Таймер

Федор Михайлович Шилов, 2019

Что скрывают соседи, живущие на исчезающем этаже?… Стоит ли поддаться соблазну и переместиться в социальную сеть с помощью новомодных гаджетов?… Можно ли вновь увидеться в мире, где люди никогда не встречаются дважды?… Как выжить в огромном современном мегаполисе, когда на вид тебе тридцать лет, а по уму ты – неопытный подросток, а то и вовсе шестилетний ребёнок?…

Глава 10

Длинный больничный коридор, из которого можно было попасть в 20 палат, заканчивался небольшим чуланом для хранения уборочного инвентаря. Места здесь было невыносимо мало. Швабрам, разумеется, жаловаться не доводилось, а вот Тане стоять в крохотной клетушке с ножом у горла не нравилось категорически.

— Игорь Валентинович, давайте вы меня отпустите, а я непременно в кратчайшие сроки отыщу для вас певца.

— Хитрая, я отпущу, а ты обманешь.

Игорь Валентинович болел давно и тяжело.

— А ведь я когда-то пел, — посетовал он.

Худой, измождённый, с глазами навыкате, болезненно выделявшимися на осунувшемся старческом лице, он не столько стоял на ногах, сколько висел на Тане, прижимая к её шее столовый нож, прихваченный из больничного буфета. Хорошо, что ему под руку не попался нож для хлеба: тот острый, буфетчица строго сама следит за состоянием лезвия, даже брусок специальный купила. А эти, ножи для пациентов — тупые: кусок варёного мяса на тарелке разделать или сосиску на кругляшки порезать.

Таня устала. Спина ныла, ноги налились и отяжелели. Старик был ниже её ростом и едва доставал до плеч, но тонкую руку с ножом прижимал больно, с какой-то последней в жизни силой. Таня чувствовала его рёбра через халат, усталый смрадный сип возле уха, видела отведённый в сторону костлявый локоть и незастёгнутый обшлаг подвёрнутого рукава рубашки.

Прошло больше часа с тех пор, как Игорь Валентинович заманил её в чулан. Она, доверчивая, пошла. Даже посмеялась, когда старик вдруг объявил:

— Я тебя в заложницы беру.

— Куда вставать? — уточнила. И позировать начала, как перед фотокамерой. Даже после того, как он достал нож, не верила, что всё происходящее — всерьёз. Разве может пациент причинить ей вред? Дышит еле-еле, тряпичные тапочки на ногах волочит, как пудовые гири. Нравится ему дурацкая игра, отчего бы не поддержать? Молодого за такие выкрутасы и засудить можно, а Игорю Валентиновичу она позволит побезобразничать.

А пациент, оказывается, и не думал шутить.

— Игорь Валентинович, вы же понимаете, стоит мне позвать охрану, как спектакль тут же закончится!

— Ты не смотри, что я хилый, — он еле шептал. Голос его рвался, словно по перфорации, то на полуфразе, то на полуслове. Пунктирная речь сопровождалась смрадом из поражённого опухолевым процессом горла. Таня терпела. — Я найду в себе силы заставить всех выполнить моё последнее желание. И ты уж прости, меня, деточка, иногда приходится кое-что в этом мире брать силой.

Вот и в палате он её всегда деточкой называл. Дочкой. Танечкой. Конфетами угощал и мандаринами. А она ему подушки взбивала, помогала держать поильник, витамины колола. Старик слабо улыбался, благодарил, радовался, что не больно от укола. Дружили, можно сказать.

«Вот и с Арсением, можно сказать, дружили, а он тоже обманул», — не к месту подумалось Тане.

Игорь Валентинович помолчал, с трудом отдышался. Рука его ослабла в эту секунду настолько, что Таня могла бы без труда вырваться и убежать, но она осталась.

— Верить в жизни нельзя никому, — снова раздался смрадный сип из-за спины, рука захватчика напряглась, лезвие неприятно оцарапало Танину шею. — Никому. Ни своим, ни чужим. Все в конце концов бросают, и близкие даже быстрее. А может, так только кажется, потому что от чужаков мы ничего не ждём…

Дверь в чулан распахнулась. Пришла Юлия Владимировна.

Игорь Валентинович ещё крепче прижал Татьяну к себе. Тане казалось, что она не боится: пациент слаб, она сможет вырваться в любой миг, но не делает этого и не сделает, пока он не получит желаемое. В конце концов, его просьба не столь уж сложна. Но сейчас, когда Игорь вдруг невероятно окреп, словно прижизненно перековался в собственный памятник из бронзы, Таня испугалась. Немощные руки давили так, что дышать становилось всё труднее, а нож впивался в кожу и ранил. Не оставалось сомнений: этот человек действительно способен убить её за колыбельную, которую, возможно, ему не суждено больше услышать.

Юлия шагнула в чулан, но пациент с такой силой сжал заложницу, что она вскрикнула, и Юле пришлось отступить.

— Отпустите девушку, — сказала старшая медсестра, — я нашла тех, кто вам споёт.

Она говорила тихо, надеясь, что всё происходящее удастся скрыть, если не от начальства, то хотя бы от больных.

Таня почувствовала, как по плечу заелозил острый подбородок — старик помотал головой в отрицательном жесте.

— Сначала песня, — просипел он, и Таня попыталась повторить погромче, но сдавленное горло не позволило.

В коридоре появились двое. Мужчина и женщина. Она чуть впереди, шагала широко, иногда едва ли не бежала. Высокая, стройная, в расстёгнутом белом халате. Или в светлом плаще? Цокот её каблуков отскакивал от больничного пола.

Он — низкий и неуклюжий, перекатывался вразвалочку чуть поодаль. Кто эти люди — Таня разглядеть не смогла.

— Явились, — засипел старик.

— Я пригласила ваших родственников, — пояснила Юлия Владимировна.

— Папа, — воскликнула женщина, отстраняя старшую медсестру. Мужчина прислонился к стене, скрестив на груди руки. — Мы заберём тебя домой, если ты отпустишь девушку!

Старик отреагировал то ли кашлем, то ли горьким смешком.

— Вот видишь, деточка, — зашептал он Тане в ухо, — они заберут меня, если я тебя отпущу. Что мешало им забрать меня раньше? Обещали забрать и обманули. Верно, кому дома нужен отвратительно пахнущий больной. Пой, доченька. Передай ей!

— Он просит вас петь, — Таня озвучила просьбу собравшимся.

— Что?

— Пойте, он хочет услышать колыбельную… — Таня запнулась, припоминая строку из песни, старик тут же зашептал:

— «Ночка тёмная до края расстелила небеса…»

— Я… — женщина в волнении схватилась за шею, — Я не умею петь… И не помню этой песни…

— А ты ничего не помнишь, — сварливо засипело в Танином ухе, — ничего из того, что отец с матерью тебе дали. Тебе же твой ненаглядный важнее…

Старик смачно плюнул Тане в спину, выражая презрение к мужу дочери, и тут же закашлялся. Столовый нож опять зацепил кожу, и Таня повела головой, пытаясь устраниться от лезвия.

— Что он сказал? — уточнила женщина в плаще.

— Переводи, переводи, — донеслось сквозь кашель. Таня задержала дыхание: её замутило от внезапно нахлынувшей волны смрада, к которому она уже успела было привыкнуть.

— Он говорит, что ваш ненаглядный вам дороже отца с матерью…

Женщина сглотнула комок, но отвечать не стала. Таня выпрямилась, подтянув старика, словно походный рюкзак. За время кашля он заметно обмяк.

— Я не буду больше ничего передавать, — твёрдо заявила она, — достаточно. Додумались, сделали и меня репродуктор для обсуждения своих семейных неурядиц!

— Будешь, будешь, — просипел Игорь Валентинович, снова наливаясь свинцом.

В коридоре хлопнула дверь.

— Караваев, — прикрикнула Юлия Владимировна, прикрывая дверь в чулан, — куда направился после отбоя?

— Ой, Юлия Владимировна, а вы на работе ещё? Времечко позднее, шли бы домой.

— Я сама разберусь, во сколько мне домой уходить. Живо спать!

— Так я в туалет… — попытался оправдаться пациент.

— Знаю я ваши туалеты. В карты крадёшься играть. Даже знаю куда: в пятнадцатую палату. Как дети! Марш в постель! А то и пульт от телевизора отберу до утра!

Пациент чертыхнулся, но перечить не стал. Дверь снова хлопнула: Караваев вернулся в палату.

Таня переминалась с ноги на ногу, пытаясь найти удобное положение. Старик теперь не шевелился, только держал её мёртвой хваткой и одышливо свистел.

«Сколько же силищи в нём, — подумала Таня, — прежде он, вероятно, мог свернуть горы!»

Очередные шаги в коридоре заставили Юлию Владимировну обернуться. Она отпустила дверь чулана, которую всё ещё держала прикрытой.

— Наконец-то, — выдохнула она.

Таня увидела через щель между створкой и дверной коробкой, как недавно — через щель между пластинками жалюзи, знакомый силуэт в длинной юбке и вязаной кофте. Судьба у неё, что ли, такая: наблюдать эту девушку через щели?

— Проходите. — Дверь распахнулась шире. Вера протиснулась в узкое пространство чулана. Теперь они втроём стояли почти в обнимку.

«Не только через щели, — усмехнулась Таня про себя: в иронии она черпала силы, — теперь я разгляжу её подробно и максимально близко».

Перед тем, как дверь снова захлопнулась (пение не должны услышать пациенты), Таня заметила лицо Арсения: обеспокоенное… и виноватое… и любопытствующее…

Юлия Владимировна прильнула к замочной скважине сначала глазом, потом ухом.

Вера сделала несколько глубоких вдохов, вбирая в себя затхлый воздух крошечного помещения, откашлялась и начала — неуверенно и фальшиво:

— Ночка тёмная до края расстелила небеса… Простите, — она снова откашлялась, потеребила деревянную пуговицу на кофте, словно для того, чтобы проверить, работает ли пристёгнутый микрофон — такой бывает в телепередачах, потом крепко сжала её пальцами.

Голос за спиной Татьяны молчал. В каморке было темно и сквозь привычный смрад разлагающейся опухоли проступил новый оттенок: сыроватый запах пыли, мокрой тряпки, влаги со дна вёдер. Таня поразилось собственному обонянию. Или всему виной — фантазия? Но от старика за спиной исходил настолько явственный запах смерти, что ей поневоле захотелось вдохнуть хоть немного ароматов жизни, пусть даже и с уборочного инвентаря.

В замочной скважине мелькнула полоска света: Юлия Владимировна отняла ухо.

— Не слышу песни, — обратилась она к стоящим в коридоре, — пока тишина внутри.

Она снова приложила ухо. Луч тусклого больничного света исчез.

Глаза привыкали к темноте. И вот уже девушки видели друг друга. А Вера — ещё и воспалённые, болезненные глаза Игоря Валентиновича. Замочная скважина снова приоткрылась, маленькой искоркой свет задержался на этих глазах: они смотрели на Веру — прямо, выразительно, требовательно. Короткой вспышкой луч коснулся ножа, но, словно отрезанный лезвием, отвалился от металлической поверхности. Снова стало темно.

— Запели, — прокомментировала Юлия в коридоре, плотнее прижимая ухо к скважине.

Ночка тёмная до края

Расстелила небеса,

С блеском звёзды отражает

Полуночная роса…

Вера по дороге освежила в памяти текст и теперь выводила строчку за строчкой. Таня поневоле заслушалась: голос поющей был тихий, но мелодичный, а песня завораживала.

Туча шла над перелеском

И украла втихаря

Драгоценную подвеску —

Полумесяц янтаря…

Игорь Валентинович за Таниной спиной зашевелился. Он подпевал: одними губами, лишь отдельные слоги иногда прорывались сипением и присвистом из обезображенной недугом гортани.

Сердцем в ветках бьётся птица,

Сердце бьётся — птица в точь.

Отчего душе не спится

В эту радостную ночь?

Вера пела, цепляясь за пуговицу от волнения всё крепче и крепче, будто та — балласт на воздушном шаре и не позволяет девушке далеко оторваться от заданного темпа, верной тональности и нот.

Потому что ты — мой лучик,

Для тебя я — не совру! —

Дотянусь рукой до тучи,

Полумесяц отберу!

Сипение старика сменилось всхлипами. Он плакал почти беззвучно, с редким присвистом. И вдруг наступила тишина. Вера не успела начать новый куплет, а пациент за Таниной спиной прекратил всхлипывать. Он ослабил хватку, Танину шею больше ничто не удерживало. Игорь Валентинович сделался невероятно тяжёлым и сполз с Таниного плеча на пол. Девушки оказались друг к другу вплотную. Нож звякнул о кафель.

@Poem =

Ночка тёмная до края

Расстелила небеса,

Я сегодня, засыпая,

Вижу лишь твои глаза…¹

— Я сегодня, засыпая, вижу лишь твои глаза… — Вера замедлилась, растянула последние несколько слов и замолчала. Игорь Валентинович, недвижимый, сидел на полу. Таня постучала в дверь.

— Ну что? — Юлия Владимировна энергично распахнула створку. — Напелись?

— Он умер.

Таня не могла двинуться с места. Вера осторожно вышла из чулана и встала за спинами собравшихся в коридоре.

— Ты сейчас домой иди, Тань, — медленно заговорила начальница. — Я за тебя ночь отдежурю.

Таня кивнула. Казалось, несчастный старик так крепко сжал её, что выдавил из ноющего тела душу. И это новое — бездушное — тело не знало, как реагировать на случившееся.

— Девушка, вы уж простите, что всё так вышло, — неуклюжий зять Игоря Валентиновича тронул Таню за рукав халата.

— Ты ей ещё денег в качестве моральной компенсации предложи, — одёрнула жена. — Это её работа — с психами возиться! Когда можно забрать тело?

— Терпение, через пять минут я всё вам расскажу, — Юля взяла подругу под локоть. — Ступай, Танюш, выспись. Проводишь? — обратилась она к Арсению.

— Провожу.

* * *

— Спасибо, — сказала Таня, когда мы втроём вышли на больничный пандус. Она надела мой джемпер, накинула Верину кофту, но всё равно не могла согреться.

— Не за что, — ответила Вера, — ты однажды спасла Арсения, а я помогла тебе. Если между мной и Арсением что-то сложится, я буду рада, что отдала один из его долгов.

–Я спасла Арсения? — растерянно произнесла Таня.

— Да, я рассказал Вере про анафилактический шок, — я почувствовал, что краснею под Таниным взглядом. Сам не знаю, зачем наврал. И почему именно про анафилактический шок. Недавно по телику про него рассказывали — вот и запомнилось. Ну не объяснять же Вере, что Таня её… соперница?

— Ах да, анафилактический шок… — Таня закивала. То ли подыграла, то ли была в таком состоянии, что её можно было убедить в чём угодно.

— Я не уехал, — шепнул я Тане, когда Вера по обычаю оказалась на несколько шагов впереди нас.

— Я вижу. Но давай не сейчас, Арсенька. Правда.

— Можно я приду к тебе как-нибудь в гости?

— А когда было нельзя?

— Я думал…

Вера оглянулась и почему-то позволила нам нагнать себя. Дальше мы шли молча. Мне и Вере было зябко, но мы не отбирали у недавней заложницы своих тёплых вещей.

Как всё усложнилось! Теперь всё стало совсем ненормально! Вера спасла Таню. Вера поехала со мной, не задавая лишних вопросов. Я сам ни с того ни с сего начал сочинять про анафилактический шок… Вера отдала Тане свою кофту. Вера сказала Тане, что между нами что-то может сложиться… Вера, Таня… Вера — Таня… Вот они, две мои девушки идут рядом, так запросто, словно подружки. Вот так запросто… Вот так запросто всё усложнилось. И усложнилось без всяких исчезающих этажей. А только из-за меня одного. Усложняют всегда люди, а этажи — только дополнительные обстоятельства. Хочешь жить счастливо — живи счастливо, и ни один исчезающий этаж этого не отнимет. Хочешь быть сирым, убогим, калекой — будь, но не стоит винить в этом исчезающие этажи. Они тут ни при чём.

Мы проводили Таню. Я даже не подумал, что, возможно, стоило бы остаться с ней, поддержать, помочь, накипятить для неё чаю, набрать ванну или просто посидеть рядом, пока она уснёт.

Мы вернулись с Верой в наш подъезд.

— Вер, скажи честно, это ты нацарапала? — уточнил я, подходя к двери съёмной квартиры. В полумраке подъезда, подсвеченные тусклым фонарным светом из окна, буквы на вздыбленной краске казались ещё более шершавыми и взъерошенными.

— Что я, чудачка какая-нибудь, на дверях писать?

— Ну да, ну да… Не чудачка, — пробормотал я. — Спасибо тебе за Таню.

— Это не было сложно. Зайдёшь ко мне? — спросила Вера, и я понял: ей бы хотелось, чтобы зашёл.

— Нет, — ответил я и понял: мне ужасно не хотелось заходить. А может, стоило согласиться? Кто знает, вдруг за ночь этаж исчезнет? Или Вера посвятит меня в какие-то свои тайны? Или вовсе откажется от принципов и между нами случится то, ради чего я согласился сыграть по правилам, установленным соседкой из 96-й квартиры?

— Ещё не пришла пора израсходовать третью, — я хотел сказать «последнюю», но не стал, — попытку.

Примечания

1

Стихи автора