Таймер

Федор Михайлович Шилов, 2019

Что скрывают соседи, живущие на исчезающем этаже?… Стоит ли поддаться соблазну и переместиться в социальную сеть с помощью новомодных гаджетов?… Можно ли вновь увидеться в мире, где люди никогда не встречаются дважды?… Как выжить в огромном современном мегаполисе, когда на вид тебе тридцать лет, а по уму ты – неопытный подросток, а то и вовсе шестилетний ребёнок?…

Глава 4

Ночью меня разбудил звонок. Я поднялся с кровати, перепутав тапки — левую с правой. Полусонный добрался до прихожей, на ходу потеряв-таки одну «шлёпку», правую, если это имеет хоть какое-то значение.

В голове из руин возводились города: кто я? Где я? Арсений Ковалёв, мне 23 года, временно живу на съёмной квартире в Ямгороде на улице Вишнева, 65. Что случилось? Я отдал соседу вещи в стирку, и они исчезли… вместе с четвёртым этажом дома номер 65 по улице Вишнева в Ямгороде.

(Кажется я задремал прямо у входной двери).

Почему я не позвонил Тане и не рассказал ей о происшествии? Потому что у неё наверняка много знакомых психиатров в городе Ямгороде.

(Полусонная мысль хихикнула и повторила, будто дразнилку: в городе Ямгороде…)

Я отпер дверь. Круглолицый Миша протянул мне мою сумку с одеждой — смею надеяться, тоже с моей.

— Проверь, — посоветовал он.

Я глянул на содержимое сумки одним приоткрытым глазом (левым, если это имеет значение), вытянул уголок любимой футболки — будто за ухо (нечего шляться по ночам где попало!) и кивнул: тёткин подарок на месте, а всё остальное проверю потом. Спать хочу.

— Извини, этаж всегда исчезает не вовремя.

— Не вовремя исчезает этаж, — пробормотал я и решил изобразить радушие, так и не открыв глаза полностью, — чаю?

— Нет, спасибо. Заходи в гости, в любое время. Если этаж на месте, всегда буду тебе рад.

— Ага, — буркнул я, закрыл дверь и, отшвырнув многострадальную сумку в угол, отправился спать.

Утром города из руин восстановились быстрее: я Арсений Ковалёв, мне 23 года, Ямгород, Вишнева, 65. Ночью мне принесли вещи, их нужно развесить.

(Загрузка завершена, файлы проверены, вирусов нет, — отчитался мозг).

4 этаж в доме 65 по улице Вишнева исчезает, так сказал сосед Миша, квартира которого полна «наверно гостями».

(Поломка файла, грозящая привести к поломке системы, — запаниковал мозг.)

Я встал с кровати. Следом за мной на пол съехала скользкая простыня и три подушки — на меньшем количестве мне не спалось. Я сунул ноги в джинсы… Думаете скажу: с тремя штанинами? Меньшее количество мне не подходит? Ошибаетесь, джинсы обычные. Синие. Узкие. Нерваные.

Так и пошёл к Мише разбираться.

На этот раз дверь открыл он сам. Хозяйственный, в трениках. Штанины завёрнуты выше колен в тугие матерчатые бублики. Из-под одной штанины выглядывала часть цветной татуировки — вероятно, во всё бедро. Рыхловатый обнажённый торс соседа тоже украшали образцы живописи Татуировской галереи. Белокожие руки, лишённые картинок, сжимали истекающую грязной водой половую тряпку.

— Привет, — он по традиции растянул губы в улыбке, снова так широко, что на растянутые губы можно было повесить тряпку на просушку.

— Шуршу помаленьку. Уборочку делаю, — поделился он и уточнил, — влажную.

А то не понятно!

— Грозящую затопить соседей, — поправил я, — тряпку-то отожми.

Я невесть зачем заглянул за дверь туалета. Держатель на стене, рулон — на держателе. Ёршик за унитазом. Бачок по-прежнему накренён.

— А где гости?

— Ушли… наверное.

— Наверное гости наверное ушли. Надолго?

— Возможно.

— Возможно надолго?

— Да не знаю я! Чего пристал? — Он опять улыбнулся. — Пойди лучше чаю себе сделай, позавтракай, кухню я вымыл уже. В комнату не ходи, не люблю, когда по мокрому шастают.

«Когда по дому шут знает кто шастает он любит, а когда по мокрому — нет».

Он развернул бублики, штанины гофрированной трубой спустились по голеням чуть-чуть не дойдя до щиколоток. Швырнув тряпку в ведро, Миша скрылся за дверью и вернулся в футболке. Моей, кстати. Надо бы пересмотреть сумку с вещами!

— Это моя футболка.

— Да? Прости. — он тут же стянул тишотку с себя, я запротестовал. Жалко, что ли? Пусть носит, — даже не знаю, как так получилось…

— Что это за шутки с исчезающим этажом?

На кухне было чисто. Только чёрный мусорный пакет, завязанный по горловине, портил вид. Внутри него топорщились банки, отчего пакет походил на полиэтиленовую ненаряженную ёлку неестественного цвета.

— Сейчас вынесу, — Миша проследил за моим взглядом. — Тебе какой чай?

— А какой есть?

— Фиг его знает, что тут вообще есть, — ответил он, открывая шкафчики и выбрасывая на столешницу «под гранит» разноцветные картонные коробки и банки, часть из них отлетала в мойку, где из крана тонкой струйкой подтекала вода.

— Чай чёрный байховый… 100% цейлонский… Зелёный с мелиссой… Ромашковый… Желудочный сбор номер один, — комментировал Миша, собственноручно учиняя новый разгром взамен недавно и собственноручно же прибранному.

— Кофе, — на автомате он скинул на столешницу стеклянную банку, она, разумеется, разбилась, — на счастье. Сейчас приберу.

Он замёл коричневые гранулы в совок.

— Ты же не станешь пить кофе со стеклом? — уточнил Миша.

Я помотал головой.

— Налей чаю, стопроцентного, цейлонского.

— Ща будет, — пообещал он, выуживая из мойки раскисшую в воде картонную коробку, — уже и заварился почти. Шучу.

Я против воли рассмеялся.

— Что, правда смешно? Я думал: тупая шутка вышла, — он повернул ко мне круглое искреннее лицо, от души обрадованный, что сумел меня развеселить.

— Так что с этажом? — повторил я, подёргивая в кипятке чайный пакетик.

— Подсекай, — вдруг крикнул сосед.

— Вот эта шутка точно тупая, — отреагировал я, от его окрика дёрнув рукой и обдав себя брызгами с чайного пакетика.

— Зато какой улов, — не смутился он и подставил мне ведро. Я бросил пакетик, — сахар надо?

— Если ты снова вывалишь на стол содержимое шкафов, тогда нет.

— Он вообще-то перед тобой на столе. Ложка, — Миша протянул мне пластиковую «мешалку», как в ресторанах быстрого питания.

— Интерьерчик у тебя, прямо скажем, не очень.

— Это не у меня.

— Так ты не хозяин?

— Хозяин.

Я устал от бессмысленного диалога и молча похлёбывал чай. Миша тем временем наполнил и свою кружку и сел напротив, поджав ногу.

— Что ты хочешь узнать?

Я замялся.

— Такой уж у нас занятный домишко. У некоторых крыши съезжают, а в нашем исчезает 4-й этаж. Объяснить тебе с точки зрения науки этот архитектурный феномен я не сумею. Прости.

— Этаж во всё доме исчезает?

— Не-а, только в нашем подъезде. 4 квартиры.

— Но это же ненормально! Дом есть, этажа в одном подъезде периодически нет…

— И что? Дождь на улице тоже: то есть, то нет. Никто ж его не ищет, когда его нет!

— Ты серьёзно или шутишь?

— Серьёзно.

— И как на это реагируют окружающие?

— А чего им реагировать? Наш этаж, наши квартиры. Хотим исчезаем, хотим остаёмся. Людям-то что за дело! — он посмотрел на меня без тени усмешки и сменил тон, посуровел, но не озлобился, — что ты от меня хочешь? Ну не знаю я, что это за катаклизм, что за нонсенс! Привыкли уже так жить, Сень, власти одно время что-то хотели предпринять, потом им проще стало делать вид, что всё в порядке, что нет нас таких — странных жителей на исчезающем этаже.

— Чего только в жизни не бывает, — задвинул я банальщину, помышляя взять-таки у Тани координаты психиатра: соседа проконсультировать да и самому, возможно, придётся наведаться. Как мозг утром выразился: поломка файла, грозящая поломкой системы? Вот по этому поводу и обращусь к специалисту узкого профиля.

— Пойду. Спасибо за чай.

— Бывай. Я уборку доделывать стану. Дверь откроешь сам?

— Я уже был у двери. Замок не поддавался.

— Открывать надо в сторону закрывания.

Ну да, в квартире на исчезающем этаже замок может открываться только в сторону закрывания. Ничего другого я и не ждал.

Миша появился у меня за спиной. С кружкой.

–Подержи. Помогу.

Тёплая кружка перекочевала мне в руки. Миша воевал с замком.

— Ну что, будем тут вдвоём куковать, пока этаж не вернётся.

— Хочешь сказать, что он опять уехал?

— Едет крыша, а этаж исчезает. Второй день подряд.

— Не, не! Погоди! Что значит: «здесь куковать»? Сколько? Мне на работу завтра, «Мурню» людям предлагать. А ещё Танюхе помогать надо, конференция через пару дней.

— Сколько — это я предугадать не могу. Не от меня зависит. Иногда час, иногда неделя.

Я бросился в комнату — ту самую, где вчера смотрели футбол и рыгал Колян, обливший меня пивом. Здесь уже никого не было. Следы бардака Миша прибрать не успел, но это волновало меня сейчас меньше всего.

Я раздёрнул занавески, распахнул окно и перевёл дух: слава богу… Если нельзя уйти через дверь, вылезу в окно. Плевать, что высоко. По карнизу пойду, выползу по трубам, да как угодно, лишь бы не улетать с чёртовым этажом!

Хозяин квартиры за мной не наблюдал. Судя по звукам, он невозмутимо продолжил уборку то ли в ванной, то ли в коридоре. Что ж, была не была! Я поставил ногу на подоконник, поразмышлял секунду и решил поглядеть, что там вообще делается внизу, — может, помойка (в кино герои часто падают в груду мусорных мешков и выживают), а вдруг кто-то догадался надуть батут? Бывает же такое, правда, что люди ни с того ни с сего надувают во дворах батуты?

Удар по лбу оказался не сильным, но обидным. Как о стекло. Только без характерного звука. Да и не было стекла — окно нараспашку. Скорее, как о фанеру. Фанеру, на которую неизвестный шутник приклеил стоп-кадр, вырезанный с идущей во дворе киноленты, обычной, про детей на площадке, мамашек с колясками, папашек, скрывающихся в кустах с запрещённым пивом, старушек на лавочках.

Я провёл рукой. Всё было: дети, папашки-мамашки-старушки. Застывшие на фанерке. Я постучал.

— Миш, у тебя есть долото, или стамеска, или плоская отвёртка? — крикнул я.

— Топором тоже бесполезно, — тоном покорившегося судьбе мудреца произнёс Миша, появляясь в комнате. — Думаешь, ты первый такой находчивый? Это фанерное солнце я знаю отлично! Это то самое, которое светит, но не греет. Слезай с подоконника, помоги с уборкой, а я тебе про себя расскажу.

Помогать с уборкой я не стал. Мишу это не задело. Он продолжал пылесосить и сквозь шум рассказывал «про себя», как обещал. Его ничуть не беспокоило, что за гудением половина слов терялась. Впрочем, стоит ли жалеть о потерянных словах на исчезнувшем этаже?

Я задумчиво вертел в руках стеклянную пепельницу с надписью по бортику «No smoking». Очень оригинально.

— Это квартира моей бабушки. Мировая была старуха, должен сказать, — Миша, стоя на корточках, орудовал под диваном щёткой на длинной трубе пылесоса. Мне же в собеседники теперь остался только его откляченный зад в сползших наполовину трениках. — я ж когда-то пытался учиться. Ну как — учиться… Одно название. Девки, гулянки, студенческое веселье. Зачёт — не зачёт, экзамен — не экзамен, всё одно, собирались у меня здесь и куролесили до утра.

Он вернулся из поддиванной командировки.

— Ноги подними, под тобой пройдусь…

Я забрался с ногами в кресло. Пепельницу отставил на подлокотник, Миша тот час же забрал её и сунул в карман штанов.

— А то разобьёшь еще, — прокомментировал он. Прозрачная стеклянная безделица полумесяцем выглядывала из его штанов, готовая выкатиться и превратиться на короткое мгновение в полную луну, а после — в груду осколков. Скорее уж он сам разобьёт её! Но я не стал каркать. Как ни странно, пепельница пролежала у Миши в кармане довольно долго, пока он не вспомнил о ней на кухне и не поставил на обеденный стол. — Вылезай уже из депрессивного укрытия! Хорош страдать! Мы с бабкой на этом этаже тысячу раз исчезали и ничего, живы. А ты что же нежный такой? Вставай и помоги мне!

— Штаны так же закатать надо будет?

— Это ж твои штаны. Хочешь катай, хочешь не катай. Хочешь — вообще сними. Мне по фигу. Так вот…

Шнур от пылесоса натянулся, штепсель выскочил из розетки и некоторое время рассказ нового знакомого я слушал без шумового сопровождения.

— Сначала мы тут зачёты-экзамены отмечали, потом стали «косить». Тусили круглыми сутками. Пили, орали, песни горланили. Благо звукоизоляция в квартире необычайная: когда этаж на месте, ничего не слышно, а если уж исчезнет, вообще тишина могильная. Бабка только два требования выдвигала: к ней в комнату не ломиться и вести себя спокойнее, если у неё голова болит. Это очень редко случалось. Сама могла к нам выйти, рюмочку выпить, частушки с матерком спеть, сплясать что-нибудь озорное не по годам. Отличная бабка была, три года назад померла. В детстве от меня бабка скрывала про этаж, бывало скажется больной, говорит: не ходи сегодня с ребятами играть, побудь со мной. Я сидел с ней, хотя изводился весь: пацаны в футбик гоняют, а я старухе подушки поправляю! Иногда и школу мы так прогуливали. Не знаю, по какой причине она мне не сразу рассказала, может, боялась, что я её в психушку сдам? Когда призналась, велела никому не говорить: теперь уже, чтобы меня в психушку самого не забрали. Однокурсникам своим я как-то проболтался, а они, пьяные, посмеялись и дальше гулять продолжили: им-то что? На месте этаж, исчез ли, главное, чтоб выпить и закусить было, да про учёбу чтоб в уши не жужжали. Бабка моя не жужжала.

— А в детстве, что ли, пацаны не замечали, что этажа нет? — я решил, наконец, присоединиться к уборке и двумя пальцами полоскал тряпку в грязной воде.

— Я про этаж поздно узнал, а в детстве на ребят злился: чего, говорю, вы за мной не зашли? Заходили, отвечают, квартиры твоей на месте не было, мы и ушли без тебя. Кто в такие отговорки поверит? Ты бы поверил?

— Не думаю.

— Вот и я не верил. Так, что мы ещё не сделали?

Миша огляделся.

— Воду хоть бы сменил, — он укоризненно покачал головой.

— А этаж её с собой не забрал?

— Воду? Нет, он жалостливый, этаж, от обезвоживания помереть нам не даёт. От скуки — это да, это можно. Телевизор и Интернет не работают, сотовая связь пропадает. А книжку при свечах почитать можно. Романтика. Опа!

Он вдруг нагнулся и уставился под батарею.

— Баночка пива закатилась. Будешь?

— Буду, — согласился я.

— Ну давай, как вещички твои в стиралке, за дверцей заблокированной пополощемся, — ни к селу ни к городу изрёк он, с шипением открывая жестянку с пивом. Без пены. Пенная вечеринка была вчера.

Он продолжал уже под пиво. Мы передавали банку, не брезгуя друг другом, словно были знакомы сто лет.

— Если бы меня попросили нарисовать портрет самой Жизни, я бы себя нарисовал. Мне кажется, Жизнь она как раз такая, как я.

— Смотря чья, — возразил я.

— Да ничья. Вообще — Жизнь. Как она есть. Как задумывалась. Я и улыбаюсь не потому, что жить люблю, а потому что я и есть — Жизнь. Улыбаюсь, когда хочу и грущу, когда хочу. Но грущу я редко.

— Ты мне лучше про людей расскажи. Что это за гости у тебя?

— Разные гости. Я теперь их и не знаю никого. Раньше всё институтские захаживали, а после смерти бабки — сплошь незнакомцы. А мне и с ними хорошо. Бабкин закон из уст в уста передался: в комнату — теперь уже мою — не лезть. Никто и не лезет. Иногда, бывает, заглянут, выпить предложат. Хочу — присоединюсь, не хочу — отсиживаюсь в одиночестве. Похавать к ним выхожу, своих денег у меня не водится. Девчонки заглядывают, — он изобразил соответствующий недвузначный жест согнутыми в локтях руками.

— Что, прямо так и говорят: красавчик, давай потрахаемся?

— И так случается! За «красавчика» спасибо!

— К слову пришлось…

— Да понял я, расслабься.

— То есть ты нигде не работаешь?

— А зачем? Гости с собой всё приносят. Еду, напитки, одежду по дому раскидывают, а я донашиваю, если кто-то забудет. Хозтовары притаскивают. Мне не так уж много надо. Если чего-то очень хочется, стащу немного деньжат из чьей-нибудь сумочки или рюкзака, спущусь в магазин. Да, подворовываю, есть грешок, — он запил признание пивом и передал банку мне.

В свете сказанного как-то не очень верилось, что моя футболка оказалась на Мишке случайно.

— Гости мои даже не знают, что я хозяин квартиры. Думают, что меня кто-то из них же и притащил. Как на свадьбе: скажи родственникам жениха, что ты — со стороны невесты, родственникам невесты, что ты — со стороны жениха, и жри на халяву! У меня тут вроде клуба. Гости тусят. А я или с ними куролешу, или втихаря картошечки жареной на кухне наверну из общей сковороды — и доволен.

— Но ведь ты даже не знаешь, кого в дом пускаешь!

— Не знаю. И знать не хочу.

— А если тут убийца или маньяк объявится? С преступной целью или скрываться станет от правосудия?

Даже не знаю, пиво, что ли, из меня такого зануду сделало?

— А я ему что, судья? Вся наша планета — один большой дом, где кто-то что-то пересиживает и отчего-то скрывается. Вот и моя квартира — филиал планеты.

— Ты — Жизнь, квартира твоя — планета…

— Филиал, — поправил он.

— Так нельзя. Слишком уж это… вольно.

— А как можно?

— По-другому как-то…

— Э, нет, так не пойдёт. Или ты знаешь, как надо, и делишься идеей с миром, или не знаешь, но и к другим не лезешь. Только так. А «по-другому как-то» — это не ответ. Это ширма, которая позволяет тебе казаться лучше меня, например правильнее, умнее. Цену себе набиваешь.

— Да я… Просто не готов… Неожиданный у тебя образ жизни.

— Что неожиданного? Бродяга, но внутри собственной конуры. Вечный праздник. По-моему круто. На всём готовеньком.

–И неужели тебе никогда не хотелось сойтись с кем-то поближе? Подружиться? Влюбиться?

Миша покачал во рту шарик на ножке.

— Нет, Сень, не хотелось. Мне каждая история дорога, пока она не дописана: встретились, пообщались, разошлись. Никто никому ничего не должен. Без рамок, без обязательств. Говорили о чём хотели, признавались друг другу во всех смертных грехах, занимались ли сексом, как последний раз в жизни, — и всё, потом свобода, новый поиск. Мне не надо никого искать — люди сменяются сами, не надо никого догонять — это не в моих правилах, не хочу никого удерживать в своём мире, не хочу никого сюда впускать. Мир-клуб — это моё, другого мне не надо. Очень выгодные условия для обеих сторон: гости куролесят, сколько вздумается, а я за их счёт существую. Дружба для меня — это не взаимопомощь, это философия. А вернее — возможность делиться своей философией с кем-то. Вот сегодня мы делим мои идеи на двоих — и ты, мой друг, уйдёшь — дружбе конец. Так проще. Я не волнуюсь за тебя, не спешу тебе на помощь по первому зову, не даю обещаний — всё это не по мне. Одну девчонку увидел как-то, — он потряс банку (не больше глотка осталось), жестом предложил мне, я отказался. Миша закинул в себя остатки пива, — думал, всё, пропал! А она на парня своего глядит ласково, нежно. Отбить, что ли, думаю? На дуэли этого, который с ней сейчас, застрелить? Ну застрелю, а вдруг на меня она так же смотреть не станет? Разрушу чужое счастье, а своего не построю. Если дружба — это возможность поделиться своей философией, то любовь — это две идущие рядом философии. Смысл дружбы в единстве, смыл любви — в различиях. А вот две философии, ставшие единым целым, — это доверие. Так что любовь для меня, скорее, созерцание, а не обладание. Короче, не слушай меня, я наболтать могу красиво, а ни дружить, ни любить не умею.

Он вдруг загрустил. Наверное, настал один из анонсированных им редких случаев.

— Ну уж на похороны твои точно народу набежит уйма! — ляпнул я, думая, что это звучит ободряюще.

— Ты что? — Миша разулыбался. — Такие люди, как я, умирают в одиночестве. Вся эта клубящаяся толпа разбежится и не вспомнит. Будут шептаться: в квартире номер 94 труп нашли. Клуб репутацию потеряет, а может, ещё бóльшую популярность обретёт: по нынешним временам труп — отличный пиар. А что хозяин умер никто и не поймёт. Я такой же гость в собственной квартире и бомж в собственной жизни. Но именно об этом я и мечтал. Мне всё здесь нравится. И гудеть, и скрываться в своей комнате, и мелочовку по карманам тырить, и одежду с чужого плеча носить, — он оттянул ворот моей футболки, что была на нём, мол, гляди, и твою шмотку уже отжал, — и уборки делать нравится…

— Быть прислугой нравится?

— А что в этом стыдного? Нравится. Разрушать и строить заново. Отчистить, отдраить всё тут до блеска, а потом снова развалить. Сжечь хату, а потом хоть из пепла по крупинке восстановить. Нет, это не прислуживание. Это… — он подумал, — архитектура. Я — Архитектор.

— Кто живёт в остальных квартирах? — я сменил тему.

— Люди. Больше ничего о них не знаю. Да и дела мне до них не больше, чем до случайных гостей.

— Жаль, я думал, ты меня с ними познакомишь. Мне как раз очень любопытно узнать о них побольше. Не каждый день встречаешься с людьми, живущими на исчезающем этаже.

— А зачем тебе я? Нет ничего проще: если хочешь с кем-то познакомиться — пойди и познакомься!

— А если я окажусь не ко двору?

— Нет ничего проще: развернись и уйди.

— Да уж, и правда… Нет ничего проще.