Доноры за доллары

Михаил Серегин, 2004

Когда бесследно исчезает танцовщица ночного клуба, мало кому до этого есть дело. Только разве врачу городской больницы Володе Ладыгину. Он не может остаться равнодушным. Ведь девушку лечили в больнице, где он работает, да еще она – знакомая его друга. А раз так, Володя будет копать до конца. Для начала он выяснил, что она попала в закрытую частную клинику, а потом – что в этой клинике расчленяют людей на «запасные» органы. Теперь осталось дело за малым – накрыть всю эту преступную организацию и сдать ее ментам…

ГЛАВА 5

— Семенов! Это ваша машина по вызову выезжала восемнадцатого?

Семенов, который в нашей клинике тоже работает без году неделя, напрягся от моего вопроса.

— А что? — осторожно спросил он.

— Да нет, собственно говоря, ничего. Мне просто узнать надо — ваша бригада девушку забирала с улицы Подбельского? Ее фамилия Ряхова, диагноз — острый приступ аппендицита.

Семенов недоверчиво посмотрел на меня бесцветными глазами и промямлил:

— Ну да, наша.

— Рассказывай, — безапелляционно велел я ему.

— А что рассказывать? Приняли вызов, поехали, забрали, привезли…

Видимо, Семенов не отличался богатым воображением и уж точно не был ни хорошим собеседником, ни сколь-нибудь художником в душе.

— Замечательно. Тогда подскажи мне: кто «Скорую» вызвал и вызов оплатил?

— Соседи вроде бы.

— Что-нибудь особенное произошло, когда вы там были? Вы что-нибудь заметили?

Я мог бы и не спрашивать — ответ мне был известен заранее.

— Да чего ж необычного? Приехали, на носилки положили, привезли…

— Ты сам там был? В квартире, в смысле.

— Вроде был…

— Так вроде или был?

Семенов надолго задумался — я уже подумал, что он забыл о моем присутствии.

— Ой, — вздохнул он наконец. — Много вызовов тогда было. Нет, на том вызове поднимался хирург и медсестра. Мы с Петровичем в машине отдыхали.

— Понятно, — протянул я. Ничего более интересного от Семенова мне не добиться.

Следующим пунктом программы была регистратура. В памяти компьютера записей о девушке не обнаружено. Дознаваться, кто мог их удалить, бесполезно. Насколько я понял, доступ к банку данных имеет любой сотрудник клиники, если может пользоваться компьютером. А машинами этими снабжен практически каждый кабинет мало-мальски значительного лица. Опрашивать персонал регистратуры, который дежурил в тот день, не имело никакого смысла — очень много привозят за день людей на «Скорой», чтобы кто-то обратил внимание на отдельный случай.

На всякий случай я зашел к Хоменко и проконсультировался с ним по этому поводу еще раз.

— Слушай, Хоменко. Ответь мне, как хакер ламеру, — надежно ли попрятаны в нашей клинике базы данных?

Хоменко ожесточенно щелкал клавишей «мыши», заставляя обросшего мышцами монстра на мониторе палить из пистолета, как заведенного. Ответил на мой вопрос минуту спустя:

— Ну, знаешь, Владимир Сергеевич, ты не в Пентагоне.

— Что ты имеешь в виду?

— А, черт! — отреагировал Хоменко на что-то произошедшее в игре. — Погоди, Ладыгин, сейчас засейвлюсь.

Проделав это загадочное действие, Хоменко наконец осмысленно посмотрел на меня.

— В смысле того, что даже в Пентагоне никто не гарантирован от утечки информации. А в нашем медпункте специального назначения сеть гораздо проще устроена, я тебя уверяю. А ты почему спрашиваешь?

— По кочану. Ты мне скажи вот что. Все вызовы «Скорой» у нас фиксируются «а» — на магнитофонной ленте, которая хранится сутки, и «бэ» — в компьютере регистратуры. Так?

— Так, — кивнул Хоменко.

— Скажи мне, если кто-то захочет, чтобы сведения исчезли из регистратуры компьютера, ему для этого что придется сделать?

— Для этого ему достаточно войти в сеть и стереть нужный файл.

— Неужели так просто?

— Ну, не так просто, конечно. Нужно знать пароль, название файла…

— А кто у нас знает пароль?

— Да все, у кого компы по кабинетам стоят. Некоторым невеждам вроде тебя установлен вообще свободный доступ. То есть врубаешь в сеть и оказываешься, где надо. А нужный файл найти вообще элементарно — через поиск. Файлы удаляются на раз — даже скрытые, засекреченные и находящиеся на зашифрованном логическом диске. Конечно, можно их поискать в корзине или в утиле. Только если кто-то не позаботился о том, чтобы их и там не было.

— А почему все так элементарно? — снова удивился я.

— Именно потому, что мы не в Пентагоне, — устало зевнул Хоменко и снова запустил свою игрушку.

Я понял, что дальнейший разговор бесполезен. Отсутствие результата — тоже результат. Я понимал, что это невозможно доказать, но кто-то в своих интересах мог использовать чудо техники и элементарно избавляться от улик. Вот тогда я и пожалел о старой доброй системе бумажной волокиты, которая не позволяла так просто уничтожить все следы пребывания того или иного пациента в том или ином медучреждении.

Оставались дежурная сестра и патологоанатом. С сестрой должен был поговорить Воробьев, а патологоанатома было решено опросить вдвоем с Воробьевым — я не силен в хирургии, и мне было бы довольно трудно сопоставить факты.

Встретив Николая в переходе, я повел его во владения патологоанатома. По дороге он мне рассказал, что медсестра утверждает, что она нашла девушку мертвой, когда заступила на дежурство с утра. Она пошла на обычный обход, разнести лекарства, и увидела, что новенькая лежит на кровати в неестественной позе и не подает признаков жизни. Тогда сестра немедленно пригласила врача — это был дежурный хирург Головлев. Именно он и засвидетельствовал факт смерти. О ее причинах стало известно только после вскрытия. Мы нашли нашего главного «потрошилу», как за глаза называли его студенты-медики, за поглощением пирога с яблоками. Власов был явно недоволен нашим визитом, который обещал испортить ему пищеварение.

Не дав ему возможности возмутиться вслух, я, пока он прожевывал последний кусок, сразу же начал атаку:

— Приятного аппетита, Семен Леонидович! Вы не могли бы уделить нам несколько минут?

Власов покосился на меня налитым кровью глазом, и взгляд его был красноречив. После такого сразу же в голову приходила мысль, что в случае внезапной смерти мое тело будет разрезано на части и передано в анатомический театр. Решив, что этим взглядом он сказал мне все, Власов отвернулся и снова предался сосредоточенному жеванию.

Воробьев растерянно посмотрел на красную шею патологоанатома, потом вопросительно — на меня. Я, знакомый с особенностями местного персонала, не обратил на происходящее никакого внимания. Позволил себе придвинуть ближайший стул, усесться на него и предложить второй другу. Нам просто нужно было переждать, пока человек не закончит обедать.

Доев пирог и смахнув крошки в ладонь, Власов, по-прежнему молча, встал и тщательно вымыл руки. После этого он повернулся к нам и невозмутимо спросил:

— Вы что-то хотели у меня спросить?

Он переводил взгляд с меня на Воробьева, будто пытаясь взглядом прощупать наши с ним мышцы.

— Да, — отважно начал я. — А именно — вы занимались вскрытием умершей прошлой ночью девушки?

Патологоанатом посмотрел меня с большим интересом. Он шумно вздохнул, как племенной бык, и грузно уселся в кресло. Еще раз осмотрел меня с головы до ног, и я порадовался, что его не допускают к живым пациентам.

— Ну, — утвердительно кивнул головой он.

— А не могли бы вы рассказать о том, что вы увидели, когда делали вскрытие.

— Кишки, — грубо буркнул Власов.

Воробьев нервно закрутил головой, а я, поняв, что над нами просто издеваются, немного растерялся.

— Замечательно, — наконец выдавил из себя я. — А не могли бы вы немного подробнее рассказать о результатах вскрытия?

Власов молча достал откуда-то заключение и результаты освидетельствования трупа, которые были нам уже знакомы. Я молча прочитал то, что мне было уже известно, поразглядывал с минуту росписи патологоанатома и дежурного хирурга, а потом снова обратился к Власову:

— То есть, кроме того, что больная умерла от внутреннего кровоизлияния, вы ничего больше нам сообщить не можете?

Власов развел руками — мол, чего уж там, что мог, то и написал.

— Скажите, — начал Воробьев, — а с чего вы взяли, что кровоизлияние произошло от неправильно наложенных швов?

Патологоанатом всем корпусом повернулся к хирургу и посмотрел на него так, будто тот только что материализовался из воздуха.

— Это было очевидно, — произнес он тоном, не терпящим возражений.

Мне подумалось, что мы здесь теряем время. Но напоследок решил все-таки рискнуть:

— А вы не знаете, кто выдал тело девушки и кто его забрал?

— Меня там не было, — все так же емко отвечал нам Власов.

— Спасибо вам большое. Вы нас очень выручили, — сказал я, поднимаясь со стула.

— Да чего уж там, — зевнул он в ответ. — Заходите еще.

Мы вышли в коридор, и Воробьев начал громко чертыхаться и пинать все попадающиеся по дороге мусорки, чем в конце концов вывел меня из задумчивости.

— Да успокойся ты! — поймал я его за полу халата. — В данном случае мы имеем нормальный результат. Никто ничего не знает, и никто ничего не видел. Поэтому смело можно брать на заметку всех подряд. А вот патологоанатом — фигура наиболее странная в этом деле. Он либо больше всех знает, либо просто человек тяжелый. То, что здесь не чисто, ясно с первого взгляда. И кто-то роет под тебя — тоже ясно. Так что — держи ухо востро. Операции рекомендую делать заведомо на «отлично». Попроси у завхирургией присутствовать и контролировать — чтобы не было потом никаких вопросов.

Воробьев мрачно посмотрел на меня, и в его глазах можно было прочесть молчаливый протест. Я его понимал: такому виртуозу скальпеля работать под наблюдением начальства — унижение выше среднего.

— Надо, Коля, надо! — строго потрепал я его по плечу. — Скажи спасибо, что я не предлагаю тебе по ночам дежурить у кроватей пациентов.

Николай вздохнул и, хмуро улыбнувшись, пробормотал:

— Я всем богатым клиентам посоветую с собой телохранителей брать или сиделку нанимать.

— Друг ты мой наивный! — засмеялся я. — Hа богатых-то никто и не покушается — не буди, как говорится, лиха, пока оно тихо. Попробуй, тронь кого — засудят и засадят всей клиникой вместе с охраной. А девчушка-то одинокая была, если верить ее парню.

— Ты все-таки думаешь, это не моя вина, что она умерла? — с надеждой спросил меня Воробьев.

— Брат, я в этом больше чем уверен. Одно только я не понимаю — кто в этом виноват и кому это было выгодно, — задумался я. — Если бы она была богатой наследницей — тогда понятно. А так — зачем ее убивать? Что с нее взять, кроме тела?

— Вот тело и взяли, — заметил Hиколай и, сам того не зная, высказал вслух мою мысль.

* * *

— Понимаете, Борис Иосифович, это цепь невероятных случайностей и совпадений! — Я позволял себе уже горячиться, и было видно, что Штейнбергу это не нравится. Но, как говорится, «Остапа несло».

В течение двадцати минут старался заинтересовать главного добытыми мною фактами, которые были связаны со смертью и исчезновением девушки.

Я никак не мог понять, почему Штейнберг так отстраненно и холодно слушает мой эмоциональный отчет. Оставалось только гадать. Видимо, сделав все, чтобы этот неприятный случай не был достоянием общественности, Штейнберг пытался забыть его, как страшный сон.

А я, со своим неуместным любопытством, нарушал его олимпийское спокойствие и старался пробудить к жизни его бескомпромиссную по своей природе совесть.

Штейнберг болезненно поморщился:

— Ладыгин, я вам уже сказал: на этом глупом разбирательстве можно поставить жирную точку. Родственники девушки тело забрали, и, если бы у них к нам были какие-то претензии, мы бы уже давно получили извещение от судмедэксперта, в ведении которого и находятся подобные неприятные дела. Но, Ладыгин, тишина!.. Значит, все в порядке. Если не считать того, что ваш друг потерял мое доверие.

— Борис Иосифович! Я же вам объясняю, что меня волнует туман, который развели участники вокруг произошедшего! К чему все эти тайны? Кто за всем этим стоит? Почему ни в одном документе нет ни одного упоминания о девушке? Кто выдал тело родственникам и почему не подождали Воробьева?

— Вы задаете достаточно глупые и наивные вопросы, Ладыгин, — громыхал Штейнберг. — Потеря сведений могла произойти по различным причинам — это могли быть неполадки в памяти компьютера, нерадивость работников — вы же знаете, как работает дежурный персонал по ночам. Виновные будут найдены и наказаны — вы будете довольны? По поводу тела — что я вам могу сказать? Приехали родные и потребовали — мы же не могли им отказать, правильно?

— Да нет у нее родственников, нет, в том-то все и дело!

— Владимир Сергеевич! Ну, почему вы не верите своим коллегам, а верите этому юному проходимцу? А может, она и его обманула — прикинулась сиротой и деньги из парня тянула, а? Девушки сейчас те еще, они своего не упустят…

— У меня его телефон есть — сами позвоните и спросите, если не верите! — не на шутку разошелся я.

— Ладыгин, вы шутите! — разобиделся Штейнберг. — Если честно, то вам прежде нужно своего друга подозревать, а не на меня наседать со своими глупостями. Чего вы от меня-то хотите?

— Хочу, чтобы вы, Борис Иосифович, разрешили мне разобраться в этой чертовщине! А то ни меня, ни Воробьева теперь без вашей санкции ни в одно отделение не пускают, а к моргу на пушечный выстрел не подойти!

Штейнберг даже поперхнулся от подобной наглости.

— Ладыгин! — хлопнул он ладонью по столу. — По-моему, вы переходите все границы! Вы своими прямыми обязанностями когда в последний раз занимались?

Это был удар ниже пояса — в своем кабинете я появлялся только мельком, к сильнейшему недовольству Инночки, а свои администраторские обязанности свалил на Юдина, и он, к моему несчастью, с ними замечательно справлялся. По этой причине удар Штейнберга мне пришлось пропустить — я молчал.

Штейнберг выжидающе посмотрел на меня и еще более грозно произнес:

— Думаю, больше пользы для клиники будет, если вы все-таки вернетесь к своим достаточно серьезным проблемам: ваши терапевты без присмотра совершенно разболтались, свежи еще воспоминания о скандале с этим Сергеенко. Смотрите, второго такого случая я не потерплю, и из клиники полетите прежде всего вы. А теперь я бы попросил вас больше не отвлекать меня и не отвлекаться самому.

Все, разговор окончен. На пороге я обернулся:

— Борис Иосифович! Все-таки прошу вас — будьте внимательнее, присмотритесь к персоналу.

Дожидаться его гневных комментариев я не стал.

* * *

Штейнберг проводил взглядом беспокойного завтерапией и устало облокотился на спинку кресла. Сжал голову ладонями и попытался ослабить давящий на нее горячий обруч боли.

Ему с самого начала было очень тяжело вести этот непростой разговор, который только подтверждал его опасения.

«Рыба гниет с головы», — вспомнил он народную мудрость. Ему не в чем было себя упрекнуть, он сделал все, что мог. Но оказалось, что достаточно было увольнения Карташова.

«Видимо, этого было недостаточно — зараза пошла дальше. Но куда?» Борис Иосифович закачался на кресле, нервно покусывая кончик большого пальца.

Пепел сигареты скатился на лацкан.

— Черт! — ругнулся Штейнберг, стряхивая сор с пиджака.

«Нужно последить за этой странной парочкой, — решил он. — Нечего медлить. Не нравится мне это рвение. Мало того что Ладыгин — всем известный авантюрист, так еще этот странный, неопределенной ориентации новенький хирург. Нельзя доверять этим… Мало ли что придет в их голубые головы. Итак…»

Штейнберг придвинул к себе листок бумаги и быстро набросал план ликвидации неприятных происшествий в стенах клиники.

* * *

Я брел по коридору, и настроение у меня было отвратительное. Единственным нашим достижением было то, что теперь за Воробьевым, за его операциями установили наблюдение. Это в какой-то степени гарантировало его от безосновательных обвинений в непрофессионализме. Если кто-то решил его подставить, то ему придется очень сильно напрячься. А в остальном…

Работать мне по-прежнему не хотелось, и я снова решил воспользоваться своим преимуществом маленького начальника и пройтись до ближайшей пельменной, чтобы восстановить утраченное в борьбе со Штейнбергом внутреннее равновесие.

Спускаясь по лестнице, натолкнулся на широкоплечего детину в камуфляже. Я постарался обойти его внушительную фигуру, но мне это никак не удавалось — лестница была слишком узка, а он не собирался уступать мне дорогу. Разозлившись, поднял голову, чтобы отчитать заблудшего «гепардовца» за неучтивость, но не успел открыть рот — что-то меня удивило в увиденном мною лице.

Первое, что бросилось в глаза, так это нетипичное для наших охранников лукавое выражение и широкая радушная улыбка. У меня промелькнула мысль, что при охранном агентстве открыли курсы повышения интеллектуальности взгляда. Видимо, осмысленность лица теперь — непременное условие профессионализма телохранителя. Я пустился в ехидные фантазии, содержание которых исчерпывалось одной фразой: «Гепард-М» — «модернизированный».

Человек в камуфляже по-прежнему преграждал мне путь, породив во мне уверенность, что осмысленность взгляда была тоже не более чем маскировкой и ни в коем случае не указывала на выдающиеся умственные способности его обладателя. И тут «гепардовец» произнес:

— Куда вы, доктор, торопитесь?