Доноры за доллары

Михаил Серегин, 2004

Когда бесследно исчезает танцовщица ночного клуба, мало кому до этого есть дело. Только разве врачу городской больницы Володе Ладыгину. Он не может остаться равнодушным. Ведь девушку лечили в больнице, где он работает, да еще она – знакомая его друга. А раз так, Володя будет копать до конца. Для начала он выяснил, что она попала в закрытую частную клинику, а потом – что в этой клинике расчленяют людей на «запасные» органы. Теперь осталось дело за малым – накрыть всю эту преступную организацию и сдать ее ментам…

ГЛАВА 1

Я был безупречен. Темный костюм, галстук, мудрая улыбка на в меру симпатичном лице.

— Все люди, как люди, один я — как бог! Здравствуйте, Владимир Сергеевич. До свидания, Владимир Сергеевич. Как поживаете, господин Ладыгин? Да, я справлюсь, я смогу. Я достоин, черт возьми! — убеждал я себя, направляясь утром на работу.

Однако от всей моей самоуверенности не осталось и следа, когда я миновал буднично-равнодушных «леопардовцев», с которых начиналось каждое мое утро. За их камуфлированными спинами начиналась территория нашей клиники, в которой я с сегодняшнего дня должен был стать маленьким начальником — заведующим терапевтическим отделением.

Именно поэтому в моем бравом галопе по центральной лестнице сегодня не было и тени молодецкой лихости. Это вон санитару Фесякину можно гарцевать по лестницам. А мне это теперь не к лицу.

— Привет! — пробасил Фесякин.

— Здравствуй, здравствуй…

И снова — вверх, вверх по лестнице.

И кабинет у меня теперь новый. И стол в нем — тоже новый. А все, что на столе, — мое. У меня теперь даже есть компьютер! Правда, зачем он мне, полному «ламеру», как выражается мой знакомый программист, пока непонятно. Так, для солидности. А в столе… В столе пока нет ничего. Это поправимо. Выгружаем из портфельчика «завтрак холостяка». «Бутылка кефира, полбатона…» — и это главное.

Эх, жаль, не додумался прихватить фотографию Марины! Она хорошо смотрелась бы вот тут. И диплом нужно по примеру западных коллег на стену повесить — чтобы посетители знали, что здесь сидит форменное светило! Да! Не забыть раззвонить знакомым мой персональный телефончик, который так мило поблескивает на краю стола своими лаковыми боками. Прямо сейчас и позвоним!

— Марина! Ты меня слышишь?

В трубке раздался сонный голос Марины:

— Господи, Володя! Еще восемь часов! Все нормальные люди…

— Все нормальные люди, Марина, уже на своем рабочем месте! Записывай телефон…

Я не успел закончить фразу — в дверь настойчиво постучали.

— О! Ко мне уже кто-то ломится. Я тебе попозже перезвоню, ладно? Ну, пока!

Стучать продолжали.

— Войдите! — авторитетным голосом крикнул я.

На пороге появился импозантный Штейнберг.

— Ну, что, Ладыгин, — пророкотал он. — Я вижу, вы тут уже освоились.

Я непроизвольно задвинул портфель ногой под стол и поправил галстук. При появлении Штейнберга у меня не оставалось мыслей — только рефлексы.

— Поздравляю, поздравляю! Если у вас что-то вызовет затруднения или возникнут какие-нибудь вопросы — сразу ко мне!

Что-то ответить ему я тоже не успел — Штейнберг повернулся ко мне величавой спиной и закрыл за собой дверь.

«Эх, Ладыгин! Теряешь былую сноровку!» — сказал я себе и стал перекладывать на столе бумажки — нужно же чем-то заняться. Не успел я обдумать печальную свою судьбу вечно подозреваемого в провокациях и махинациях, как дверь снова открылась, на этот раз без стука. В кабинет впорхнула моя неприступная зазноба и предмет моего эстетического вожделения — Инночка. По моей настоятельной просьбе ее тоже перевели в терапию и дали мне в помощницы. К моему удивлению, она не очень-то сопротивлялась. Перебирая своими длинными ножками, которые так интересно выглядывали из-под белого халатика, Инночка приблизилась к столу, состроив самую деловитую гримаску из тех, что были в ее арсенале.

— Доброе утро, Владимир Сергеевич! Вот список ваших дел на сегодня. — Она зашуршала бумагами. — С восьми тридцати до десяти — прием больных. В одиннадцать — планерка с сотрудниками терапевтического отделения. Обед с часу до двух. После обеда вас просил зайти Штейнберг — у него к вам какой-то разговор…

— А сам об этом сказать он не мог? Он только вот вышел.

— Не знаю, — продолжала Инночка, не поднимая на меня глаз и продолжая теребить бумаги. — Вот карточки больных. Вот бланки направлений. Если что-то понадобится, вызовите меня — я в ординаторской.

— Хорошо, — смиренно сказал я, глядя на не менее привлекательный вид Инночки сзади.

Вот дела! Не место красит человека, а человек — место. Так, кажется? Только вот на этом месте я себя пока человеком не чувствую. Но это — тот недостаток, который со временем проходит. А теперь — пора и за работку. Кто там у нас сегодня первый счастливчик?…

* * *

— Нет, доктор, это вы меня послушайте! Я вам говорю, что не могу я больше глотать эти пилюли! Не помогают они мне — и все!

Мужчина нервно сжал кулаки и посмотрел на молодого, на его взгляд — слишком молодого, доктора, который невозмутимо заполнял очередной бланк.

— Господин Сергеенко, не стоит нервничать. Я вам в который раз объясняю — без предварительного обследования просто не обойтись. Я не могу вам дать направление к хирургу, если не буду уверен в диагнозе, — как вас еще убеждать?

Врач холодно взглянул на пациента. Тот нахмурился еще больше. Ему не нравился непреклонный тон, который использовал этот сопляк по отношению к нему, так много повидавшему и так много знавшему.

— Молодой человек! Я прожил долгую жизнь и в своих правах разбираюсь не хуже вашего! Вы вот, я вижу, в клинике недавно и всех порядков здешних не знаете. — Пациент явно вскипал. — А то бы вы мне не противоречили. Я деньги плачу — я и музыку заказываю!

Доктор оторвал свои спокойные глаза от бумаг и без всякого интереса посмотрел на надоедливого посетителя. Протянув ему тонкие листики бланков, заполненных, по обычаю врачей, неразборчивым почерком, он холодно сказал:

— Я вам выписал повторные направления на анализы. Предъявите их в кассе и оплатите.

Снова принявшись что-то записывать, он недвусмысленно дал понять, что дальше общаться с настойчивым господином не намерен.

Пациент медленно встал, взял бланки, постоял еще минуту, словно ожидая, что доктор одумается, и пошел к выходу, на ходу бормоча проклятия.

Доктор откинулся на спинку кресла и с облегчением вздохнул:

— Уффф! Ну и денек сегодня!

* * *

Следующее утро началось приятно — с совместного завтрака с Мариной. Посему мой утренний галоп по лестнице сегодня будет посвящен счастью молодого, здорового и довольного жизнью организма. Мой путь славы был прерван на самой средине явлением сердитого Штейнберга. Он становился моим кошмаром. Я даже головой потряс и глаза пошире открыл, чтобы убедиться, что он мне не чудится. Грозный бас был последним аргументом, который убедил меня в полнейшей реальности надвигающейся угрозы.

— Владимир Сергеевич! Зайдите ко мне сразу же, как переоденетесь, — безапелляционно заявил «главный», поворачивая за угол.

Что ж за напасть такая! Я теперь завтерапией или мальчик для битья? Ничего не поделаешь — придется с самого утра получать на орехи. Еще не знаю, за что, но чувствую — придется.

Штейнберг на этот раз стоял у окна и курил свою любимую сигару, мрачно глядя на накрапывающий дождик. На мое появление он отреагировал взглядом через плечо:

— А, Ладыгин… — Как будто он ждал кого-то другого! — Присаживайтесь.

Опускаюсь на краешек кресла и изображаю на лице подобострастный интерес и напряженное внимание. Жаль, что у него на затылке не было глаз, — он бы порадовался моему рвению. А затылок его не предвещал ничего хорошего. Ничего хорошего не предвещал и его голос, которым он произнес:

— Ну, Ладыгин, рассказывайте, как мы дошли до жизни такой?

«Ну очень оригинальное начало!» — подумал я. Бесили меня подобные вопросы, до ужаса бесили. Такое ощущение, что ты — конченый человек и круглый дурак, а жить тебе осталось не больше трех дней в лучшем случае. Посему я позволил себе ничего не ответить, а подождать продолжения новой нравоучительной тирады. Долго ждать не пришлось. Босс затушил сигару, глубоко вздохнул и соизволил повернуться ко мне, изобразив на лице скорбную иронию:

— Что, Ладыгин, не получается из вас начальник, а?

Так, понятно. Я опять чего-то не знаю. Ну, ничего, сейчас мне сообщат.

— Не понимают ваши подчиненные, что такое трудовая дисциплина и профессиональная этика, — продолжал Штейнберг.

— А что случилось, Борис Иосифович? — осмелился подать голос я.

Штейнберг молча подошел к столу, взял там какой-то листок и протянул его мне:

— Вот, — ехидно сказал он. — Полюбуйтесь.

Я полюбовался. Действительно, было чем. Этот листок оказался жалобой одного из больных на низкий уровень обслуживания. Некто Сергеенко Д. П. обвинял нашу клинику в шарлатанстве (так и было написано!) и угрожал обратиться с иском в суд на предмет возмещения материальных и моральных издержек, которые он понес в процессе лечения в нашем «медицинском учреждении». Замечательно, а я здесь при чем? Я хотел возмутиться, но тут заметил, что в документе упоминается смутно знакомая фамилия. Я вчитался внимательнее и понял, что самое большое негодование у Сергеенко вызывает халатное отношение к своему делу одного из врачей, а именно — терапевта Юдина П. П. Все ясно — один из новеньких проштрафился, причем один из моих подчиненных. Я моментально среагировал:

— Борис Иосифович, срочно примем меры! Больше этого не повторится!

— Ладыгин, я либо чего-то не понимаю, либо чего-то не понимаете вы. Если дошло до того, что пациент собирается в суд подавать, то все зашло уже слишком далеко и конфликт зрел давно. Вы-то в это время где были?

Хотелось возразить, что я должность заведующего терапией занимаю недавно и в любом случае проследить инцидент не мог, но что-то меня удержало. Я ограничился лишь торжественным обещанием разобраться и принять меры и немедленно ретировался.

Штейнберг прокричал мне вслед:

— Идите, Ладыгин, идите! Я надеюсь, для вас это будет удобным случаем проявить себя как руководителя!

Что ж, начальство велело проявлять — значит, будем проявлять. Захожу в свой кабинет, присаживаюсь за стол, делаю хмурое лицо и вызываю по телефону мою очаровательную ассистентку:

— Инночка? Вы не могли бы пригласить ко мне Юдина? Да-да, дежурного терапевта… Срочно, если можно!

Ждем десять минут, не давая рассеяться злости и недовольной мине. Это становится все тяжелее — за окном такой погожий денек, что думать хочется только о пикничке на лоне природы в хорошей компании. Наконец он появляется: молодой, самоуверенный и наглый — вылитый я пару лет назад!

Смотрю на подчиненного и стараюсь по его лицу понять, что он собой представляет вообще. Среднего роста, довольно худощав, хорошо сложен — видно, что спорт в отличие от меня не бросил до сих пор. Темные волосы и темные сердитые глаза на строгом лице. Бородка — для солидности, что ли? Или он себе так светило медицины представляет? Тоже мне, Джонни Деп выискался! Нужно принять меры — ничто так не радует начальство, как чисто выбритые подбородки подчиненных, а эту самодеятельность с имиджем нужно пресекать в корне!

Мои размышления о роли волосяного покрова в истории вольнодумства прервал приятный баритон:

— Вызывали, Владимир Сергеевич?

— Вы — Юдин… э-э-э…

— Павел Петрович, — помог мне Юдин.

— Да, проходите. Тут вот на вас, Павел Петрович, сигнал поступил. — Я посмотрел на него строго, стараясь произвести как можно больший драматический эффект. Будто я сам забыл, насколько нехорошо мне было полчаса назад в кабинете Штейнберга.

Однако Юдина это, видимо, не проняло. Он только надменно склонил голову набок и посмотрел на меня своими пронзительными глазами.

— Что за сигнал, Владимир Сергеевич? — невозмутимо поинтересовался он.

Каменный товарищ. Непробиваемый. Если в моем подчинении все будут такими, то вряд ли суждено воплотиться мечтам Штейнберга об образцовой терапии.

Вспоминаю главную заповедь руководителя — ни в коем случае не показывать своим подчиненным страх и неуверенность в себе — и продолжаю:

— Вы у нас в терапии сколько работаете?

— Три недели.

— Три недели? Пора бы уже знать, что у нас — не просто клиника. У нас — специализированная клиника. И специализируется она, к вашему сведению, на людях состоятельных и довольно требовательных.

В глазах Юдина засквозила скука. Видимо, подобную идеологическую обработку в наших стенах он проходил уже не раз. Ну, что ж, повторение — мать учения. Продолжаем разговор:

— Мы берем за свои услуги деньги, и деньги немалые. Это позволят нам обеспечить нашим сотрудникам достойный уровень существования, но и это же дает право нашим клиентам рассчитывать на самое компетентное обслуживание. Конечно, наши демократичные правила и гибкая ценовая политика позволяют пользоваться нашими услугами и тем, кто не принадлежит к сливкам общества. Но и в отношении к ним у нас действует старый добрый принцип: клиент всегда прав. И нужно следовать ему, как бы это ни было трудно. Если подобные условия работы вас не устраивают — ради бога, возвращайтесь в муниципальную клинику и работайте там в свое удовольствие, лечите спустя рукава, хамите — никто вам слова не скажет!

— Так в чем конкретно дело, я что-то не уловил? — вернул меня к реальности Юдин, который слушал мои излияния, кажется, вполуха.

— А дело в том, дорогой вы мой, — добавил я металла в голос, — что вами недовольны клиенты.

— Чем недовольны и кто конкретно?

— Вот у меня здесь есть письменная претензия на имя главврача, в которой указывается на неоднократные нарушения вами профессиональной этики и некачественное обслуживание наших больных.

Мой тон должен был его просто придавить к креслу. Но, видимо, я не на того напал.

— Владимир Сергеевич, мне кажется, что если бы вы немного яснее выражались, то от нашего разговора было бы намного больше толку и я бы уже мог пойти на свое рабочее место. Разрешите, я сам взгляну на эту жалобу, а то я до сих пор ничего не понимаю.

Вот наглец! Ну что ж, пусть возьмет и почитает. Я протянул ему листок, он пробежал его глазами и тяжело вздохнул. Возвращая мне кляузу, он сказал:

— Вам нужно было сразу мне сказать, от кого эта жалоба. Не нужно было бы столько слов.

— В смысле?

— В смысле этот товарищ… то есть — господин Сергеенко мне уже всю плешь проел, — раздраженно посетовал Юдин.

— То есть вы его хорошо помните и причину недовольства его представляете?

— Вполне, — подтвердил Юдин. — Этот замечательный человек — дай бог ему здоровья — ипохондрик чистой воды, и притом — ипохондрик агрессивный. Он с самого начала моей работы здесь досаждает мне своими посещениями. И не жалко ему денег? Жалуется всегда на одни и те же симптомы — рези в пояснице, болезненное мочеиспускание. Явно что-то не в порядке с почками. Я даю ему направление на процедуры и на УЗИ, он это игнорирует и настаивает на своей госпитализации и срочной операции. Но я не могу дать ему направление на операцию, если не могу быть уверен в диагнозе! Я ему это объясняю, а он грозится на меня в суд подать! Я ему говорю: если вас моя работа не устраивает, обратитесь к другому специалисту, а он опять ко мне приходит! Что я с этим могу поделать?

После этой гневной тирады ситуация стала проясняться. Подобный сорт пациентов я знал прекрасно. Эти люди — чаще всего пожилые — всегда считали себя умнее врачей и знали цену своему мнению. Тяжелый случай. Убедить их в своей правоте и сломить их упрямство мог только врач с огромным жизненным и профессиональным опытом. Или очень хитрый врач. Юдин, по всей вероятности, не обладал ни тем, ни другим. Привык, поди, переть, как носорог.

— Хорошо, Павел Петрович, — смягчился я. — Если все, что вы говорите, соответствует истине, то все будет в порядке. У вас есть координаты этого больного? Когда у вас заканчивается прием больных?

— В половине первого, — отозвался он, снова приобретая свою невозмутимость.

— Зайдите ко мне и захватите карточку этого Сергеенко. Мы попробуем разобраться. Можете идти, — авторитетно кивнул я, опуская взгляд в бумаги.

— Спасибо, Владимир Сергеевич, — произнес Юдин своим холодным тоном и откланялся.

Нужно взять тебя на заметку, самоуверенный ты идиот, — мысленно примечаю я себе и тут же ловлю себя на мысли, что этот строптивый терапевт вызывает во мне смутное опасение и раздражение. Как же, альтернативный лидер в коллективе — главная опасность для руководителя! Эх, тяжела ты, шапка Мономаха!