Не вижу ничего зазорного, профессор, в том, чтобы хорошо зарабатывать и при этом чтить православные каноны.

— А я слышал, — подал голос младший научный сотрудник Семенюк, сидящий позади всех, — что Дорофеев этот в своё время спонсировал проект «Новороссия», закончившийся для Украины большой кровью, а для России — серьёзными санкциями. Это так?

Кукушкин стёр испарину со лба.

— Умоляю, господа, давайте не касаться политики!

— А я вот читал, — снова подключился Боря Сойкин, цепляющийся за малейшую возможность нанести ответный удар профессору Кукушкину, — что у него в замах по работе с общественностью был до выборов… этот… как его?.. лохматый такой… Всехдосталов, во!

— Это ещё кто? — заинтересовались на галёрке.

— Да предводитель клуба байкеров, доверенное лицо президента…

— Вот-вот, — вставил Семенюк. — Он ещё в партию вступил и даже в Думу осенью прошёл…

— Господа! — потел и ёрзал Кукушкин. — Меня чистота финсредств не интересует. А со своей стороны хочу заверить, что, если потребуется, целиком и полностью отчитаюсь перед вами за каждую копейку.

— Это прекрасно, но не кажется ли вам, профессор, — снова чинно зазвучала мерная речь Смелянского, — что, коль скоро вы пошли на подобные жертвы и связались со столь одиозными персонажами, то, может, не стоит размениваться по мелочам?

— Что вы имеете в виду?

— Предложите что-нибудь более практическое…

— Например?

— Вот тут уже говорили о санкциях…

— Простите, Александр Рудольфович, — тактично вмешался Чайкин, — сейчас следует говорить: временные финансовые трудности…

Смелянский только отмахнулся.

— Да как ни назовите… Так вот. Если действительно хотите затеять полезный проект, помогите вологодским фермерам — у них скотина голодает, кормов нет по причине сан… извините… временных трудностей. И, если бы вам удалось сделать так, чтобы бурёнки подолгу обходились без силоса, не снижая при этом показателей по надоям в регионе, фермеры, думаю, вам памятник бы воздвигли.

Кукушкин высокомерно хмыкнул, хитро полюбопытствовав:

— Уж не хотите ли вы, профессор, сказать, что знаете, как этого добиться?

— Знаю, — неожиданно спокойно ответил Александр Рудольфович.

— И как же?

— А вы скрестите корову с верблюдом.

В зале поднялся хохот, раздались выкрики «Оригинально!», «Стоит попробовать» и всё в таком духе. Валерий Степанович выдавил неловкую кривую улыбку.

— Ценю ваш искромётный юмор, господин академик, но хочу напомнить, что Китай давно обогнал нас по количеству генно-модифицированных продуктов и животных, создающих почву для целого ряда побочных проектов и, как следствие, гипотетических открытий. Вас как учёного это не задевает?

— Меня как учёного, — начал академик, постепенно возвышая голос, — глубоко задевает факт профанации научной деятельности, которой вы собираетесь заниматься в стенах уважаемой организации на деньги какого-то проходимца с миллионами!

Тут поднялся невообразимый гул. Кукушкин поперхнулся воздухом и умолк. Уголки его губ обиженно устремились вниз, подобно слабой ветке ивы под грузом тяжёлого мокрого снега. Он стушевался, смахнул пот со лба на листки с докладом. Кто-то громко аплодировал Смелянскому, кто-то, напротив, заступаясь за оратора, кричал, что «академик пытается встать на пути научного прогресса». Градус дискуссии рос.

— Господа! Господа! — вмешался директор НИИ академик Сергей Павлович Седых — старый тучный добряк, что всё это время единолично заполнял собой президиум. Он давно симпатизировал Кукушкину как крупному учёному. Седых поднял в примирительном жесте руки. — Давайте не устраивать балаган. Я уверен, профессор ответит на все ваши вопросы и замечания, но по порядку, — и повернулся к Кукушкину. — Пожалуйста, Валерий Степанович.

— Спасибо, — сказал учёный, когда шум в зале понемногу утих. — Не могу согласиться с консервативными взглядами академика Смелянского, хотя и уважаю его точку зрения. Любая наука должна развиваться на практике, а не топтаться на месте в плену кондовых стереотипов и чьих-то необоснованных фобий, — при этих словах Кукушкин метнул пылающий взор в сторону Александра Рудольфовича, но тот лишь гордо отвернулся. — В любую эпоху двигателем прогресса были исключительно носители новых взглядов и революционных идей. «Безумству храбрых поём мы песню», — сказал Горький и, конечно, был прав. Кто почивает на лаврах всенародных любимцев, если открытие принесло пользу стране? Первооткрыватель. А кто ложится грудью на амбразуру общественного или властного мнения и гибнет первым, если эксперимент не удался? Снова первооткрыватель. Именно он всегда под ударом!.. А через десятки лет к его исследованиям вдруг возвращаются и находят их гениальными. Вспомните хотя бы прославленного русского биолога Николая Кольцова, стоявшего у истоков молекулярной генетики и, по сути, затравленного властями. А теперь мы знаем, что он был на правильном пути!.. Или, скажем, многократно оплёванный Фрэнсис Гальтон — двоюродный брат Чарльза Дарвина, родоначальник «евгеники» — науки, призванной улучшить человеческий генофонд…

— Стоп! — перебил Смелянский. — Давайте не путать божий дар с яичницей. «Евгеника» была инструментом нацистов в Рейхе. Напомнить, чем закончились их изыскания?

— Александр Рудольфович, дорогой, я прекрасно знаю школьный курс мировой истории, — язвительно заметил Кукушкин. — Я, конечно, говорю о позитивной «евгенике». В конце XX столетия, если вы не в курсе, с её помощью стали изучать наследственные заболевания, многие из которых сейчас успешно лечат.

— Да, но пока только в Германии и в Израиле, — напомнил академик. — А в нашей стране, в силу ряда объективных причин, вопрос об этом суррогате генетики до сих пор открыт и вызывает столь же ожесточённые споры, что и история с эвтаназией. Что же касается ваших экспериментов, профессор, то они, на мой взгляд, абсолютно антинаучны!

— Ну а как же опыты легендарного хирурга Владимира Демехова в 1954-м?

Смелянский задумался.

— Не тот ли это Демехов, что создал в лаборатории двуглавую собаку?

— Он самый, — подтвердил Кукушкин.

— Foedis! — поморщился Смелянский. — Я не приветствую опыты над животными, а Демехов провёл двадцать экспериментов над собаками, один чудовищней другого! А ведь можно было прибегнуть и к более человечным способам…

— Мне импонирует ваш гуманизм, профессор, — медленно пунцевея, произнёс Кукушкин, — но позволю себе напомнить, что именно эти опыты легли в основу современной трансплантологии, позволив в 1967 году Кристиану Барнарду успешно провести первую пересадку сердца.

— Фигурально выражаясь, вы собираетесь пересадить сердце?? Слабо верится! По-моему, вы преследуете совсем иные цели, — заметил Смелянский.

На щеках оратора буйно распускались маки.

— Я, Александр Рудольфович, уже говорил, что преследую несколько целей: во-первых, — и я не стесняюсь признаться в этом — это оригинальный подарок президенту; во-вторых, почва для новых исследований и, наконец, в-третьих, возможность создать неплохую рекламу институту и привлечь спонсоров, как это делают наши китайские коллеги.

— То есть вместо того, чтобы заниматься импортозамещением, помогать сельскому хозяйству и продуцировать полезные идеи, мы теперь будем за государственный счёт лепить в лабораториях мутантов?! Гениально! — всплеснул руками Смелянский.

Маки Кукушкина полыхали огнём.

— Вот и займитесь спасением родины! — дерзко посоветовал профессор. — Только не мешайте нам экспериментировать…

— Да делайте что хотите! — махнул рукой Смелянский. — Решать не мне. Но я бы всё-таки предостерёг вас, профессор, от подобных авантюр. Страна переживает не лучшие времена, и наша задача — помочь ей, накормить её. Коллеги-растениеводы из соседней лаборатории, например, вывели в этом году новую гомогенизированную пшеницу, а что у нас? А у нас в квартире газ! — нервно хохотнул Смелянский.

— Причём тут газ, Александр Рудольфович?

— Поймите, ваш проект не только не актуален, антинаучен и попросту вреден, но элементарно чужд основной линии партии и правительства. Если же ему всё-таки дадут зелёный свет, вы с ним ещё наплачетесь, вот увидите, а у НИИ начнутся проблемы, расхлёбывать которые придётся до китайской Пасхи…

Нервно ища в карманах носовой платок, старательно выглаженный женой накануне, Валерий Степанович вдруг замечает его на трибуне, удивляется, промокает им воспалённый свой лоб и гордо произносит:

— Я устал от вашего пессимизма, господин академик! Что за упадничество!

— Это называется логикой, профессор.

— Глупости! Вот получу грант, тогда и поговорим!

— Если это случится, я буду вынужден покинуть страну, — зычным своим голосом заявляет Смелянский. — Не желаю работать под одной крышей с новым Лысенко.

Кукушкин, опешив, разевает рот, ловя им пыль. А в зале снова поднимается шум, на сей раз более ожесточённый. Звучат аплодисменты в поддержку несгибаемого академика, крики «Браво!»; кто-то, наоборот, голосит: «Даёшь „Проект „О““!»; кто-то непонятно в чей адрес кричит: «Позор!» Унять разгорячившихся коллег спешит директор.

— Тише, господа, тише! Позвольте и профессору высказаться.

Гвалт понемногу утихает, и Валерий Степанович, откашлявшись, вытирает пот со лба и суёт скомканный платок в карман.

— Хорошо, — голос его надломлен, — если вам не нужны смелые эксперименты, — пусть их не будет; не хлебом единым, как говорится. Чёрт с ними! Но я повторяю: проект этот поможет нам найти меценатов и в частности достроить Академгородок. Или нам и на это наплевать?

В зале устанавливается задумчивая тишина.

— Вообще-то, профессор прав, — доносится с края голос доктора Соловьёва, — тяжко без нормального жилья. Что мы, каторжники?!

— А Москва отчётов требует, подгоняет!.. — вставляет кто-то издали. — Совершенно невозможно работать!..

— Да уж, — вздыхают задние.

— Ну вот! — продолжает Кукушкин, немного повеселев. — А если всё получится — я говорю «если», потому что не всё, увы, зависит от меня и моих подчинённых — так вот, если всё удастся, наш НИИ приобретёт славу одного из самых инновационных исследовательских институтов России.

— То, что вы называете инновациями, профессор, — вновь вспыхивает Смелянский, — всего лишь эксперимент амбициозного школяра! Остановитесь, пока не наломали дров!

Опять всплеск эмоций, выкрики и аплодисменты, перекричать которые Кукушкин не в состоянии. Прикусив язык, Валерий Степанович умолкает. Ему на помощь опять приходит Седых. Он машет руками и требует тишины, которая через мгновение всё-таки настаёт.

— Не надо кричать, господа! Где ваш такт? Я предлагаю вспомнить, что мы живём в демократическом обществе…

Во время последних слов в публике раздаётся чьё-то саркастическое «хе-хе», после чего впереди сидящая профессура начинает недовольно оглядываться, по инерции гневно меча молнии взглядов в академика, что сидит во втором ряду. Но тот, как на грех, спокойно беседует с коллегой, всем своим видом демонстрируя глубочайшее презрение к обсуждаемой теме. Носитель оппозиционного смешка так и не выявлен, и Седых продолжает:

— Повторяю: мы живём в демократическом обществе. Так давайте и в нашем институте придерживаться цивилизованных светских правил, коль скоро люди, собравшиеся здесь, представляют из себя цвет современной науки. Я предлагаю не ссориться, а проголосовать. Итак, кто за то, чтобы поддержать проект профессора Кукушкина?

К немалому удивлению Валерия Степановича, поднимается целый лес рук. Кукушкин благодарно улыбается коллегам.

— Так. Кто против?

Взлетают руки академика Смелянского, троих его коллег и МНС Семенюка.

— Кто воздержался?

В углу, на галёрке мира, несчастным тихим огоньком рыжеет аспирант Сойкин, неуверенно поднимая руку.

— Смелее, Борис, — поддерживает его Седых, — вы не одиноки.

И присоединяется к коллеге.

— Vox populi — vox dei, — улыбаясь, изрекает директор. Ещё не до конца поверив происходящему, Кукушкин рассеянно улыбается.

— Пропал институт, — тихо вздыхает Смелянский.

— Господа, — продолжает Седых, — если больше ни у кого никаких вопросов, реплик или соображений нет, предлагаю на этом закончить. Благодарю за внимание.

Публика, оглушённая диспутом, тяжело снимается с мест, продолжая обсуждать предложение оратора на ходу. Седых перегибается через бортик и игриво вопрошает у Кукушкина:

— Валерий Степанович, позвольте осведомиться, на вас все биологи влияют столь тлетворно или только китайские?

Профессор натужно смеётся.

— Честно говоря, думал, что вы проголосуете за…

— Будь я на месте большинства, я бы так и сделал.

Кукушкин помрачнел.

— А почему же вы воздержались?

— Я в крайне затруднительном положении. Как учёный я не могу не согласиться с доводами Смелянского, но как ваш друг — искренне желаю вам удачи, хотя и чувствую, что дело дрянь…

— А вот я так не считаю, — твёрдо произнёс Кукушкин. — Дайте мне шанс, и я докажу вам это.

— Ну, хорошо, — сказал Седых. — Соберите своих подчинённых, подготовьте смету и план мероприятий и, когда будете готовы, зайдите ко мне.

Кукушкин ликовал. Бросив победоносный взгляд на академика Смелянского, что укоризненно посматривал на профессора, Валерий Степанович спешно собирал свои бумажки. Александр Рудольфович только покачал головой и молча направился к выходу. Кукушкин потом не раз ещё вспомнит эту согбенную, потухшую спину, что, как немой укор, маячит в дверном проёме и исчезает, смирившись с выбором большинства.

В тот же день лаборатория Кукушкина приступила к подготовительной работе над проектом. МНС Чайкин — красавчик-брюнет, суетливый, но услужливый малый — всё бегал и журчал, что это будет проект века. Профессор его не слушал. Он просил коллег сосредоточиться на работе. О самом же проекте пока было решено не распространяться — мало ли что. Родным профессор расскажет о своём эксперименте лишь в середине марта грядущего года, когда получит добро от Москвы. Жена и сын будут в неописуемом восторге.