Таймер

Федор Михайлович Шилов, 2019

Что скрывают соседи, живущие на исчезающем этаже?… Стоит ли поддаться соблазну и переместиться в социальную сеть с помощью новомодных гаджетов?… Можно ли вновь увидеться в мире, где люди никогда не встречаются дважды?… Как выжить в огромном современном мегаполисе, когда на вид тебе тридцать лет, а по уму ты – неопытный подросток, а то и вовсе шестилетний ребёнок?…

Глава 6

Из-за Мишиной двери не доносилось ни звука. Я звонил и стучал, как ненормальный, оббивая кулаки о железную створку. Подъезд оглашался гулким уханьем, удары от двери отскакивали и прыгали вниз по ступеням, словно тугие звонкие объёмные баскетбольные мячи. Ещё немного, и все жильцы сбегутся посмотреть на возмутителя спокойствия. А Мишины гости даже ухом не поведут. У них, как обычно, дым коромыслом, веселье полным ходом, а невероятная звукоизоляция и рада стараться — покрывает веселящихся, даёт им простор для небывалых разгулов.

Меня вдруг охватило волнение: что будет, если этаж исчезнет, пока я стою на лестничной площадке? А что, если он уже исчез? В панике я сбежал на два этажа вниз, коснулся ручки двери своей съёмной квартиры, словно участвуя в странной эстафете. Возвращаясь, распахнул окно между этажами. Там, за окном, июнь готовился превратиться в июль — в полночь, буквально через несколько часов, месяцы поменяются местами. Погода намеревалась побаловаться кратковременной моросью и уже собирала единомышленников из числа не самых дружелюбных, но и не абсолютно хмурых туч на сером набухшем небе. Я протянул руку за окно, ощутил ладонью мелкие дождинки — словно праздничной мишурой быстро провели по пальцам — и вдохнул воздух, пахнущий подостывшим солнцем и сгущающейся сыростью, городским смогом и пробивающимися через него ароматами цветов и скошенной травы. Ко всему прочему примешивалась тяжёлая нота запаха от стоявшей между рамами банки. Окурков в ней не было, закуски из моркови, обозначенной на этикетке, впрочем, тоже. Густой налёт пепла обрастил стеклянные стенки изрядно прокуренной меховой шубой. Сами же окурки были натыканы и набросаны рядом. Вероятно, банка ещё недавно была полна до краёв, но тот, кто её опустошил, поленился собрать оставшееся «за бортом». Возможно, я сделал неверные выводы, но не ради них я подошёл к окну. Главное, этаж не унёс меня в неизвестность.

Я закрыл окно и повернулся. Мишкина квартира была всё так же обманчиво тиха. Бывают среди квартир отчаянные болтуньи, которым ни двери, ни стены не помеха. Такие знай выбалтывают чужие секреты всем подряд, но в доме номер 65 по улице Вишнева квартиры умели хранить тайны своих обитателей.

В 93-й квартире поёрзали изнутри ручкой, дверь приоткрылась до узкой щели и снова захлопнулась. Я сверился с часами: четверть девятого. Женькины эксперименты продолжаются. В 95-й Марина, вероятно, греет ужин для Антона, который скоро вернётся с работы. Она расскажет ему о детях (у них наверняка есть с собой в лагере мобильные телефоны или вечером им позволяют звонить из автомата, установленного в вестибюле главного здания), и мать уже в курсе, сколько раз сегодня ребят водили купаться и чем её чадушки питались весь день. Отдельно поведает про соревнования по волейболу, где отличился сын, и про самодеятельную постановку, в которой дочери досталась главная роль.

В 94-й Миша с компанией. Я почти уверен, что он, как всегда, обитает в оазисе тишины, куда прилетают обрывки громких возгласов, словно порывы сухого жаркого ветра с песком или бесцельно мчащееся перекати-поле.

А в 96-й… В 96-й та самая причина, по которой я соврал Тане. Я отправил ей смс: написал, что уехал, а сам остался в Ямгороде.

Я взбежал по ступеням до Мишиной квартиры и снова затарабанил в дверь.

— Эй, эй! — орал я, намереваясь высадить дверь плечом. Но куда мне против металла! Дверь даже не шелохнулась.

Послышалась возня с замком. Я на всякий случай отошёл, чтобы меня не ударили створкой или не облили пивом, или, например, не обдали огненными брызгами от какого-нибудь ручного фейерверка. Кто знает, чего от них ожидать, от гуляк Мишкиных…

Дверь мне открыл сам хозяин. Тот час же лестница огласилась звуками грохочущей музыки, звоном бутылок и многоголосьем.

Мишка придерживал на бёдрах узкое полотенце для лица, которое в сущности нисколько не прикрывало его наготу. Он смотрел на меня полуприкрытыми глазами, затёкшими мыльной пеной. Волосы на голове сложились в причудливую причёску, зафиксированную шампунем. На пол с Мишки ручьями стекала вода. Вероятно, я вытащил его из душа. Хороша же гулянка: даже в ванной меня услышали быстрее, чем в комнате.

— Заходи, — Миша махнул рукой в приглашающем жесте и отпустил полотенце, несколько на ощупь возвращаясь под тёплые струи.

Я постучал в дверь ванной.

— Ау? — донеслось в ответ.

Хохот, матерщина, звон бутылок носились по квартире, словно игрушечные цыплята с неисчерпаемым заводом. Девичий хор ни в склад, ни в лад подпевал нашумевшему хиту лета. От родного мотива и текста в их редакции остались только отдельные слова и ноты.

— Миш, — я заглянул в ванную. Сосед был скрыт от меня изумрудного цвета целлофановой занавеской, бесстыдно льнущей к мокрым бёдрам.

— Проходи, не стесняйся. Мыться будешь? — он чуть отодвинул занавеску, шутливо предлагая присоединиться.

— Нет, спасибо.

— Тогда пивка возьми. Вон, на полу.

И всегда-то у него пиво наготове! Разумеется, на полу была банка, а не само пиво. Хотя, признаюсь, не удивился бы, если б Миша предложил мне полакать из лужи. Я потянул серебристое колечко — угощусь, чего ж отказываться?

Душ Миша принимал горяченный! Ванная была вся в пару. Прислонившись к стиральной машинке (почти усевшись на неё), я сделал глоток пива.

— Миш, кто живёт в 96-й квартире? Вернее, не так. Кто живёт, я и так теперь знаю. Видел её…

— Ну вот она и живёт, — Миша тёрся мочалкой, беспутная занавеска не оставляла посягательств на его обнажённое тело.

— Хорош! Ты же понимаешь, о чём я. Расскажи мне о ней!

— Что, понравилась? — этот целлофановый Шрек с мочалкой чуть было не съездил мне по физиономии локтем!

— Да, — я не стал отпираться, — влюбился. С первого взгляда. У тебя так бывало, Миш? Хотя только мельком видел её лицо.

Он выключил воду, отдёрнул занавеску, превратившись из мультяшного зелёного обитателя болота в розовощёкого пупса, и потянулся за полотенцем.

— Слезь.

Я отошёл от машинки, отдав ему махровое полотнище.

— Умой лицо, — на бровях его и немного на волосах ещё лежали остатки шампуня, отчего он походил на Деда Мороза.

— Хорошо смотримся. Ты с пивом, я тут тебе танец живота устраиваю, — хмыкнул он, ополаскивая лицо.

— Ага, — поддакнул я, — так кто она?

— А почему ты у неё про неё же не спросишь? Зашёл бы к ней так же… в ванную.

— Не знаю, Миш. Волнительно как-то. К остальным без раздумий в гости напросился, а к ней не могу так.

Миша взял из моих рук банку, со вкусом втянул половину её содержимого крупными жадными глотками.

— Вера её зовут, — поделился он, утерев губы. — Игрушками торгует на рынке. Сама свяжет, сама и продаст. Это всё, что я о ней знаю. А вообще, — он тёр докрасна широкую складчатую спину полотенцем так энергично, словно выполнял рекомендации экспресс-метода похудания, — что за дурь ты выдумал? Влюбился он с первого взгляда! Где ты её видел?

— Да тут в подъезде и видел. Она поднималась по лестнице, я за ней пошёл, а она за дверью скрылась…

— Это всё?

— Всё.

— И прямо сразу любовь?

— Прямо сразу.

— Пей пиво!

— Кончилось.

Мишка отобрал у меня банку, смял её в руках и швырнул под ванну.

–Завтра уберу. Знаешь, что я тебе скажу? Это будет голая философия. Каламбур! — откомментировал он и потряс пальцами складку на животе, мол, философия во всех смыслах голая, — нет ничего глупее, чем влюбиться в единожды виденное лицо. Избавиться от такой влюблённости легче лёгкого: просто посмотреть на лицо повторно. И вот это уже не твой идеал, а просто миловидная девушка. На третий взгляд и вовсе простушка. У каждого, даже самого невероятно красивого лица, есть выражения, мимические изъяны, ракурсы, которые делают его менее привлекательным, а иногда и уродливым. Так что от любви до нелюбви порой один взмах ресниц! Подвинься, буду вылезать.

Всё это время он разглагольствовал обтирая полотенцем ступни.

Двоим нам в ванной стало тесно, я распахнул настежь дверь. Клубы пара, словно призраки недавней помывки, устремились по коридору, залюбовались на себя в зеркало, так что теперь всем остальным придётся смотреть на своё отражение либо через густую пелену, либо, стерев её ладонью, через плеяду мелких капелек.

— Ты не романтик. Но всё равно, чтобы проверить твою теорию, мне необходимо увидеть её снова! Хотя бы ради того, чтобы убедиться в наличии этих… мимических изъянов. Прямо сейчас пойду и позвоню в её квартиру.

Миша протянул мне влажную пятерню. Он всегда при рукопожатии ладонь выкидывал на манер ковбойского оружия, а пальцы растопыривал так, словно намеревался насадить на них руку собеседника, как бифштекс на вилку.

— Вот зараза! — я возился с замком. Кажется, ничего не перепутал: чтобы открыть, надо повернуть дважды в сторону закрывания. Раз, два. Готово. Вот и язычок замка в щели между дверью и коробкой не виден, а створка не поддаётся. Я посмотрел в глазок. — Чёрт!

Сложно отличить, видна ли в глазок настоящая лестница или только «стоп-кадр», нанесённый на картонку. Это вам не улица, где застывшие в неестественных позах прохожие и замершие в полёте птицы сразу развеют все сомнения. И, тем не менее, лестничная клетка, искажённая выпуклой линзой, была не настоящая. Тусклая, краски смазаны. — Миш, попробуй ты, а? Или опять этаж исчез?

–Исчез, — подтвердил он, подёргав дверь.

Весь последующий вечер я помню смутно. Кто-то из гостей предложил выпить. В платяном шкафу вместо одежды высились штабеля бутылок с алкоголем, кое-как переложенные наволочками. Целый поваленный набок бар — штук сто бутылок, не меньше. Часть из них, конечно, початая.

— Я видела там, в шкафу, ликёрчик жёлтенький, — завопила одна из присутствующих барышень и, не долго думая, потянула на себя облюбованную тару. Самую нижнюю, разумеется. Запасы спиртного оживились, бутылки завели шумную, но короткую беседу и сползли на пол, путаясь в наволочках, словно вспугнутые во время омовения стеснительные девушки в банных простынях. Бутылки раскатились по полу, некоторые исчезли под шкафом, остальные так и остались внутри между слоями ткани, напоминая лазанью, от которой вилкой отломили добротный кусок.

Кажется, ни одна бутылка не разбилась…

Проснулся я с дикой головной болью и отрывистыми воспоминаниями о минувшей ночи. Чего мы только не вытворяли, даже произносить вслух не хочу!

Бутылки так и валялись на полу. Теперь среди них оказалось немало пустых.

Я лежал прямо на линолеуме посреди комнаты, укрытый несколькими куртками и парой брюк. В квартире было тихо. Неужели гости разошлись?

— Вставай. Уборку буду делать, — добродушное круглое лицо хозяина квартиры вынырнуло посреди моих обрывочных воспоминаний, словно буёк, за который лучше не заплывать. Голос растревожил утихшую было головную боль, теперь же она пронеслась рябью по вискам, отпульсировав точное количество слогов в каждом произнесённом слове. Благо их было не так много. Сухой язык не был готов к диалогу, дурнота в желудке, как натренированный доберман только и ждала команды: свистни — и рванёт с места.

— Кофе будешь?

— Да. Этаж вернулся?

— Вернулся.

— Так нечестно, — я брезгливо побултыхал во рту вкус перегара, — если уж этаж исчезающий, то и похмелье на нём должно быть мгновенно проходящим… Но вечеринка была что надо.

Только вот с Верой в таком виде знакомиться не пойду. Кавалер из меня сейчас ещё хуже, чем автомеханик.

С Верой мы познакомились через несколько дней. От моего дома до рынка, где она торговала вязаными игрушками, было не больше десяти минут ходьбы. Это моим шагом. Туда ходили маршрутки и трамваи — всего одна остановка, но я выбрал пешую прогулку. По дороге я купил себе мороженое в вафельном стаканчике с изюмом и сладкую газировку.

Пируя на ходу, я размышлял сразу о многом. Во-первых, меня заботило, прав ли я, что не взял два стаканчика с мороженым и две бутылки газировки. Впрочем, ларьки со снедью и холодильники под цветными зонтиками попадались на каждом шагу, словно в каком-нибудь городе-курорте. Если очень захочется, можно взять не только пломбир, но и шаверму или кольцо с курицей. Во-вторых, мне не давала покоя «голая философия» моего соседа. Неужели и правда эта Вера не настолько хороша при детальном рассмотрении? И, наконец, в-третьих, что, интересно, поделывает сейчас Танюха? Она написала мне на днях: «Будешь в Ямгороде, заглядывай в гости» и уточнила, как я добрался. Я отделался сухим коротким: «Норм». Кстати, а у Тани есть мимические изъяны? Надо бы глянуть на неё ещё разок с новым, исследовательским интересом. А хотя — к чему это? Я ведь не влюблён в «подругу с расширенными функциями». Нет, однозначно, не влюблён. А вот в вязальщицу из 96 квартиры кажется втрескался по-настоящему.

Я допил газировку, доел мороженое, выбросил бутылку и обёртку в урну возле рынка, после чего облизал липкие пальцы, решил обтереть ладони о шорты: на пальцы тут же налипли мелкие ниточки. Прикинул: не облизать ли повторно, но аппетита собранные с собственной одежды частицы не вызывали.

На рынке пахло свежей зеленью, клубникой и яблоками с торговых лотков, лепёшками из тандыра, кругом слышались голоса, некоторые — с южным акцентом, покупатели придирчиво осматривали короткоплодные вялые огурцы и крепкие, но бледноватые томаты, шумно торговались, пытаясь сбить цену. Я двинулся дальше — туда, где предлагали несъедобное.

— Сынок, купи творожку…

Я отмахнулся от предложения, коротко мотнув головой. Вскоре закончились ряды с овощами, мёдом, разносолами домашнего производства. Теперь меня пытались схватить пустыми рукавами халаты и кофты, одно задетое мною платье рухнуло и вешалкой огрело меня по голове. Я отшутился: не мой фасон, и передал предмет гардероба в руки продавщицы. Тапочки, галоши, тренировочные штаны, нижнее бельё невероятных размеров, вывешенное по краю прилавка, прищепки, стеклянные банки, словно башня из крупных золотистых монет — крышки к ним и тут же — закатывающие устройства.

Верино место оказалось в самом углу. Здесь сходились два ряда, загораживая девушку черенками для лопат, вёдрами, швабрами, вениками с одной стороны и плетёными корзинами — с другой. Перед Верой тоже стояла небольшая корзинка. В неё, как, бывает, усаживают котят, ищущих хозяев, были сложены разноцветные некрупные вязаные медвежата. Я взял одного, делая вид, что намереваюсь приобрести, а сам невзначай пытался высмотреть «мимические изъяны» Вериного лица. Выглядело это глупо: тискал в руках игрушку, а сам вперился в девушку взглядом.

И нет их, изъянов мимических. Не вижу. Черты лица тонкие, тщательно прочерченные, особенно скулы, зелёные глаза с прохладцей — не заинтересованы мной ни как покупателем, ни как молодым вполне симпатичным парнем. Миром этим, впрочем, они тоже, пожалуй, не слишком заинтересованы. Апатичная, но такие всегда были в моём вкусе. Вялая, но в противовес мне — любопытному и подвижному — самое то! Волосы прямые, длинные, пепельные, прихвачены тонким пластиковым обручем салатового цвета.

Руки тонкие. Длинные пальцы будто созданы для спиц. А может, они сами и есть спицы?

Одета Вера немодно. Над прилавком видна была только вязаная кофта с деревянными пуговицами, надетая поверх клетчатой мужской рубашки. Не думаю, что остальная, скрытая от меня часть облачения девушки окажется современнее.

Я ещё какое-то время потеребил в руках игрушку. Взял другую. Симпатичные, неплохо сделаны.

— А почему только медведи? Другого ничего вязать не умеешь?

Девушка подняла на меня бесстрастные глаза и слегка шевельнула плечами.

— Ты Вера?

Вместо ответа она отобрала у меня игрушку и поправила питомцев в корзине. Жест этот, вероятно, означал: не планируешь ничего покупать, ступай прочь!

— Мы с тобой соседи. Хочешь я покажу тебе кое-что? Вернее, кое-кого! Уверен, тогда твоя коллекция пополнится. Собирайся.

Может, она глухая? Или глухонемая?

— Не загораживай товар, — процедила она сквозь зубы, развеяв мои сомнения. Я огляделся по сторонам — ни вениками, ни плетёными корзинами, ни тем более скромным ассортиментом медведей никто не интересовался. Чуть поодаль крупная женщина разглядывала розовые чашечки бюстгальтера. А в угол мало кто заглядывал. Но на всякий случай я посторонился, открыв всем потенциальным желающим вид на плоды Вериного рукоделия.

Голос у неё низкий, грудной, не женственный. Курит много? Или простыла?

Вера осматривала меня примерно как покупательница лифчики. Оценивающе. И будто примеряла, только не к бюсту, а к собственным давним девичьим мечтам. Взгляд её при этом не сделался ни теплее, ни заинтересованнее, но чувствовалось, что она пропускает меня через внутренние фильтры. В ней словно шёл диалог, в котором участвовали мы оба, и я — безмолвный — что-то отвечал на её вопросы, которых мне никогда не суждено услышать. Её в этот момент нисколько не волновал я, а только — и главным образом — складывающееся на основании внутреннего диалога впечатление обо мне.

–Я видела тебя несколько раз, — она опять поворошила медведей, словно они могли завять, как пучки укропа. Игрушки смотрели в разные стороны (реже — в одну и ту же) глазами-пуговицами. Морды их казались понурыми. Может, и правда вянут?

–У них есть имена? — диалог не клеился, я от нечего делать пересчитал всех обитателей корзинки. Восемнадцать. Почти одинаковые.

— Я не даю имён своим игрушкам. Особенно тем, что на продажу. Чтобы не привязываться.

— Вязать, но не привязываться… — пробормотал я.

— Хорошо, — Вера посмотрела на меня. Непонятно как-то посмотрела. Не знаю, как расценить этот взгляд. — Договорились.

А она со странностями!

— Я согласна.

— На что?

— Ты хотел меня куда-то отвести… Что-то показать… Уже передумал?

— Не передумал.

Мне нравились черты её лица, грубоватый для девушки голос и резкая манера вести диалог — здешний, а не внутренний. Возможно, внутренний — мягче? И странностей я не опасался.

— Только учти! Мы можем гулять, общаться, даже дружить, но…

— В полночь карета превратится в тыкву?

Дама, выбиравшая бюстгальтеры, ушла. Теперь у прилавка суетились две весёлые подружки и глуховатый дед, громким голосом на весь рынок требовавший «трико из экологически чистых продуктов». Трико из продуктов — такое бывает?

Я приблизился к Вере через прилавок, чтобы слышать только её, и окончательно загородил корзинку с плюшевыми медведями.

— Нет, кареты ни при чём. Но у меня есть условие. Ты можешь прийти ко мне в гости только трижды.

— Ага, значит, сказка будет какая-то другая.

Я кивнул. Какая разница? Может, и одного раза будет достаточно.

— Ты ведь знаешь про этаж, да?

— Да.

— Так вот, если ты — моя судьба, то этаж исчезнет, пока ты у меня в гостях. И мы можем обсудить свадьбу, совместных детей, общую старость. Если нет, то после трёх попыток ты исчезнешь навсегда. Идёт?

— Идёт, — я легко согласился. А что? Занятная игра. Русская рулетка на романтический манер. Какое мне, в сущности, дело, исчезнет этаж или не исчезнет? Я не собираюсь становиться её судьбой, да и ей полезно будет узнать, что запертая дверь — не гарант счастливого будущего. Я вполне могу собрать вещи и уйти, едва этаж снова вернётся. Похоже, такое развитие событий она во внутреннем диалоге не проговаривала. Свадьба, дети, совместная старость — она что, серьёзно? Она однозначно с прибабахом, но пока меня это забавляет.

— И ещё: людей я ем!

Я снова кивнул и подытожил:

— Ты не даёшь имена плюшевым медведям, чтобы не привязываться, ищешь свою судьбу с помощью исчезающего этажа и ешь людей? Надеюсь, это не весь перечень твоих достоинств?

— Кто-то людей читает, как книги, кто-то сравнивает с животными, кто-то — с одеждой. А я с едой. И ем, пока не надоест вкус. Ты какая еда?

— Но это же ты сравниваешь людей с едой, вот и ответь сама: какая я еда?

Почему-то мне не понравилось говорить о себе: «какая я…»? Я — какой. И по-другому никак.

— Какой я… фрукт?

— Ты не фрукт. Ещё предстоит понять, кто ты.

Однако. Ну и манеры у девушек Ямгорода! Одна предложила секс едва ли не сразу после приветствия, другая — быть съеденным в исчезающей квартире.

— Куда мы идём?

— В зоомагазин. Я познакомлю тебя с козликом Боней. Ты захочешь его связать… То есть, сделать из него игрушку… Ну, в общем…

— Я поняла, пойдём.

Вязаная кофта оказалась вдобавок схвачена узким пояском. Длинная Верина юбка в чёрно-серую клетку волочилась по земле, подметая сухую июльскую пыль, мелкий сор и песок ямгородской рыночной площади.

Девушка шла чуть впереди меня. Корзинку она перебросила через руку, словно коробейница, готовая предложить товар всякому встречному. Мне не доверила, но я и не настаивал. Временами она оборачивалась, то ли желая доказать, что ещё помнит о моём присутствии, то ли не знала дороги к торговому центру. Второе сомнительно. Довольно часто новая знакомая взглядывала на часы и затем ускоряла шаг.

Я рассматривал её спину, корзинку с медведями, норовящими выпрыгнуть на асфальт, юбку, подметающую подолом дорогу, и что-то не складывалось. Для меня не клеился даже внутренний диалог, даже несмотря на то, что я не нашёл разрекламированных Мишей мимических изъянов.

Простая и непринуждённая встреча с Танюхой на вокзале прошла по иному сценарию. Казалось, меня встречает знакомая, с которой недавно, прощаясь на перроне, мы прервали разговор и вот — уже сейчас на этом же перроне, воссоединившись, продолжили беседу. И даже её заманчивое предложение не вызвало ни неловкости, ни стыда. Оно словно обязано было прозвучать именно тогда, именно там, именно так, как прозвучало.

Шутка ли заговорить так же с Верой?! Корзиной меня поколотит, а то и спицей проткнёт.

Почему так? Таня была безразлична мне при первой встрече и безразлична теперь! А Вера мне нравится. Реально нравится. Но с ней никогда не будет легко, я не сомневаюсь. Любые фразы нашего разговора весят центнер, а то и тонну. Они откалываются от внутренних глыб, скал, утёсов, мы словно отделяем их огромными молотами, разрушительными взрывами, и кажется, что должны изломать, искрошить себя, чтобы всего-навсего произнести несколько реплик.

Миша однажды скажет мне:

— Сень, тебя влечёт не сама Вера, а её неприступность, замкнутость. Ты играешь в русскую рулетку и ждёшь, откроется ли дверь. Ты рисуешь себе картины небывалого экстаза, который ждёт тебя, если Вера отдастся, поверив, что ты дарован ей судьбой. И ради таинственного соития ты и таскаешься за этой девицей и мнишь себя влюблённым. Только мнишь, но на самом деле в тебе нет ни грамма любви.

Я сердился на Мишу. Что этот затворник может понимать в отношениях? И сердился тем сильнее, чем сильнее убеждался, что он прав.

Мы пришли в торговый центр. Вера растерянно озиралась:

— Во времена моего детства здание было полуразрушено…

— Да, его отреставрировали относительно недавно, — щегольнул я знаниями, полученными от Тани.

— Внутри собирались наркоманы, а на углу стояла покосившаяся конурка с вывеской «Ремонт обуви». Центр города, а такая разруха была. Теперь всё не так.

— То есть этого торгового центра ты никогда не видела?

Она покачала головой. Такое вполне могло быть: идти до рынка и до торгового центра примерно одинаково по времени, зато в разные стороны.

Мы молча поднимались по лестнице. Я встретил нескольких знакомых из числа персонала и приветливо помахал им рукой.

— Я здесь работаю, — пояснил я Вере. Мог бы и не пояснять, только зря воздух сотряс.

Вера по-прежнему взглядывала на часы и двигалась на шаг впереди. С лестницы она повернула не в ту сторону.

— Нам направо, — и чуть не добавил: «ты ведь знаешь, где право?», но промолчал, — зачем ты всё время смотришь на часы? Куда-то опаздываешь?

— Я боюсь, что, пока мы тут ходим, моя квартира исчезнет, и мне придётся ночевать на улице.

— Этаж мог исчезнуть в любую минуту, пока ты была на рынке.

— Когда я на работе, мне спокойнее. Этаж благосклонен ко мне, ведь я занята делом. Но, если я буду прохлаждаться, он меня накажет.

— Брось! Отдай мне часы и не смотри на них больше.

Я протянул ладонь, но Вера покачала головой:

— Нет.

— Да ладно! Отдай. Я сохраню их в целости. К тому же, если этаж исчезнет, ты можешь побыть у меня. Моя квартира никуда не девается. Поэтому в ней можно просто жить, а не испытывать судьбу. Есть, спать, играть в компьютерные игры и никуда не пропадать.

— Нет, — снова ответила она и бросила взгляд на запястье.

Мы смотрелись киношно. Застывшие среди перемещающихся взад-вперёд пакетов. За логотипами малоизвестных фирм не видно людей. А мы, отбившиеся от моды, стоим, и нам нечем прикрыться. Ни единой глянцевой обёртки, ни клочка полиэтилена. Кажется, ещё чуть-чуть и обезумевшая от покупок толпа оторвёт деревянные пуговицы с Вериной кофты. И что-то должно быть совсем другое написано на наших лицах: не потная ярость, рождённая в ажиотаже, в гонке за очередной выгодной покупкой, не одухотворённость удачей, не потёки разочарования, а что-то тоже киношное, наперекор времени и обстоятельствам.

На самом же деле не знаю, какое лицо было сейчас у меня, но в глазах у Веры явственно читалась удручённость и немного страх. Кажется, для неё была пыткой необходимость оставаться здесь, со мной, а не в привычном углу рынка или в четырёх стенах квартиры.

«Они все, словно тяжело больные люди», — что-то вроде этого говорила Таня. Да, похоже, люди они необычные.

— Но ведь ты же ночуешь где-то, когда этаж исчезает без тебя? Ни за что не поверю, что этого никогда не происходило!

— Слушай, — Вера шагнула ко мне, экстремально сократив расстояние и будто нарочно наступив мне на ногу. Она нервно, с хрустом, прижала корзинку к себе, отчего медведи посыпались на пол, — не твоё дело, слышишь? Всё, что касается меня, не твоё дело. Не смей ни о чём меня спрашивать. Давай показывай, что собирался, и пойдём домой. Мне пора приниматься за вязание.

«Показывай, что собирался…» Словно изнасилование задумал, ей-богу. А всего-то и хотел привести понравившуюся девушку в тактильный зоопарк с прыткими белками, неподвижными крупными улитками и забавным козликом.

Что-то изменилось в Верином взгляде, когда мы зашли в зоомагазин. Хотя она не прекратила смотреть на часы так часто, словно от этого зависела безопасность всей планеты, а не только её личная, и через пятнадцать минут мы уже спускались по лестнице к выходу из торгового центра, но всё же корзину с медведями мне было дозволено подержать, а, играя с Боней, эта бука едва не рассмеялась. Сдержалась зачем-то в последнюю секунду. Может, знает, что ей смех не к лицу? Может, именно там, в улыбке, скрываются «мимические изъяны»?

Я проводил Веру до квартиры. Этаж был на месте.

Я потоптался на лестничной клетке.

–Хочешь зайти? — Вера обернулась на пороге.

Я кивнул и теперь топтался уже у неё в коридоре.

–Бездарно потраченная попытка, — обронила Вера холодно и распахнула передо мной дверь, — уходи.

Я посмотрел на неё с презрением и чёрт знает, каких усилий мне стоило проглотить пару десятков бранных слов, просящихся на язык.