Проект «О»

Филипп Горбунов

Местами весёлое, местами грустное и даже страшное повествование об учёном-генетике из маленького городка, надумавшем к юбилею президента вырастить в лабораторных условиях двуглавого орла. Если бы он знал, чем эта затея для него обернётся… Книга содержит нецензурную брань.

Глава V. Как бороться с продажными СМИ

Вернувшись в Ленинск, Кукушкин предпочёл не рассказывать родным о случившемся в Москве и даже вместо программы «Время», в которой могли показать сюжет о трагедии, запустил комедию Гайдая, нарочито беззаботным тоном расспрашивая, как дела у домашних, чего нового в городке и всё в таком духе. Жена устало отмахивалась.

— Да чего тут может быть нового, Валер? Всё по-старому. Стена в Толиной комнате совсем отсырела. Надька вчера забегала, на Гришку жаловалась — пьёт, зараза, руки распускает! А я ей говорила: бросай ты этого охломона! Смотри, сколько парней хороших вокруг! Да взять хотя бы Витьку-водителя с третьей базы. И пьёт только по праздникам, и не урод совсем, и оклад будь здоров. Нет, вцепилась в этого обалдуя, прости господи!.. Говорит, мне его жалко… Вот дурная!

— Ну, а, может, по телевизору чего показывали? — проигнорировав монолог жены, осторожно поинтересовался Валерий Степанович. — Фильм какой-нибудь или шоу?..

— А у меня, Валер, каждый день шоу, причём реалити, — ядовито заметила Люба, — с утра в очередях толкаемся — игра на выживание называется; потом с сумками по колдобинам — кто без переломов до подъезда добежит. А там домашние хлопоты — шоу «Дом-3», не слыхал? Нам не до скуки… — вытирая усталые руки о передник, с грустной усмешкой сказала жена, потом села и виновато улыбнулась: — Чего это я разворчалась, как старуха? Сам-то как съездил? Как там Москва?

На Любины расспросы муж отвечал сухо и односложно: мол, всё в порядке. Жена, однако, почувствовала в муже некоторое напряжение, но, подумав, что он просто устал с дороги, решила его не донимать.

На другой день Кукушкин первым делом постучал в кабинет директора.

— А-а, Валерий Степанович! — обрадовался Седых. — Проходите, проходите! Как съездили? Какие результаты?

Профессор, устало улыбнувшись, опустился в кресло и нахмурился.

— Видел я, Сергей Павлович, трёх царей. Так называемый Священный ареопаг Синодального отдела московской епархии…

— Кого видели? — у директора вытянулось лицо.

— Священников, служителей культа… Как хотите, так и называйте. В общем, в соответствии с новым законом, вопросами выдачи грантов в России теперь занимаются только они…

— Кто? Попы?! — брови Седых в ужасе полезли на лоб.

— Ага. И ФСБ, — весело добавил Кукушкин.

— Что-то я в толк не возьму, — сонно, как осеннее солнце в тучу, оседал в кресло изумлённый Седых, — вы же к Дорофееву собирались, в фонд!.. А говорите про каких-то попов… Чем вы там занимались, Кукушкин? Причащаться ездили?

— Не только я причащался… Видели бы вы, какая у резиденции патриарха очередь стояла!.. Сплошь учёные. Прямо афонские паломники…

— То есть?

— Я был свидетелем катастрофы, Сергей Павлович, наблюдал за умиранием отечественной науки, — грустно вздохнул профессор. — Понимаете, всё в Москве так переменилось за последние пять лет, что и узнать ничего нельзя… Атмосфера гнетущая, напряжённость чудовищная, патрули кругом, китайцев как грязи… И вот приезжаю я в фонд, а он изнутри — ну вылитый Тадж-Махал, охраняется почище, чем Форт-Нокс, и сияет, как… не знаю что! И сидит там некий картавый господин с военным, как мне показалось, прошлым, новый зам Дорофеева, который всех без разбора посылает, как вы изволили выразиться, причаститься, припав к персту архимандрита: мол, постановление правительства…

— Постановление правительства?? — лицо директора сползло на стол; брови были готовы отделиться от лица и выпорхнуть в форточку.

— Не изволите ли ознакомиться? — Кукушкин протянул директору тонкую брошюрку с гербом на обложке. — Вот, купил по случаю на вокзале перед отъездом.

Сергей Павлович нацепил очки и стал бегло изучать документ, то и дело цокая в недоумении языком и нервно посмеиваясь.

— Им что, кагор в плеши ударил? — задал полуриторический вопрос Седых, когда постановление было прочитано. — Что означает сей экзерсис, профессор?

— Уступку.

— Кому?

— Тем, кто взалкал христианского миропорядка и эры вечного благоденствия…

— Не юродствуйте! — поморщился Сергей Павлович, в раздражении откладывая брошюру.

— Я вполне серьёзно!.. Слышал, что после возмущений некоторых мирян наверху был принят ряд кардинальных мер, одна из которых — вот этот документ… Просто кто-то решил, что учёным деньги достаются слишком просто…

Седых задумчиво почесал лысину.

— И что прикажете теперь делать? Ждать наступления эры благоденствия?

— Именно, — улыбнулся Кукушкин. — К счастью, ждать осталось недолго. Мне скоро позвонят…

— Когда? Через два месяца?

— Думаю, пораньше: я им понравился, — сказал, посмеиваясь, профессор.

— Вот так фокус! Чем же вы очаровали непоколебимых догматиков?

— Искренностью, — елейно улыбнулся Валерий Степанович.

— И скромностью, — ехидно добавил Седых.

— Естественно, — ещё слаще ощерился Кукушкин. — Но мы всё равно должны дождаться их решения.

Сергей Павлович подумал и произнёс:

— Ну что ж, подождём… Занимайтесь пока текущими делами, профессор. И зайдите в бухгалтерию. Вы не возражаете, если я проштудирую ещё раз сей дивный документ? — Седых кивнул на постановление.

— Да ради бога! — улыбнулся Кукушкин, суетливо снимая очки и чуть не кладя их мимо кармана пиджака.

— Что с вами? — пристально посмотрел на коллегу директор. — Вы не здоровы?

— С чего вы взяли?

— У вас усталый вид.

— Это с дороги, наверно… Я могу идти?

— Конечно.

Покинув кабинет директора, Кукушкин жаждал только одного — чтобы в лаборатории, куда он войдёт через пару минут, не начались расспросы о московской трагедии: Валерий Степанович не хотел ворошить пережитое и надеялся, что его коллеги, преимущественно молодые люди, не в курсе случившегося, поскольку интернета в Ленинске, как вы знаете, нет, а телевизора многие из них не смотрели с начала второго срока Кнутина. Валерий Степанович как огня боялся этой темы, хотя и догадывался, что когда-нибудь она всё же всплывет. И Кукушкину повезло: снова вокруг него зажурчал Чайкин, заалела в углу скромница Синичкина… Конечно, стали расспрашивать о поездке, и Кукушкин честно признался, что проект теперь «в руках Божьих» и, стало быть, надо подождать решения священников. Учёные воззрились на него, как на пациента Кащенко, и Валерию Степановичу пришлось долго и нудно объяснить, что он имел в виду…

Вечером, возвращаясь из института, Кукушкин вспомнил, что за всей этой суетой забыл утром купить «Ленинские известия». Это была старая профессорская привычка — читать свежие газеты и смотреть программу «Время». Во-первых, Валерий Степанович доверял отечественным СМИ, а во-вторых, он таким образом подчёркивал свою принадлежность к интеллигенции.

Газеты за стеклом сладострастно харкали в вечность леденящими кровь заголовками: «Бабушка-сексуальный маньяк», «Комсомолец-потрошитель» и «Оппозиционер Чагин: яд для бунтаря». Кукушкин вспомнил эту фамилию — о Чагине он пару раз слышал от студентов, обсуждавших острые политические моменты в курилке. Подойдя ближе, Кукушкин сразу заметил свежий номер «Известий» — он стоял в центре. На обложке была большая фотография какого-то ребёнка с магнетическим, непостижимо-синим взглядом. Профессор встал как вкопанный — сквозь мутное стекло киоска ему улыбался… погибший в московской давке мальчик! Тихо и светло глядел он, как живой, с того света в этот… Дрожащей рукой Валерий Степанович выгреб потные металлические десятки и, не считая, высыпал продавщице, попросив номер «…известий». Напялил очки. Развернул. Погрузился… То, что Кукушкин прочитал в статье, посвящённой московской трагедии, мягко говоря, повергло профессора в исступление, грубо говоря, прибило. Автором сего перла с кричащим заглавием «Очередная провокация Госдепа закончилась гибелью ребёнка!» выступал некий аноним из отдела журналистских расследований. Суть написанного сводилась к следующему: произошедшая у резиденции патриарха трагедия — чётко спланированная Госдепом США акция, призванная доказать, на сколько русский народ дремуч и сер и на что он способен ради поповских подачек… Валерий Степанович читал и не верил собственным глазам: «Гнусная провокация американских наймитов, создавших давку, в которой погиб пятилетний Алёша Никифоров, ярко демонстрирует беспомощность спецслужб США, утративших все рычаги воздействия на российскую власть и, видимо, в отчаяние совершающих подобные дикие телодвижения. Полностью деморализовавшиеся в тщетной борьбе за место под солнцем агенты Белого дома были вынуждены пойти на крайние меры…» Кукушкин протёр очки, снова открыл обложку, чтобы взглянуть на дату издания. Газета, естественно, была утренней, хотя… патетическая жёлчь автора напомнила учёному риторику пропагандистов тридцатых годов — тот же зубовный скрежет в каждой строке, та же слепая ярость к незримому «кольцу врагов», стремящихся всеми правдами и неправдами расколоть общество и уничтожить российскую государственность. Кукушкин продолжил читать: «…Конечно, — писал автор, — хочется верить, что шпионы не собирались направлять свою агрессию именно на этого мальчика, но ведь должны же они были отдавать себе отчёт, какие могут быть жертвы в столь многолюдном месте, если прокричать (на ломаном русском): „Сувениры раздают“?..» В Кукушкине вскипало негодование. Строчки запрыгали перед глазами, словно расстреливая профессора дробью букв в упор. Валерий Степанович стиснул зубы. «…И вот я хочу спросить: кто ответит за эту трагедию? Кто заплатит за жизнь ребёнка? Кто, в конце концов, пожалеет мать Алёши, оказавшуюся в психиатрической клинике? Кто поможет её старой матери, оставшейся без попечения дочери? Кто восстановит сломанные судьбы? Кто объяснит поджигателям и провокаторам, что Россия — мирная держава, не собирающаяся даже после таких инцидентов внедрять санкции против кровавого Вашингтона, хотя отдельных персонажей истории и следовало бы призвать к ответу? Кто скажет нам правду? Кто?..» — сыпал вопросами разгневанный автор. Валерий Степанович чувствовал, что у него начинает пошаливать давление и не худо бы принять таблетку. «…А в завершение, — писал аноним, — хочу пообещать, что ни я, ни мои коллеги из отдела журналистских расследований не бросим этого дела и будем неустанно следить за дальнейшим развитием событий вокруг московской трагедии. Зло должно быть наказано. Продолжение следует…»

«Вот сучий потрох!» — думал Кукушкин, в ярости комкая газету. И тут Валерий Степанович вдруг встал как вкопанный. «Минутку! Он сказал, что Алёшина мама попала в психиатрическую больницу? Не может быть!.. — учёного прошиб холодный пот. — Но ведь я видел это во сне!.. Я что, начал видеть вещие сны?!.. Да нет, чушь! Обычное совпадение, — успокаивал себя Кукушкин. — А вот в редакцию „…известий“ я завтра обязательно позвоню!»

Всю ночь Валерию Степановичу снились толпы озверевших бабушек-маньяков и комсомольцев-потрошителей с рычащими бензопилами. Проснулся он совершенно разбитый, но данное себе слово решил сдержать и в обед позвонил в газету.

— Редакция «Ленинских известий». Слушаю вас, — раздался в трубке нежный женский голосок.

— Здравствуйте! Я бы хотел с кем-нибудь поговорить по поводу опубликованной вчера статьи. Я могу обсудить это с вашим руководством?

— А что случилось?

— Изложенная в статье история, скажем так, не соответствует действительности.

— Хм… Но шеф сейчас на совещании, а зам в командировке… А кто автор и как статья называется?

— Автор, видимо, по причине природной скромности не указал своей фамилии. А статья — про давку у резиденции патриарха, где ребёнок погиб…

В трубке на мгновение образовалась напряжённая тишина.

— А из какого отдела?

— Из отдела журналистских расследований.

— Тогда я вас сейчас с их начальником свяжу, — сказала барышня. — Секундочку!..

Зазвучала усыпляющая босанова, и томный голос туземки страстно исполнил профессору что-то до смущения интимное. Слушая обволакивающие переливы португальской шепелявости, Валерий Степанович автоматически забарабанил в такт мелодии пальцами по столу. Продолжался концерт минуты две, потом раздался щелчок и прежний девичий голосок спросил:

— Аллё, вы ещё там?..

— Естественно.

— Вы знаете, — начала барышня извиняющимся тоном, — они сейчас работают над новым сенсационным материалом.

«Ага, — подумал Кукушкин, — над очередной бабушкой-маньяком…»

— Они что, всем отделом работают?

— Ну да. Вы не могли бы завтра перезвонить?

— Завтра? Ну, хорошо. Когда?

— Давайте часиков в пять, ладно? Они как раз закончат, думаю…

— Стахановцы прямо, — чуть слышно хмыкнул Кукушкин.

— Что?

— Хорошо, в пять так в пять.

— Тогда до свидания, — сказала девушка и повесила трубку.

Через сутки история повторилась, но на том конце провода была уже другая девица — обладательница дежурного, шероховатого и немного прокуренного голоса работницы ЖЭКа либо другой казённой организации, где, как известно, приходится работать не с людьми, а с населением, отчего и появляется в голосе некоторая грубость.

— «Ленинские известия». Слушаю! — проворчала девушка.

Кукушкин представился и попросил соединить с начальником отдела журналистских расследований. Девица что-то буркнула, но просьбу профессора выполнила. Зашелестела морской волной тёплая босанова, зашептала непристойности португалка… Через минуту трубка закашляла густым и крепко простуженным баритоном.

— Кхе-кхе… Отдел журналистских расследований. Я вас слушаю.

— Здравствуйте! Моя фамилия Кукушкин. На всякий случай добавлю: доктор наук, профессор. Я бы хотел поговорить с начальником отдела по поводу позавчерашней статьи о трагедии у Храма Христа Спасителя…

— Я… кхе-кхе… замначальника Печерский. А что, собственно, случилось?.. кхе-кхе-кхе…

— Да ничего особенного, ваш сотрудник написал глупость…

— Глупость? — спросил Печерский и громко высморкался.

— Вопиющая и к тому же крайне опасная, разобщающая и вносящая смуту в умы…

— Крайне опасная, говорите?

— Не то слово.

— Поконкретнее можно?

— Пожалуйста! Ваш журналист…

— Имя-то у него, надеюсь, есть? — перебил замначальника.

— Навряд ли, — парировал Кукушкин. — Люди, подобные этому борзописцу, давно утратили всё человеческое, начиная с облика и кончая именем. Так вот. Журналист ваш позволил себе извратить действительность до такой степени, что приплёл к трагедии теорию заговора…

— А-а, я, кажется, понял, о ком речь! — радостно воскликнул Печерский. — Простите. Продолжайте, пожалуйста.

— Чего продолжать-то? Ваш коллега придумал какой-то Госдеп США, чьи агенты якобы устроили давку, в которой погиб мальчик!

— То есть это неправда?

— Ахинея высшей пробы!

— Откуда вы знаете?

— Я — очевидец, — не задумываясь, выпалил Кукушкин и тотчас пожалел об этом, но было поздно.

— Ах, вот одо чдо! — прогнусавил Печерский и снова, как слон, затрубил в платок. — Понятно.

— Что вам понятно?

— То, что вы не совсем по адресу, господин… мнэ-э… как вас?..

— Валерий Степанович.

— Валерий Степанович? Ага. Ну, в общем, это не к нам…

— А к кому??

— Объясняю… кхе-кхе… Московская трагедия — дело первостатейной важности, вопрос политический, а такие дела находятся… кхе-кхе-кхе… полностью в ведении шефа. Так что, Валерий Степанович, вам лучше с ним поговорить.

Кукушкин чуть не проглотил трубку.

— Погодите! Вы что, хотите сказать, что этот пасквиль был инициирован вашим руководством?!

Печерский в ответ смачно чихнул.

— Будьте здоровы!

— Збазиба, — снова густо загнусавил замначальника, — ужасдно простужен… Дело это политическое, поскольку там фигурируют иностранцы…

— Иностранцы много где фигурируют, это ничего не значит! Вы мне докажите, что там были агенты Госдепа — тогда поговорим о политике…

— А чего тут доказывать! — усмехнулся Печерский. — Сейчас напряжённость по всем фронтам…

— Допустим. И что?

— Вы, профессор, как маленький, в самом деле! Политики последние лет десять, наверно, только в Думе нет. Звоните главному — вам всё объяснят.

— Минуточку! Но состряпали-то статью ваши сотрудники!

— Извините, меня начальник отдела вызывает, — и Печерский повесил трубку.

— Какого чёрта! — в сердцах воскликнул Кукушкин. Перезвонить он не решился, хотя и был зол. Поразмыслив немного, Валерий Степанович успокоился и решил продолжить свои попытки разобраться в произошедшем завтра. Однако тревожное предчувствие, только что поселившееся в нём, намекало, что эти его поползновения не сулят ничего хорошего. Почему — Кукушкин и сам не знал. Но отступать не желал. И не потому, что был отчаянным правдорубом, отнюдь нет, и вы, дорогой читатель, полагаю, в этом уже убедились, но политическая вакханалия на костях Алёши Никифорова была настолько кощунственна и аморальна, что профессор не мог молчать. Вся его гражданская сознательность впервые за сорок пять лет земной жизни отчаянно взбунтовалась против омерзительной газетной лжи. И ярость благородная вскипала всё жарче… К тому же Кукушкин был невероятно упрямым. И если говорил, что берётся за какое-то дело, это означило, что он обязательно доведёт его до конца; а если он надумал узнать, зачем журналистам из главной региональной газеты потребовалось врать, — будьте покойны, он выяснит и это. В достижении цели Кукушкин был очень упорным, даже мог иногда пойти на принцип, что совершенно не монтировалось с таким диаметрально противоположным его качеством, как тихий конформизм. Словом, Валерий Степанович был фигурой противоречивой, а такие, как правило, на определённом жизненном этапе чаще всего подвергаются душевному томлению и длительному самокопанию со всеми вытекающими из этого последствиями.

Спустя сутки учёный снова позвонил в редакцию «Ленинских известий». В трубке зажурчал голосок первой барышни, и Валерий Степанович немного воспрянул духом. Он напомнил о себе и снова попросил соединить с главным.

— Ой, он на пресс-конференции у мэра, — прощебетала барышня.

— А когда вернётся?

— Ну, потом фуршет будет…

— Сударыня, — устало вздохнул Кукушкин, — я третий день пытаюсь получить хоть какие-то комментарии от ваших сотрудников, и всё без толку!..

— Подождите, я вас сейчас с замом его соединю, он вроде на месте был…

Снова всплески босановы, жаркий шёпот португалки и всякие пикантности… Наконец в трубке раздался деловой мужской голос:

— Замглавного редактора Горкин. Слушаю вас.

Профессор представился и уже начал посвящать собеседника в суть дела, как тот вдруг его остановил:

— Нет-нет, это вам к шефу. Политика — его стезя. А я только кадрами занимаюсь да рубрику веду экономическую. Так что пардон!..

— Опять двадцать пять! — воскликнул Кукушкин. — Что же вы меня третьи сутки мурыжите? Почему сразу не могли сказать?

— Простите, лично я вам ничего не говорил. Поговорите с секретарём. Кстати, можете у неё на приём записаться. Я вас переведу, окей? — в трубке щёлкнуло, опять запахло морем и развратом.

— Ну что, поговорили? — спросила девушка.

— Не совсем. Опять к вам отфутболили…

— Странно… А я решила, что…

— Милая барышня, — прервал её закипающий Кукушкин, — если вы наивно полагаете, что мне, доктору наук, больше нечем заняться, кроме как сутки напролёт обрывать телефоны редакций, вы жестоко заблуждаетесь. Этот ваш Горкин сказал, что вы можете записать меня на аудиенцию к его императорскому величеству главному редактору…

Девушка проигнорировала ёрничание.

— Так, посмотрим… Подъезжайте-ка в среду. В среду вас устроит?

— Вполне.

— На семнадцать запишу?

— На семнадцать? Минутку, — профессор полез в ежедневник. — Угу… ага… Хорошо, давайте.

— Договорились. Что-то ещё?

— Вроде нет…

— Тогда до среды, — и секретарша попрощалась с Кукушкиным.

В среду вечером лекций у профессора не было, а в НИИ он удачно отпросился, прикрываясь легендой о внезапной хвори жены. Это была ещё одна маленькая ложь во спасение большой правды, за которую Кукушкин бился, не щадя живота своего. Открыть людям глаза на истинную подоплёку гибели Алёши Никифорова — вот была цель нашего героя.

Без пятнадцати пять Кукушкин был в редакции. Вежливо отказавшись от кофе, предложенного кареглазой прелестницей-секретаршей, обладательницей того самого медового голоска, Валерий Степанович нервно листал старые выпуски «…известий», то и дело поглядывая на часы. В десять минут шестого главред снизошёл и профессора пригласили в кабинет — просторное помещение с маленькими иконками в каждом углу, с большим столом и огромным портретом президента над креслом редактора. Кукушкин уже ничему не удивлялся.

Главред оказался полноватым мужчиной лет пятидесяти с мутно-серым взглядом пёсьих глаз и приятным ровным баритоном. Фамилия его была под стать рангу и облику — Круглов. Он был опрятен и вежлив; располагал к себе, но улыбался одними только по-детски припухшими розовыми губами, оставляя глаза в задумчивой неподвижности и какой-то загадочной поволоке, что указывало на некий диссонанс.

Редактор усталым взглядом указал Валерию Степановичу на кресло, сел за стол и, мягко улыбнувшись, спросил, по какому поводу Кукушкин пожаловал в редакцию. Профессор представился и снова всё обстоятельно объяснил, не преминув добавить, что «бастионы данного печатного органа осаждает уже несколько дней кряду».

— И причиной тому — статья вашего журналиста! — подытожил учёный. — Кстати, как его зовут?

— Это конфиденциальная информация.

— Почему? Он что, агент ГПУ?

Круглов внимательно посмотрел на собеседника.

— Простите, вы верующий?

— А какое это имеет значение?

Редактор, будто в трансе, прикрыл веки и произнёс нараспев:

— «Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже…»

Кукушкин хмыкнул:

— Что за аллюзии у вас? Какой Ирод? Там ребёнок погиб трагически. Причём тут библейские младенцы?..

— Секунду, пожалуйста! Я не случайно процитировал от Матфея, и, когда я приведу некоторые примеры, вы это поймёте. Суть происходящего, Валерий Степанович, в том, что западный мир, этот кровавый Ирод современности, покусился на самое святое, что у нас есть, — на наших детей, — голос главреда дрожал в волнении. — И убивает он их особо изощрённым образом — чужими руками! Вот оно, служение кровавому культу в белых перчатках! Чистоплюйство изуверов! Эстетство циников! А всё почему? Боятся нас, — туман в глазах Круглова таял, в них уже плясали костры инквизиции. — Чуют, чуют дух наш непобедимый да силу могучую, понимают, откуда великое возрождение рода человеческого пойдёт…

— Неужто из Ленинска? — подкусил Кукушкин.

Главред вспыхнул очами и, встав из-за стола, нервно заходил по кабинету, заложив руки за спину. Профессор с любопытством следил за ним, пытаясь понять, валяет ли он дурака или просто повредился рассудком.

— Раз уж мы заговорили на столь тяжёлую тему, прошу отнестись к моим словам крайне внимательно или хотя бы с пониманием, — предупредил Круглов. — Сперва в это трудно поверить, но… посудите сами: сначала они пытались отравить наше сознание посредством аморальной поп-культуры — мы смеялись; потом хотели погубить продовольственными санкциями — мы выжили на подножном корме. И вот теперь, когда все возможности исчерпаны, они решились на крайние меры…

Кукушкин был в ужасе.

— Простите, но то, что вы говорите, не выдерживает никакой критики!

— Это почему?

— Да хотя бы потому, что случай с Алёшей — единичный…

— Вы так считаете? — ухмыльнулся Круглов. — А как насчёт других фактов?

— Каких ещё фактов?

— Да вот… — Круглов покопался в бумагах на столе, достал какой-то листок и прочитал:

— «Семиклассница Лена Морозова из Тулы покончила с собой». Всего неделю назад, между прочим. Вы, конечно, не в курсе, да? Ну, разумеется! Девочка утопилась в пруду! Подружки сказали: слишком болезненно восприняла гибель главной героини молодёжного сериала.

— Ужас какой! Бедные родители, — покачал головой Кукушкин. — Но где связь с «душегубами в белых перчатках»?

— Так сериал-то американский! А знаете, сколько подобных случаев по стране? Десятки! И это только за последние пару лет! Детей просто зомбируют через интернет! А как вам трагедия в Гатчине, где месяц назад целый детсад отравили испорченным молоком из Финляндии? Хорошо ещё, никто не умер. Турмалаи потом оправдывались, что-де у них новые технологии и всё свежайшее, а это наши таможенники задержали в Торфяновке цистерну, и молоко прокисло! Чушь! Мы провели собственное расследование и выяснили у одного нашего предпринимателя, сбежавшего от финских налогов, что молоко уже было испорчено!

— Хотите сказать, что они нам так за Зимнюю войну мстят?

— А почему нет?

— То есть финны тоже враги? — не отставал профессор.

— А вы как думали! — воскликнул Круглов. — А поп-культура эта идиотская с игрульками компьютерными, с фильмами про супергероев?

— Ну и что? — удивился Кукушкин. — Ими много кто увлекается…

— Да как вы не понимаете?! — подпрыгнул Круглов. — Всё это разрушает генофонд!..

— Вот только генофонд оставьте в покое! — взвился Кукушкин. — Вы вряд ли сможете привнести в него что-то стоящее…

— А вот хамить не надо! — обиженно произнёс Круглов. — Наш специалист, работающий, между прочим, в одном уважаемом НИИ, доказал, что видеоряд многих американских блокбастеров содержит скрытый код, действующий на подкорку восприимчивого подростка по принципу двадцать пятого кадра и вызывающий острое чувство апатии ко всему вокруг! По статистике это больше 90% их кинопродукции! Да это настоящая ментальная экспансия! Новый виток холодной войны!

— Почему бы вам в таком случае не обратиться в органы?

— Мы с ними сотрудничаем, — вздохнул Круглов. — А как иначе? Но дети всё равно гибнут!.. И вот теперь эта жуткая история в Москве!.. Наш журналист уверен: там не обошлось без наймитов Госдепа. Люди слышали английскую речь в толпе…

Профессор нервно рассмеялся.

— Знаете, я недавно прилетел из Пекина. Так вот, вы не поверите, я слышал там идиш!.. Не иначе как агенты «Моссада»…

— При чём тут «Моссад»? Какой Пекин? — заморгал Круглов. — Я ж объясняю: есть очевидцы…

— Да где они — эти ваши очевидцы? — возопил, не выдержав, Кукушкин. — Кто они? Назовите! Только не говорите, что это конфиденциальная информация…

— Разумеется! А вы как хотели? Идёт доследственная проверка, и я просто не имею права разглашать имеющуюся у нас информацию. Следите за нашими публикациями…

— Нет уж, увольте! — отмахнулся Кукушкин. — По горло сыт вашими теориями заговора и враньём.

— Да с чего вы взяли, что вам лгали? Приведённых мной примеров недостаточно?

— Примеров чего, пардон?! Историй про прокисшее молоко? Не смешите меня, мсье Круглов! Я — очевидец московской трагедии. Я!

Главред поперхнулся воздухом.

— То есть как?

— А вот так! Мимо проходил, — бесхитростно ответил Кукушкин.

— Вы шутите?

— Ага! Специально с работы отпрашивался, чтобы шутки тут с вами шутить! — сдерзил Кукушкин. — Да выслушайте меня наконец! Мальчик действительно погиб на моих глазах. В давке. Да, это так и — да, кто-то там говорил по-английски. Но, чёрт возьми, почему вам не приходит в голову, что это были просто туристы?! Ту-рис-ты! В Москве их, знаете ли, немало!

Круглов сел за стол, поправляя галстук:

— Вы повторяетесь, профессор. Тема исчерпана.

— А что, если я подам на вашу газету в суд? — неожиданно для самого себя риторически спросил Кукушкин.

— На каком основании? — издевательски мило улыбнулся Круглов.

— За публичную клевету, — расплылся в ответ Валерий Степанович.

Круглов ухмыльнулся.

— Вижу, моя аргументация на вас не действует?

— Неважнецкая у вас аргументация, мсье редактор, доводы слабоваты, — сказал Валерий Степанович.

— Я повторяю: у нас есть информация, которую органы попросили пока не обнародовать…

— А вы обнародуйте, — сказал Кукушкин, поднимаясь с кресла, — и все вопросы будут сняты. Но если вы не сделаете этого в ближайшем номере, то…

— Ближайший выйдет теперь только в январе, — предупредил Круглов.

— Ну и прекрасно! У вас масса времени, чтобы всё подготовить. В противном случае мне придётся обратиться в суд. Буду ждать статьи. Всего наилучшего.

И профессор, не дожидаясь реакции Круглова, гордо покинул его кабинет…

Кукушкин был вне себя. Он снова и снова прокручивал в голове разговор с редактором — этим борцом с мировой закулисой. Как, оказывается, просто стать героем! Не переламываясь, не намочив ног под дождём, даже не выходя на улицу, такие вот мистификаторы — «властители дум» от сохи — творят подлинные чудеса на бумаге! Вот ещё один выдумал новый заговор, затеял «расследование века», привлёк внимание общественности и утроил тиражи, а когда начали обвинять в злонамеренной клевете, сослался на «конфиденциальную информацию», которую, видите ли, нельзя разглашать. Поди проверь! Шито-крыто и концы в воду! Жидкие доводы Круглова, ссылающегося на шпионов Госдепа и страшную статистику, должного эффекта не возымели. Они не только не убедили профессора, но ужасно его оскорбили. «Сектант чёртов! — думал Кукушкин. — Какого лешего он целый час пудрил мне мозги своими небылицами?» Валерий Степанович понял, что в «Ленинских известиях» правду искать бессмысленно. Сама политика редакции диктовала моду на высасывание из пальца, разоблачение ложных заговоров и поиск несуществующих врагов, причём даже ценой собственной репутации… Но будучи человеком упрямым, Кукушкин стремился во что бы то ни стало покончить со всеми этими интригами и недосказанностью. Он был готов судиться с газетой, хотя в глубине души всё ещё уповал на ответ Круглова, который, как ему казалось, должен был что-то объяснить… Валерий Степанович не любил дрязг и ссор. Он не хотел вражды… Но вот навалились предпраздничные хлопоты — приём экзаменов у студентов, статья для новогоднего номера «Генетики и православия», покупка подарков, — и разговор с редактором понемногу забылся, поблёк, отошёл на второй план…

Новый 2022-й страна встречала с невиданным воодушевлением — грядущий юбилей главы государства подгонял массы к победе капитализма «с человеческим лицом». Перестав роптать на дефицит гречки и мяса, в едином порыве сплотившись вокруг президента, народ усиленно лепил образ вождя-созидателя и спасителя, а власть, идя навстречу населению, спешила накормить его новыми обещаниями и отблагодарить своевременной уборкой снега. В Ленинске, например, до брусчатки вылизали Вокзальную площадь, свезя на окраину кашу из свалявшегося мусора, заплёванного снега и уснувших до лета бомжей. Помойки предусмотрительно закрыли билбордами с рекламой отдыха в Крыму. В центре города буйно расцвела новогодняя ярмарка. Резные домики-пряники, запах свежеструганных досок и море огней… Словом, не хуже, чем у людей, не гаже, чем в столице!..

На Новый год Люба сделала мужу царский презент — дорогие часы, купленные на сэкономленные за несколько лет деньги. А вот Валерий Степанович решил сделать своим необычный подарок и свозил семью в Питер. Вдосталь нагулявшись по городу «трёх революций», посетив Исаакий, Эрмитаж и «Аврору», Кукушкины захотели увидеть родные места нынешнего президента. В Петербурге таковых оказалось немало, и предприимчивые дельцы, оседлав волну патриотизма, уже давно устраивали экскурсии по этим хлебным маршрутам. Но автобус, на котором чета Кукушкиных собиралась окунуться в молодость «гаранта», в самый последний момент был оккупирован бойкими туристами из Вышнего Волочка. Пришлось уступить… Обиды ни у кого не было, отдых удался! Зато заехали в музей Кнутина в Стрельне. Понравилось.

Вернувшись в Ленинск, Люба первым делом зашла к соседке — пенсионерке, присматривавшей за котом, поблагодарила её, справилась о здоровье, отдала денежку и забрала ключи. Дома всё мгновенно вернулось на круги своя. Праздники закончились. Превратившись из светской дамы в скромную домохозяйку, Люба вновь надела старый халатик и встала к плите; Толик засел за PlayStation, а отец семейства, как Бог, чинно восседал в центре сотворённого им уюта и листал журнал о кино…

На другой день Ленинск начал вяло воскресать, поднимая остатки лиц и самосознания граждан из прокисших телевизоров и недоеденных салатов. Глухо ворча и роясь в снежной каше, медленно и мрачно выползал он на свет божий, заполняя заиндевевшее пространство звуком, смыслом и ритмом.

В НИИ Кукушкин, как обычно, прибыл за пятнадцать минут до начала рабочего дня. У дверей лаборатории его уже поджидали младший научный сотрудник Чайкин и лаборантка Синичкина.

— Привет ранним пташкам! — бойко поприветствовал молодёжь профессор. — Что, не терпится приступить к работе?

— Здравствуйте, Валерий Степанович! Да уж, соскучились… С Новым годом вас, кстати! — запрыгал Петя. — Как отдохнули? Как настрой?

— Прекрасно, Петя. А вы как?

— О-о, великолепно! Ездили к тестю под Кемерово. А у него там банька дивная! Ох, и отходил же он меня веничком! Давно так не парился! Обожаю русскую баню! А вы любите баню, Валерий Степанович?

— Баня — это прекрасно, но я, Петечка, для этих трюков уже староват…

— Да бог с вами! — взвился Чайкин. — Наговариваете вы на себя. Вы у нас молодцом! Верно я говорю? — и легонько толкнул локтем застенчивую Свету.

— Конечно-конечно, — защебетала девушка, — вы ещё ого-го…

Валерий Степанович криво ухмыльнулся и зазвенел ключами.

— Предлагаю, коллеги, перейти к чему-то более конструктивному. Петя, включайте компьютеры…

— Есть! — козырнул Чайкин и принялся жать на кнопки.

«Прыткий малый», — снова подумал Кукушкин.

В обед профессор вышел за свежим номером «Ленинских известий», надеясь обнаружить там реакцию Круглова. Но наивность профессора простиралась дальше его неосведомлённости в области политических реалий и положений дел в стране. Валерий Степанович до последнего момента надеялся, что редакция как минимум попытается объяснить свою позицию, внятно и аргументированно. Но в новой статье всё тот же, судя по стилистике, неизвестный пасквилянт, распаляясь, продолжал гнуть свою линию про агентов США, к которым теперь добавились ещё и «моссадовцы»! Кукушкин лишился дара речи: автор призывал православную общественность обратиться с открытым письмом к президенту Кнутину и потребовать у него взять расследование трагедии под личный контроль. Валерию Степановичу стало дурно, он потёр виски. Такой наглости он не ожидал даже от патриотической прессы. Профессор позвонил в редакцию, представился и, еле сдерживая себя, чтобы не наорать на секретаршу, попросил соединить с Кругловым. До боли знакомый тонкий, как волос, голосок в трубке сообщил, что главный в Москве и будет через пару дней, но есть возможность поговорить с его замом — Горкиным. Кукушкин согласился. Раздалась поднадоевшая босанова, португалка зашептала свои сальности, щелчок — и на том конце из небытия выплыл строгий баритон. Кукушкин напомнил о себе и предупредил зама, что подаёт на редакцию в суд. Возникла пауза, баритон дрогнул, теряя деловитость. Горкин попытался что-то возразить, но лишь окончательно утратил лицо, и профессор вежливо с ним попрощался. «Теперь всем придётся рассказать о случившемся, — размышлял Кукушкин. — Но так даже лучше. И вообще, чего я боюсь? Это им надо бояться! Им нужно, чтобы я молчал, а мне нужна публичность! Об этом надо в голос кричать! В голос!» Кукушкин злобно ликовал, да так, будто уже выиграл процесс, хотя на самом деле даже и не представлял ещё, на чём будет строить свою позицию в суде.