РиДж

Таисия Попова, 2021

«Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте…» Но что, если «Ромео и Джульетта» – знаменитый французский мюзикл, а сами герои – два обычных человека, снимающие квартиру, и весь роман их проходит во время постановки мюзикла, в паузах между репетициями, хореографическими растяжками и пошивом костюмов для кланов Монтекки и Капулетти? Можно ли узнать друг в друге Ромео и Джульетту, если нужно проходить кастинг на отбор в состав, летать в разные страны по мультивизе и привыкать к тому, что жизнь и выбор другого – это всегда его собственное решение, как бы сильна не была ваша привязанность? Он оставляет работу в кордебалете Михайловского театра, чтобы пройти кастинг в Париже и работать в мюзикле "Ромео и Джульетта". Танец – единственное, чем он живёт с раннего детства. Она переводит с французского, носит косу ниже пояса, молчит целыми днями и учится на курсах бортпроводников в Air France, чтобы – в традициях Джульетты ХXI века – быть максимально независимой. Тем не менее их привязанность больше любых противоречий, и самой трудной задачей для Ромео и Джульетты окажется принять жизнь другого, принять ту часть, которую не понимаешь и к которой не имеешь отношения.

8. Марта. Le chant de l'alouette

Шесть дней его кастинга я просто гуляла по Парижу, не решаясь ехать куда-то далеко. Каждое утро я подолгу сидела на кухне в хостеле, болтая с местными из регионов и с американскими туристами, потом ходила по Монмартру, одолевая подъемы, заходила в базилику Сакре-Кёр, пила кофе и ждала. Ждала дня, когда он что-нибудь решит. Пыталась представить, как это будет — впервые. Для меня, конечно, впервые. Для него — ну, зато он знает. Наверно, больно. Говорят, что больно. Неужели он правда сделает мне больно?

Когда мы вернулись в хостел почти к полуночи, девушка на ресепшен сказала нам, выдавая ключ:

— Il n'y a personne dans vos chambre.

— Что? — заинтересованно остановился Джонатан. — Что она сказала?

— Ничего, — я опустила глаза.

— There're no people in your room before two p.m., — повторила девушка внятно и уже открыто улыбаясь ему.

— Merci! — он схватил ключ со стойки, улыбнулся ей, блеснув глазами, и еле ощутимым движением тронул меня под локоть.

Было страшно, но не так, как в аэропорту или в первый день одной в хостеле. А как будто готовишься первый раз войти в воду. Щекотно рукам, холодно запястьям и жарко голове. Еще голове было тяжело от веса волос, как будто взгляд Джонатана еще с самой смотровой добавил им тяжести.

— Боишься? — спросил он, еще не дотрагиваясь до меня, но уже никуда не отпуская глазами.

— Тебя? Нет.

— А чего боишься?

— Я боли боюсь.

— Боли? — его глаза расширились, он тронул меня ладонью за локоть, потом за затылок, словно взвешивая косу, и остановил руку на спине. — Ты не…?

Я замотала головой, жмурясь от смущения и тепла его тела, которое наконец-то можно было позволить себе чувствовать. Впервые с Питера. С Михайловского театра, со Шпалерной, с аэропорта.

— Чайка Джонатан…

— Дыши, Марта.

— Да я дышу!

— Не-а, — он так и держал руку у меня на спине, глядя мне в глаза без всякого стеснения, — не дышишь. Сюда. В ребра. Вниз…

— Больно мне не сделай, — вырвалось у меня.

— Если ты не будешь останавливать дыхание, никто тебе не сделает больно.

Я смотрела на него и все ждала, когда же станет стыдно или страшно, но делалось только теплее где-то у сердца и в запястьях, да еще какая-то нежность поднималась от спины наверх к горлу.

— Ды-ши, ды-ши, чайка Марта Ливингстон, — повторил он по слогам внятным шепотом.

— Я русалочка.

— Martha le mermaid…

— L'ondine, — поправила я уже почти не слушавшимся меня голосом. — Привыкай… То есть запомни.

— А чего еды никакой нет? — спросил он утром, потягиваясь. — Разве мы вчера все съели?

— Что все? — у меня болели руки, особенно запястья, но все тело ощущалось невероятно живым и странным. Больно не было. Стыдно тоже не было, и не было мерзко, хотя я была уверена, что это накатит. Мы же не в браке. Меня никогда не пустят в храм.

— Орехи были… — он стоял перед открытым холодильником, разминая руками шею, наклонял голову то вправо, то влево, словно надеясь, что там что-то появится. — Ты не купила ничего? Сегодня воскресенье, мы тут нигде еду не добудем. Магазины на замке.

— Почему на замке?

— Потому что у французов рабочий день — святое.

— Я тебе вчера показывала свой кошелек.

— Точно, — он хлопнул дверцей холодильника и сел обратно на кровать. — Деньги. Решим вопрос, Марта. Сколько тебе нужно денег на неделю?

Я молча смотрела на него, растекаясь от тепла по всему телу и боли в запястьях (упала, что ли? Или подвернула ночью?). Я оставила все и приехала с ним в Париж, мне некуда ехать назад, а он спрашивает про деньги.

— Уффф, Марта, начинай разговаривать, — сказал Джонатан весело. — Молчание золото, но столько золота просто некуда класть.

— Деньги… — сказала я шепотом, сглотнула и поняла, что голоса нет.

Джонатан покосился на меня, пожал плечами, изобразил углом рта сочувствие, шлепнул бумажку в 100 евро на тумбочку и рухнул спиной на кровать, ловя одной рукой оба мои запястья.

— Martha le mermaid… русалочка…

— L'ondine, — пробормотала я куда-то в его волосы, но он, кажется, уже не слушал.