Доноры за доллары

Михаил Серегин, 2004

Когда бесследно исчезает танцовщица ночного клуба, мало кому до этого есть дело. Только разве врачу городской больницы Володе Ладыгину. Он не может остаться равнодушным. Ведь девушку лечили в больнице, где он работает, да еще она – знакомая его друга. А раз так, Володя будет копать до конца. Для начала он выяснил, что она попала в закрытую частную клинику, а потом – что в этой клинике расчленяют людей на «запасные» органы. Теперь осталось дело за малым – накрыть всю эту преступную организацию и сдать ее ментам…

ГЛАВА 4

Все шло своим чередом. Отношения с подчиненными постепенно налаживались. Они признали наконец во мне начальника, хотя и с большим трудом. Я, правда, после памятного инцидента с Юдиным старался вести себя как тот мудрый король из сказки, отдававший только те приказания, которые будут выполнены. Встречаться с Юдиным по-прежнему было неприятно, хотя очевидных причин этому я не видел. Я наблюдал за его работай издали, но, не найдя никаких поводов больше не доверять ему, оставил терапевта в покое.

К тому же моя личная жизнь внезапно начала немного прихрамывать на обе ноги. Марина почему-то стала пропадать из поля зрения без объяснений. Все выяснения отношений заходили в тупик. Мою внезапно проснувшуюся ревность Марина жестоко высмеивала, а всяческие претензии пресекала резким: «Я тебе пока не жена». После этого я решил, что в свете последних событий она устала от неопределенности и стала искать впечатлений на стороне. Я не стал ничего выяснять и решил с головой погрузиться в работу, благо что ее у меня было непочатый край.

Воробьев теперь работал в хирургии, и его непосредственное начальство не могло на него нарадоваться. Еще бы, он мог оперировать даже самых тяжелых больных, причем после его операций все заживало с невероятной быстротой. Легкая была у Воробьева рука, и все это поняли достаточно скоро: клиент повалил косяком, Штейнберг благодушествовал. При этом даже после самой тяжелой смены у Николая находились силы пошутить и посмеяться с коллегами и приударить за хорошенькими медсестрами. Мы с ним встречались в курилке, где делились своими впечатлениями о нынешней жизни и свежими анекдотами.

Сегодня я сидел в курилке и ждал Воробьева, которого почему-то все не было. Миша Зодкин, студент мединститута и тусовщик по призванию, как всегда, развлекал публику историями из своей собственной славной жизни. Старожилы клиники слушали его со скептическими ухмылками, но все же не расходились — слог у Миши был изысканным, а истории он рассказывал и вправду замечательные. То с другом они в женское общежитие залезли и шороху там наделали, то с кем-то по крышам убегали от милиции — в общем, ходячая энциклопедия мистики и приключений. На этот раз Миша всем показывал, какой он ловелас.

— Такие там были цыпочки — это что-то! Ноги, груди — о-о-о! А одна такая миленькая, прямо ангелочек! Глазищи — во! И попа — ничего так. С ней я и зажег. Очень она мне понравилась. Говорю: «Детка, знаешь, что мне сейчас нужно?» А она мне в ответ…

— Освежить дыхание! — сострил кто-то из дальнего угла.

— Да нет… В общем, было круто! А потом я ей визитку Штейнберга всучил — мол, позвони мне, детка, если что!

Миша весело заржал, к нему присоединились его товарищи. Мне стало скучно, и я решил прогуляться до хирургии. Не успел я затушить окурок, как дверь открылась и в курилку ворвался Штейнберг собственной персоной, свирепый как всегда.

Присутствующие переглянулись, суеверно опасаясь, не установлены ли здесь подслушивающие устройства с выходом прямо на его кабинет.

Штейнберг досадливо поморщился и стал кого-то искать глазами в никотиновом тумане. У каждого, на ком останавливался его взгляд, на минуту перехватывало дыхание.

Наконец, не надеясь на зрение, Штейнберг грозно спросил:

— Заведующий терапией здесь?

Я вздохнул и двинулся своей несчастной судьбе навстречу.

— Иду, Борис Иосифович! — смиренно отозвался я.

Курилка проводила меня скорбными взглядами.

Идя по коридору, я старался попадать в ногу с размашистыми шагами босса. Тот нервно теребил в руках белую докторскую шапочку. Я терпеливо ждал, когда начнется буря. Ждать пришлось недолго.

— Это черт знает что, Ладыгин! — наконец разразился Штейнберг.

Я молчал и только быстрее перебирал ногами, подстраиваясь к его негодующему шагу. Штейнберг еще помолчал и вдруг внезапно остановился:

— Ладыгин, вас что, к нам конкуренты подослали?

— В смысле? — отчаянно тормозя подошвами, удивился я.

— В том смысле, что от вас нашей клинике одни неприятности и убытки! Вы специально?

— В чем я опять провинился, не понимаю? — пробормотал я, начиная уже раздражаться от постоянных нападок Штейнберга.

— Вы кого нам привели? Это не хирург, это коновал какой-то!

Я начинал подозревать, что случилось что-то совсем уже страшное.

— Зарезать человека на пустячной операции! Где его учили оперировать? Где?

Сообразив, что Воробьев, видимо, что-то сделал не так, в результате чего кто-то умер, я кинулся прямо к нему в хирургию, чтобы выяснить все досконально. Штейнберг поймал меня за рукав халата и угрожающе промолвил:

— Это уголовное дело, вы не понимаете, что ли?

— Я все понимаю, — заверил его я и все же сбежал.

В хирургии Воробьева я не застал. Мне сказали, что он сегодня заступает только в обед. Я стал выспрашивать у Головлева, который собирался домой после ночного дежурства, что у них сегодня случилось.

Головлев, намыливая сильные руки, повернул ко мне породистую большую голову и устало сказал:

— Девчушка сегодня ночью умерла. Ее вчера на «Скорой» привезли вечером — острое отравление и приступ аппендицита при этом. Ваш Воробьев ее прооперировал. Вроде все нормально было, если верить дежурной медсестре. А потом ночью у нее внутреннее кровотечение открылось — плохо зашили, видимо. Пока обнаружили, уже мало чем можно было помочь. Умерла. Даже после наркоза отойти не успела.

Головлев вытер руки вафельным полотенцем и стал переодеваться в гражданское, не обращая на меня больше никакого внимания.

Я постоял минуту, соображая, что теперь можно предпринять. Потом решил перехватить Воробьева по дороге и предупредить.

По дороге я забежал к себе в кабинет и предупредил дежурную медсестру, что по всем вопросам ко мне лучше обращаться после обеда. Для начальства я — на обходе.

А сам засел внизу и стал напряженно ждать Воробьева. Наконец он появился в конце дорожки, как ни в чем не бывало помахивая портфельчиком и озираясь по сторонам. Вот святая невинность!

Только он переступил порог клиники, я схватил его за рукав и потащил по боковому коридору, не обращая внимания на изумленные взгляды встречных медсестер.

— Эй, ты чего? — весело упирался Воробьев, подозревая меня в очередном розыгрыше.

Но, когда увидел мое встревоженное лицо, сразу понял, что все достаточно серьезно, и сам поспешил завести меня в уголок потемнее.

— Выкладывай, что у тебя стряслось? — озабоченно спросил он.

— Это не у меня стряслось, это у тебя стряслось! Девушке вчера аппендицит вырезал?

— Ну, вырезал.

— Умерла она ночью, ясно?

— Как умерла? — Голубые глаза Николая сделались огромными и полными суеверного ужаса.

— Так — умерла! Внутреннее кровотечение. Головлев говорит, что было что-то неправильно зашито.

— Какого черта! Я что, аппендикс удалить элементарно не сумею! — возмутился Воробьев.

— Наверное, умеешь. Но она-то умерла!

— Слушай, либо я чего-то не понимаю, либо что-то здесь не так, — пробормотал потрясенный Воробьев и в задумчивости сел на подоконник. — Что теперь делать? — растерянно спросил он.

— Что делать — не знаю. Знаю, чего не делать. Не попадайся Штейнбергу на глаза — он тебя съест.

— Съест — не съест… Какая, к черту, теперь разница! — возразил Воробьев и раздраженно пнул батарею ногой. — Девчонку жалко, — сокрушенно продолжал он. — Совсем сопливая была. Симпатичная такая, наивная. Говорит: «Доктор, а это не больно?»

Сентиментальность моего друга была делом привычным и резко выделяла его из среды других врачей, ко всему привыкших и циничных до глубины души. Вдруг Воробьева будто осенило. Он спрыгнул с подоконника и потащил меня по коридору.

— Стой, ты куда? — попытался я замедлить стремительное движение порывистого Николая.

— Пойдем-пойдем! Она в морге, наверное. Должен же я посмотреть, что с ней случилось! Нужно же иметь, чем крыть против всех обвинений!

Мы помчались в морг, стараясь быстрее миновать все людные помещения клиники и никому не попасться на глаза. Спустились в подвал. На пороге морга сидел санитар Фесякин и играл в тетрис. Он на минуту оторвал глаза от игры и недоуменно спросил у запыхавшегося Воробьева:

— Вы куда?

— Туда, — невозмутимо ответил Воробьев, открывая дверь морга.

Фесякину, видимо, этот ответ показался исчерпывающим. Он кивнул головой и снова занялся высокоинтеллектуальной игрой.

Мы довольно долго бродили по моргу, заглядывая во все холодильники. Ни одного трупа не было обнаружено.

— Фесякин, — строго спросил я, нависая над увлеченным игрой санитаром. — А где тело девушки?

— Какой девушки? — равнодушно поинтересовался Фесякин, по-прежнему не глядя на меня.

— Которая сегодня ночью сюда поступила, — ответил я, отнимая тетрис.

Фесякин наконец поднял на меня свои наивные глаза и сказал:

— Не знаю.

— Привет! Ты тут дежуришь и не знаешь? — подключился к беседе Воробьев.

— Здрасте, — отпарировал санитар. — Откуда мне знать — я полчаса как заступил.

— А кто дежурил до тебя — может, он знает?

— Кто дежурил — тоже не знаю. Но можно по журналу посмотреть, — недовольным тоном ответил Фесякин и нехотя поднялся.

Он открыл ящик стола, в котором лежал один-единственный журнал, вынул, открыл и стал перелистывать страницы, выискивая нужную запись. Наконец он удовлетворенно хмыкнул и помахал в воздухе каким-то листком:

— Все — забрали вашу девушку родные. И вот — расписку написали, что претензий к клинике никаких не имеют.

— А кто труп выдал?

— Тут не указано, — со скукой ответил Фесякин и снова засунул журнал в ящик стола.

— Отлично! — глубоко вздохнул Воробьев и стал медленно подниматься по лестнице.

Мне показалось все это несколько странным, и поэтому я на всякий случай посоветовал санитару ничего о нашем визите не говорить. Он снова был погружен в игру и моих слов, видимо, уже не понимал.

Я догнал Воробьева в коридоре первого этажа. Он шел, повесив голову и что-то сосредоточенно обдумывая.

— Слушай, Николай! Иди-ка ты к себе и никуда оттуда не высовывайся. Будут вызывать к Штейнбергу — иди и не бойся. К тебе никаких особенных претензий быть не может. Настаивай на том, что вскрытие при тебе не производили, а труп родственникам выдали. Поэтому твоя вина не доказана. Сошлись на расписку родственников, что к клинике у них никаких претензий нет, понял? И как можно дольше тяни время — мы что-нибудь придумаем.

Оставив товарища в подавленном состоянии, я поспешил в регистратуру, чтобы поточнее узнать все сопутствующие этому происшествию обстоятельства. Уж, по крайней мере, о том, кто входил и кто выходил, там должны знать.

В регистратуре было непривычно оживленно. Возле самой двери происходила какая-то возня, смысл которой мне удалось понять не сразу. Потом разобрал, что дежурная пытается вывести из клиники раскрасневшегося парня, а тот негодует и упирается.

— Молодой человек, — раздраженно басила дежурная. — Я вас в последний раз по-хорошему прошу — идите отсюда! Прекратите хулиганить, я охрану вызову!

Парень горячился и не в меру жестикулировал:

— Это вы прекратите хулиганить! Не надо меня охраной пугать и голову мне морочить! Вам что, трудно сказать, что с ней и где она?

Дежурная снова начинала свою песню.

Я понял, что здесь не обойтись без моей помощи. Подошел поближе, отстранил пожилую дежурную и, бережно, но крепко взяв парня за предплечье, молча повел его к выходу.

Парень сразу как-то сник и послушно шел за мной, совершенно не сопротивляясь. Пока мы шли по дорожке к воротам, где уже поджидали нас «гепардовцы» в пятнистой форме, поигрывая резиновыми дубинками, я заметил в его руке поникший букет цветов. Остановился и спросил:

— Вы вообще для чего сюда пришли?

Парень ошарашенно посмотрел на меня. Еще бы: очень последовательно — сперва наброситься на человека, а потом поинтересоваться, что он, собственно говоря, хотел. Но у меня были свои цели. Молодой человек помедлил немного и ответил:

— Я пришел навестить здесь свою знакомую. Ее к вам в клинику положили. А в регистратуре мне говорят, что такой у вас нет и не было. Ну как не было — я же точно знаю, что она должна быть здесь!

Становилось все более интересно.

— Откуда вы знаете, что она здесь? Она что, жила поблизости? Вы в курсе, что это — специализированная клиника и в нее не всех кладут?

Парень полез в карман, зябко поводя плечами и щурясь от резкого ветра. Охранники недоуменно поглядывали на нас и переминались с ноги на ногу, не решаясь уйти или приступить к более решительным действиям. Он порылся там некоторое время и достал смятый и неровно оборванный по краям листок бумаги. Протянул его мне и спросил:

— Это телефон вашей клиники?

Я посмотрел на листок и утвердительно кивнул.

— Ну вот видите, все правильно. — Парень поднял воротник куртки. — Мне этот телефон дали соседи. Они по нему «Скорую» вызвали, на которой ее увезли. У нее сильная боль была в боку…

Я минуту подумал, посмотрел на охранников, на парня, на входную дверь. Потом взял его за локоть и повел обратно в клинику.

Регистраторы встретили нас удивленными взглядами, но ничего не сказали. Я подошел к окошку и спросил:

— Клавдия Федоровна, где у нас Хоменко?

— У зама в кабинете — компьютер чинит.

Я кивнул головой молодому человеку:

— Пойдемте. Как, кстати, вас зовут?

— Дмитрий, — хмуро ответил он.

Потом посмотрел на букет, который выглядел уже очень жалко, и выбросил его в первую попавшуюся урну.

— Меня — Владимир Сергеевич, — вежливо ответил я и заспешил по боковой лестнице на третий этаж.

Парень молча последовал за мной.

В кабинете заместителя не было никого, кроме Хоменко, который отсоединял и присоединял какие-то проводки в серой коробке. Увидев меня, он расплылся в радушной улыбке:

— А, привет, Владимир Сергеевич! Какие-нибудь проблемы с вашей электроникой?

— Да нет, ты нам нужен по другому делу. У молодого человека здесь знакомая лежит. А в регистратуре с ним почему-то общаться не захотели. Ты не мог бы глянуть, где нам ее искать? Для тебя же нет ничего невозможного, а?

Хоменко еще радушней заулыбался:

— Ну, возможно или невозможно — это вопрос. Но если это кто-то в компьютер положил, значит, кто-то и достать сможет.

— Тогда пойдем, что ли, в регистратуру, — заторопил я компьютерного светоча нашей клиники.

— Зачем? Мы и здесь неплохо покопаемся, — уверил меня Хоменко и стал подключать раскуроченный на вид компьютер к сети.

Я непроизвольно зажмурился, ожидая взрыва. Не тут-то было: компьютер тихонько зажужжал, экран засветился. Хоменко потрещал клавиатурой и спросил у парня:

— Как, говорите, фамилия вашей знакомой?

— Ряхова, — отозвался тот. — Ряхова Наталья Александровна.

— Хоменко, — удивился я, пока тот, пощелкивая «мышкой», вглядывался в экран. — Ты уверен, что в этом компьютере есть информация о больных, которые поступили в клинику?

Хоменко весело заржал:

— Наивный ты у нас, Владимир Сергеич! Объясняю в последний раз: компьютеры соединены в единую клиническую сеть, и информация является общей, то есть — через любой компьютер можно посмотреть все, что угодно, ясно?

— Ясно, — согласился я, по-прежнему мало что понимая.

Между тем Хоменко, видимо, закончил свои изыскания и выдал результат:

— Никакой информации о вашей знакомой тут, увы, нет.

Мы оба посмотрели на парня. Он угрюмо смотрел куда-то мимо нас.

— Спасибо, Хоменко, — наконец нарушил тишину я. — Мы, пожалуй, пойдем.

В коридоре я остановил парня.

— Ну, вы теперь убедились, что здесь нет вашей знакомой?

Тот молчал.

— Она, наверное, где-нибудь в другом месте, в другой клинике. Попробуйте обратиться к участковому врачу по месту прописки. А лучше — узнайте у родственников.

— Нет у нее участкового врача. И родственников у нее тоже нет, — ответил он, с ненавистью глядя на меня.

* * *

После собрания коллектива, на котором Воробьеву только что не били морду, мы решили немного расслабиться и поэтому покинули клинику немного пораньше. Я повел Николая в ближайший недорогой и симпатичный бар, чтобы привести в чувство и поделиться новыми фактами — до собрания нам так и не удалось поговорить.

Воробьев сидел над рюмкой, подперев подбородок рукой и глядя в пространство перед собой. Весь его вид говорил, что он убит горем и не собирается ни пить, ни есть, ни общаться с кем бы то ни было. Я дал ему возможность некоторое время пожалеть себя, а потом, отодвинув тарелку с недоеденными пельменями, сказал:

— Парень, слушай сюда. Тебе, конечно, досталось, но мы тебя отстояли — и это главное. Проколы случаются у каждого, и Штейнберг об этом знает лучше всех. Рыдать над своей поруганной честью будешь как-нибудь в следующий раз. Сейчас — получи информацию к размышлению.

Николай на мои слова никак не реагировал. Я продолжил:

— Ты знаешь, мне сегодня посчастливилось познакомиться с парнем, который мне рассказал одну душещипательную историю про одну свою хорошую знакомую.

Воробьев, который обычно понимал все намеки с полуслова, пропустил все мной сказанное мимо ушей и продолжал рассеянно разглядывать противоположную стену. Ну, не страшно, дальше будет веселее.

— Так вот, эта знакомая приехала в Москву из сибирской деревни поступать в театральный институт и, как это часто случается, не поступила. Осталась жить в Москве, и никого-то у нее, сироты, не было, кроме одного молодого, очень молодого человека. Устроилась она работать в какое-то танцевальное шоу, и они поссорились. И перестал молодой человек навещать девушку. А когда соскучился и пришел, добрые соседи ему рассказали, что случилась с девушкой неприятность — заболела она. И вызвали ей соседи «Скорую» по телефону, который она сама им дала. Увезла «Скорая» девушку в неизвестном направлении. Пошел молодой человек в этом направлении и нашел клинику — закрытую и специализированную. Но не было в той клинике девушки — вот в чем секрет.

По мере того как рассказ приближался к своей кульминации, взгляд моего друга становился все более осмысленным.

— А звали эту девушку — Наташа Ряхова.

Николай с удивлением уставился на меня:

— Вообще-то так звали мою пациентку, которая умерла!

— Вот то-то и оно! — заметил я.

— Стоп, а кто же тогда тело забрал, если у нее в Москве никого не было, как тот парень говорит?

— Меня это тоже заинтересовало.

— А может, твой парень врет?

— Зачем ему? Да к тому же нет у меня оснований ему не верить — уж очень он убедителен.

— Интересненько! — оживился Воробьев. — Я и думаю: что за родственники странные — никаких у них к клинике претензий. Деваха с пустячным диагнозом, молодая и здоровая — а у них к нам никаких претензий!

— Я думаю вот что. Здесь определенно какая-то собака зарыта, причем не одна. Нужно потихонечку разведать, кто в этом деле принял самое активное участие, и побеседовать с ними в непринужденной, неофициальной обстановке. А там — как веревочке ни виться…

— Так что же мы тут сидим? — взвился Воробьев. — Пойдем же обратно!

— Куда ты? Рабочий день уже кончился, ты все равно никого сейчас не найдешь.

Коля разочарованно сел на свое место и вздохнул.

— Пока составим список лиц, которые тем или иным образом имели отношение к этому случаю.

Я расстелил салфетку и достал из кармана карандаш.

— Итак, первое — дежурный на телефоне, который принял вызов «Скорой», и бригада машины, которая выехала по вызову. Второе — непосредственно ты и твоя операционная компания.

— Там все было безупречно. Все работали, как обычно, я ничего не заметил.

— Заметил — не заметил, а ты пока у нас тоже в подозреваемых, — поддел я Николая.

Тот снова надулся и отвернулся к окну.

— В-третьих, — продолжал я составлять «черный список», — медсестра, которая обнаружила труп. Потом идет патологоанатом, который засвидетельствовал смерть и делал вскрытие. И последний человек — тот, кто выдал тело из морга, взял расписку с родных и сделал соответствующую запись в журнал. Вот, собственно говоря, и все. Да — еще в регистратуре узнать, где данные о девушке. Таким образом, с завтрашнего дня начинаем внутреннее расследование под кодовым названием «Кто украл тело?». Звучит, конечно, довольно попсово, но зато очень емко. В свете всего сказанного не вижу повода, чтобы не выпить!

Подведя итог, я поднял рюмку и выжидающе посмотрел на Воробьева. Тот, как завороженный, рассматривал исписанную мной салфетку и пить не собирался. Пришлось опрокинуть рюмку мне одному.

— А ты парню сказал, что произошло? — вдруг спросил Николай.

— Нет, — ответил я, морщась и закусывая бутербродом. — Честно говоря, духу не хватило. Я у него просто телефон взял — на случай, если что-то узнаю.

— Нехорошо это, нехорошо, — покачал головой Воробьев и стал задумчиво жевать салат.