Таймер

Федор Михайлович Шилов, 2019

Что скрывают соседи, живущие на исчезающем этаже?… Стоит ли поддаться соблазну и переместиться в социальную сеть с помощью новомодных гаджетов?… Можно ли вновь увидеться в мире, где люди никогда не встречаются дважды?… Как выжить в огромном современном мегаполисе, когда на вид тебе тридцать лет, а по уму ты – неопытный подросток, а то и вовсе шестилетний ребёнок?…

Глава 11

Юлия Владимировна позвонила, когда Таня уже проснулась. В банном халате и с большим махровым полотенцем на голове, она сидела на кухонном диванчике. Большая кружка с кофе обжигала пальцы, но не согревала. Именно так: обжигала, но не грела. И душ — почти кипяток, но тоже не согрел. Всю ночь Таню бил озноб, а смрадный запах разлагающейся опухоли она чувствовала до сих пор от собственной кожи — через ванильный аромат средства для тела, через отдушку шампуня, через цитрусовые нотки крема для рук. Через всё многообразие запахов мира. Сквозь кофе, в конце концов! (Даром что кружка с горячим напитком прямо у ноздрей!) И пар тоже обжигает, но не греет.

Трель телефонного звонка некоторое время покачивалась на вибрации. Мобильник валялся в комнате. Таня не хотела вставать. Звук стал тише: аппарат доехал до края и упал с прикроватной тумбочки, динамик утонул в мягком ворсе напольного ковра.

Полотенце вдруг размоталось и едва не окунуло уголок в кофе. Таня отставила кружку, наспех кое-как вытерла волосы по дороге в комнату и бросила полотенце на кровать. Подняла мобильник.

Юля. Надо перезвонить.

— Алло.

— Танюш, ты как?

— Ещё не поняла.

— Не волнуйся, звонила дочь Игоря Валентиновича, она не имеет претензий ни к тебе лично, ни к больнице в целом. Приносит свои извинения за вчерашнюю грубость. Руководство больницы довольно, что обошлось без шума.

— Я несколько раз могла от него вырваться, — Таня крутила в голове события вчерашнего вечера. Теперь ей казалось, что вырваться она могла, когда угодно, а не только «несколько раз». И держал её пациент не так уж крепко, и нож у него был не страшный. Тупой. Не хлебный же, буфетчицей самолично наточенный. На шее осталась какая-то ерунда: едва различимые ссадины.

— Ещё чего не хватало! А если бы он тебя серьёзно поранил?

— Юль, знаешь, я не потому не вырывалась, что не могла. Я подумала: он пациент, ему жить осталось недолго, у него есть последнее желание и, вероятно, последняя возможность его осуществить. Пусть даже и таким способом. Он имел право…

— На что? На что он имел право? — Юля от волнения повысила голос, — персонал в заложники брать? Нож к горлу приставлять? Танечка, родненькая, я знаю, как ты относишься к своим обязанностям, как квохчешь у постелей больных, я знаю, что ты готова умереть на работе, но не надо этого делать в буквальном смысле! Так каждый второй, а потом и вовсе любой попавший в больницу, начнёт считать, что он имеет право угрожать врачам и медсёстрам, требовать от них бог знает чего, исполнять за их счёт свои последние желания.

Юля распалилась, иногда она переходила на визг. Таня приложила трубку к другому уху. Стало хуже слышно: в ухе ещё была вода. Таня подтянула к себе полотенце, накрутила на палец и поковыряла в ухе.

— Мы не наместники Бога, Танечка, не заместители природы, мы — помощники человека. Помощники. И не должны за свою помощь нож к горлу получать. Беречь себя надо, Тань.

Таня вернулась на кухню и хлебнула кофе с молоком. Горько. Сахар забыла положить, теперь уж наверное в остывшей воде не растворится. Она взяла рафинад из сахарницы, опустила его в чашку, удерживая за уголки. Сахарный кубик окрашивался напитком кремового цвета, и казалось, что бежевые кристаллики осыпаются в кофе, словно песчинки внутри стеклянной колбы часов.

— Сегодня, к сожалению, нам, медикам, приходится подстраиваться под современные реалии, а не под благородство профессии. Сожрут и затопчут вместе с благородством. О себе нужно думать. А то такие вот случайные террористы изведут нас на корню, и даже траура по стране не объявят. Скажут, что так и надо.

— Может, тогда уйти? — Песок пересыпался в кружку, Таня отпустила остатки белого кубика.

«Современные реалии, — подумала она, — вот они реалии: белый халат, как рафинад, вымочили неизвестно в чём и утопили».

— Я тебе уйду! Так, заканчиваем философствовать, приводи себя в порядок, отдыхай до следующей смены! Хотела подвига — ты его получила. Медалей не обещаю. Родина тебя не забудет, но и часто вспоминать не станет. Целую.

— Целую, — задумчиво откликнулась Таня и снова попробовала кофе. Несладко. Совсем несладко. Горько. И не только от кофе…

* * *

Я возвращался с работы. Да-да, приработок в торгово-развлекательной структуре. Ничего не изменилось. Язык стал красным от многократных повторений, а пальцы чёрными от пачкающейся краски с листовок. Надо хоть спросить для разнообразия, что за приработок предлагают. Туда, что ли, перейти?

Иногда на этажах торгового центра появлялись школьники с листовками, люди без пола и возраста в огромных плюшевых костюмах и лотки-однодневки с товаром на дегустацию. Хочется верить, что пришли они, получив от меня визитку с корявым рекламным текстом.

Я не собирался сразу останавливаться у своей двери. Заходя в подъезд, я всегда ожидал особенного послания. Не тех, что бросают в почтовый ящик (таковой тоже имелся, я вынимал из него время от времени бесплатные газеты, квитанции, рекламный мусор). Ждал я другого, состоящего из одного слова: «да» или «нет»: исчез этаж или на месте.

А дальше — выбирай не хочу! К Вере — за последним шансом, к Мише — за разгульной жизнью, к Огарёвым — за невкусным чаем и неприязненными взглядами, к Женьке… Мой знакомый, кстати, приезжал к нему. Интересно, чем закончилась встреча?

И тут меня осенило. Женька! Ну конечно! У него же есть тетради! Надо зайти к нему и порасспрашивать насчёт закономерностей исчезновения этажа. Вдруг они есть? Тогда дело в шляпе: просто высчитать день и час — и заглянуть к Вере в гости. Почему мне сразу не пришло это в голову?

С этими мыслями я ускорил шаг. Второй этаж, третий…

–Привет.

Миша соскочил с подоконника и протянул мне руку: как всегда, словно ковбой, выхватывающий кольт. И пальцы — вилами.

— Этажа нет? — понуро уточнил я.

Только схватишь какую-нибудь ценную идею, а она шмыг, и — в невесомости! Ускользает.

Миша сегодня был в трусах и майке, на лбу — зеркальные солнечные очки. На ногах — шлёпанцы.

— Вышел на минутку к подъезду воздухом подышать, и — вот! — пояснил он, разводя руками.

— Куда пойдёшь? Куда ты вообще ходишь, когда «вот»? — я передразнил его тон и жест.

— Никуда.

— Сидишь на лестнице?

— Да.

— А соседи не приглашают тебя к себе?

— Будь первым.

— Да запросто. Пойдём.

На всякий случай я поднялся ещё на пролёт. 97, 98, 99 и 100-я квартиры. Пятый этаж. А внизу третий. Четвёртого нет.

— Когда просто захлопнется дверь, можно вызвать слесаря, — вздохнул я, — а когда исчезает этаж, кого вызывать?

— Дух архитектора, построившего такой странный дом, — пошутил Миша.

— Прошу, — я впустил его в квартиру, — не обидишься, если я после ужина не стану развлекать тебя светскими беседами, а сразу завалюсь спать?

Миша пожал плечами:

— Ты у себя дома. Делай что хочешь.

Разбудил меня грохот. Съёмную однушку сотрясал шум, состоящий из телевизионной мешанины: заставок телешоу, громких рекламных слоганов, звуков погони и перестрелок, рыданий очередной несчастной сериальной страдалицы.

Миша сидел по-турецки в трусах, но уже без майки и шлёпанцев на второй половине большой кровати и бесперебойно щёлкал пультом, вероятно мечтая проверить, насколько хватит батареек. Ещё один исследователь нашёлся!

Комната то освещалась, то погружалась в кратковременную тьму, мелькание телеканалов отражалось в Мишиных зеркальных очках. Телевизор заваливал нас кадрами, и, казалось, что мы ненароком уронили на себя огромный стеллаж в супермаркете: столько бросилось в глаза ярких картинок.

Мише, похоже, нравилось терзать пульт и доставляли удовольствие все кнопки, кроме той, что понижает уровень громкости.

Я приподнял голову.

— Я разбудил тебя? Прости, — повинился гость.

— Да не то чтобы… — теперь мы уже оба сидели рядом по-турецки. Я вдруг обратил внимание, что на плече у Миши забавно растут волосы: так, словно он ещё недавно сидел в парикмахерском кресле и забыл принять душ после стрижки. А остальная спина безволосая. Это меня позабавило. Отобрать бы пульт, надавать полуночнику по башке, выключить телик и завалиться спать! А не волосами на плечах забавляться. Но нет, я продолжал слушать телекакофонию, потирая заспанные глаза и со вкусом зевая. Кадры продолжали вылетать, словно голуби из ящика фокусника. Хлоп — белый голубь: следующий канал, хлоп — чёрное дно ящика: передышка между каналами.

— Хватит фоткать меня телевизором, — наконец не выдержал я.

— Фоткать телевизором… — Миша хихикнул.

— Ну да, щёлк-щёлк — и вылетает птичка.

Кажется, я ненадолго задремал: прямо так, сидя по-турецки.

— Чего тебе не спится? — пробурчал я. В моём сознании сплелись в нелепое видение сон, явь и ошмётки телеэфира.

— Не уснуть в тишине. Я привык, что в моей квартире вечные тусовки. Даже шахматисты всё время бубнят что-то. Так что спать я привык под аккомпанемент звона бутылок, драк, хохота, чужого секса. Что я тебе рассказываю, ты сам видел, что у меня дома делается.

Я откинулся на спину и потянулся.

— Чёрт с тобой, всё равно уже разбудил. Сделаю себе чаю. Вернусь и посмотрим какой-нибудь фильм. Только, чур, не щёлкать и громкость всё-таки сбавим! Будешь чай?

— Ага.

Разумеется, когда я вернулся, этот негодяй уже спал — на моей подушке, придавив руку с пультом внушительным животом.

Я бросил на приятеля одеяло, выпил за двоих чаю и до утра таращился осоловелым взглядом в предрассветные новости и прочую чепуху. Пару раз прилёг, пытаясь укрыться от звуков подушкой, но это не помогало. Сон не шёл. Мне необходима была тишина и темнота. Даже служба в армии не приучила меня засыпать где попало. Вернее, на год приучила, но через некоторое время после возвращения приобретённый навык поблёк, а потом и стёрся вовсе.

Стоило мне погасить экран, как Миша вырывался из-под одеяла, словно бомба, реагирующая на тишину. Бомба пучила на меня несоображающие глаза и взрывалась беспокойной речью:

— Что? Что случилось? Почему стало тихо?

Я смиренно врубал агрегат, немного прибавлял громкость и только тогда сосед снова засыпал. Двух эпизодов за одну ночь мне хватило, чтобы понять: спать без телевизора Миша не станет. А пары таких ночей оказалось достаточно, чтобы решиться временно съехать из квартиры.

Этаж упорно не возвращался.

Я вручил Мише ключи, велел поливать цветы и позвонить мне, когда его жилище нагостится в неведомых просторах. А сам собрал всё необходимое и сбежал к Тане.

Когда тётя снова позвонила, я необдуманно ляпнул на привычный вопрос о Танечке:

— Отличная девочка. Живём уже вместе. Женюсь скоро.

— Женишься? Костя, Костя! — голос тёти наполнился радостью. Она не отвела телефон в сторону, и громко произнесённое дядино имя стремглав бросилось на меня из трубки. — Костя, ты слышишь? Наш мальчик скоро женится.

Моя ложь с тётиных уст залилась мне в ухо. Оттуда — в мозг. И я понял, что сглупил.

— Тётя… Тётя Люся… Подожди. Я просто пошутил.

— Понимаю, понимаю, — она перешла на заговорщический шёпот, — пока это тайна, да? Вы никому пока решили не сообщать?

— Нет… Не совсем… Не так… Не мы… — блеял я.

— Поняла! — снова прошептала она. — Ты ещё не сделал предложение. Танечка тоже не в курсе. Я унесу твою тайну с собой в могилу! Я рада за тебя! Пока, мой дорогой.

Я положил трубку, думая только об одном: есть ли в Ямгороде курсы с названием «Как научиться вовремя затыкаться, чтобы не наболтать ерунды?»