Доноры за доллары

Михаил Серегин, 2004

Когда бесследно исчезает танцовщица ночного клуба, мало кому до этого есть дело. Только разве врачу городской больницы Володе Ладыгину. Он не может остаться равнодушным. Ведь девушку лечили в больнице, где он работает, да еще она – знакомая его друга. А раз так, Володя будет копать до конца. Для начала он выяснил, что она попала в закрытую частную клинику, а потом – что в этой клинике расчленяют людей на «запасные» органы. Теперь осталось дело за малым – накрыть всю эту преступную организацию и сдать ее ментам…

ГЛАВА 7

— Все прошло прекрасно — клиенты довольны. Вы получите, что вам причитается, в полной мере, когда выполните следующее задание.

— Мне бы хотелось иметь какие-то гарантии — дело это довольно серьезное. И много народу приходится привлекать — а это деньги, деньги и снова деньги — вы же понимаете.

— Ну, расходовать можете сколько угодно — мы вам все возместим. И, кстати, какие гарантии вам нужны? Вы же не хотите с меня расписку взять, а? «Выдано такому-то от такого-то числа…» и так далее. Вы этого хотите? А потом и вашему начальству копию — р-раз, если вы вдруг станете не таким покладистым.

— Я думал, что…

— Пусть лошадь думает — у нее голова большая. А вы — работайте, работайте, друг мой. И вам это зачтется. Когда планируете нас осчастливить в следующий раз?

— Как и договаривались — в среду ночью.

— Вот и славненько. А теперь, я думаю, вам пора, а то кто-нибудь хватится.

— До свидания.

— До скорой встречи, доктор.

* * *

Он смотрел на темно-бордовый столбик крови, который медленно поднимался в шприце, вонзившемся в его разбухшую вену.

— Доктор, а у нас правда все получится?

— Не нервничайте, Виктор Анатольевич, все будет в порядке.

— А как с деньгами? — продолжал елозить пациент, сгибая руку и морщась.

— Деньги получите, после того как мы все успешно закончим.

— А это не опасно?

— Я же вам говорил — сумма, которую мы вам выдадим, с лихвой покроет все ваши переживания, моральные и физические издержки. — Врач дописал направление и протянул его больному.

— И куда мне теперь? — спросил тот, все еще не придя в себя от того количества процедур, которые ему сегодня пришлось пройти.

— Там написано: 321 кабинет, к терапевту, — спокойно проговорил врач, стягивая с себя стерильные перчатки.

— Спасибо вам, доктор, спасибо. — Мужчина неловко встал, грохнув стулом об пол, и неуклюже попятился к двери.

* * *

— Собака лает — караван идет, — лукаво объявил Колесняк, доставая из-под халата бутыль со спиртом. — А ты боялся — «дежурная, дежурная», — подтрунил он над товарищем. — Ловкость рук — и никакого мошенничества! Наливай, фотограф!

Фесякин, воровато озираясь, прокрался в коридор, выглянул за угол и так же осторожно прикрыл за собой дверь.

— А почему — фотограф? — тупо спросил он у Колесняка, который уже ловко нарезал скальпелем копченую колбасу на расстеленной клеенке.

— Не знаю, — откликнулся тот. — Фотограф — и все. Ну, ты че опять напрягся? — спросил он у вновь подскочившего санитара.

— Да ну тебя. Ты, Костян, у нас человек новый и не знаешь, как тут напрягают. А у меня уже было последнее предупреждение. После этого — докладная в деканат — и кирдык!

— А-а, расслабься, — поморщился Костян, облизывая пальцы. — Кто тебя, сердешный, ночью здесь увидит?

— Не скажи, — ответил Фесякин, разливая спирт по мензуркам. — Полна клиника народу: всякие дежурные медсестры, реаниматоры, бригада хирургов, «Скорая»…

— И все сидят себе и мирно квасят, — продолжил Колесняк и опрокинул жидкость в рот. — Я тебе что, Коля, скажу, — продолжал он, смачно пережевывая бутерброд. — Ты меньше потей — меньше пахнуть будешь. Ты что, не знаешь, как все медики пьют?

— Да брось ты, Костик! У нас здесь элитная клиника, тут все строго.

Колесняк снова махнул рукой и налил еще по одной:

— Все, закрыли тему. Погнали.

Выпили. Потом — еще выпили, и еще. Пока не услышали торопливые шаги по коридору.

Фесякин вытаращил глаза и замер с мензуркой в руке. Колесняк шустро смахнул все со стола на пол, а бутыль засунул в шкафчик. Потом посмотрел на друга, охнул и выхватил из его руки мензурку. Тут же распахнулась дверь, и в комнату ввалился хирург. Глаза его блуждали, а на бледном лице блестели капельки пота.

— Вы чего тут расселись! — срывающимся голосом заорал он. — Ну-ка, быстро за носилками и в операционную!!!

Санитары сорвались со своих мест и, умело разыгрывая рвение, помчались по пустынным коридорам за широко шагающим хирургом.

— Быстро! — зашипел он на них, пропуская их впереди себя.

Помещение уже было пустым. Окровавленные инструменты плавали в кювете, на полу валялись тампоны и обрывки марли. На столе, плотно завернутое в простыню, лежало длинное тело.

— Отнесете во двор, — командовал хирург. — Дождетесь, когда к воротам подъедет машина. Из нее выйдет человек и пройдет в здание. Только после этого подойдете к машине и положите тело. Все ясно?

Санитары дружно закивали, радуясь, что в операционной стоит такой удушающий запах физраствора, сквозь который их перегару просто невозможно пробиться. Они дружно подхватили уже застывающий труп, уложили его на носилки и поспешили по коридорам, будто за ними гнались волки.

В том же бодром темпе они промчались во двор и побежали по территории к воротам. Фесякин бежал первым и вдруг запнулся от неожиданности: сзади раздавался хохот. Он оглянулся через плечо и увидел, что Колесняк просто заходится от смеха, перегибаясь пополам и раскачивая носилки.

— Ты чего? — остановился Фесякин.

— Ой, не могу! — продолжал заливаться Колесняк. — Ты знаешь, — сквозь смех выдавил он, — на кого мы с тобой похожи? Помнишь, мультики раньше начинались: там такие две обезьяны бегемота на носилках несли-несли, а потом как побегут!.. Ха-ха-ха! Так и мы с тобой… С бегемотом!..

Колесняк бухнулся на колени и продолжал умирать со смеху.

— Уже без бегемота, — упавшим голосом сказал Фесякин, поставив носилки на землю.

Колесняк внезапно успокоился и непонимающе посмотрел на друга:

— Что ты сказал?

Фесякин молча показал на носилки — они были пусты.

— Это как? — удивленно спросил Колесняк, поднимаясь и осматриваясь.

— Так! — зло ответил медленно трезвеющий Фесякин. — Потеряли мы жмурика, пока ты ржал, — вот как! Че встал?! — заорал он на Колесняка. — Ищи, падла, а то нам щас такое будет!

И стал сам ходить кругами и пинать снег. Колесняк пошел назад по следам, всматриваясь в темноту. Не тут-то было: искать труп, завернутый в белую простыню, зимней ночью в снегу — все равно что черную кошку в темной комнате, даже если ты знаешь, что она заведомо там есть.

Чертыхаясь и ругая друг друга, они перелопатили весь двор. В это время раздался шум мотора, и к проходной подъехала машина. Из нее вылез высокий человек и пошел по направлению к главному входу. Санитары присели на снег и притаились.

— Вот оно, — прошептал Фесякин.

Колесняк мучительно икнул.

Из машины выпрыгнул водитель и стал ходить вокруг, оглядываясь и делая вид, что осматривает колеса.

Санитары переглянулись.

— Что будет теперь? — жалобно спросил Колесняк у друга. Тот показал ему большой кулак с разбитыми костяшками. Колесняк пикнул и умолк.

Из клиники вышел кто-то в белом халате и быстро подбежал к машине, передав шоферу какие-то коробки. После того как он скрылся, вышел высокий незнакомец, сел в машину, и она тронулась.

Санитары снова переглянулись, вздохнули и закурили.

— Дела-а! — протянул Колесняк и поерзал задом по снегу.

Фесякин молчал. Колесняк снова попытался устроиться поудобнее и чертыхнулся:

— Вот, черт! Даже на снегу — и то жестко сидеть.

Он долбанул кулаком в снег и взвыл от боли.

— Блин! Тут что-то жесткое, — заныл он, потирая руку и поднимаясь.

Фесякин пощупал то место, на котором сидел его напарник, и тоже подскочил как ужаленный. Они вгляделись в снег. Из сугроба торчал кусок замороженной простыни.

— А вот и наш жмурик, — ласково протянул Фесякин.

— И что мы теперь делать будем? — с ужасом спросил Колесняк.

— Давай рассуждать здраво. Нам труп куда отнести сказали? Правильно — в машину. Машина — что? Машина уехала. И что — не оставлять же его на морозе, правильно? Все равно весной найдут — то-то будет праздник! Самое место для трупа где? В морге. А если кому-то надо его отвезти на машине — то его проблемы. Будет ему еще и машина, и танк с поездом. Что смотришь? — спросил он побледневшего от всего пережитого Колесняка, который порастерял большую долю своей самоуверенности. — Грузи давай! — прикрикнул он, хватая тело за ноги.

Колесняк вышел из столбняка и стал помогать другу.

* * *

Сегодня я решил для себя твердо — начинаю новую жизнь. Что-то мне подсказывало, что моей спокойной обывательщине настает конец. В воздухе носилось предчувствие того, что скоро мне понадобится больше, чем медицинский авторитет.

Именно поэтому утро началось с легкой пробежки, боя с тенью и холодных обливаний.

Готовя себе легковатый для отвыкшего от аскетизма организма завтрак, я почувствовал давно забытое напряжение в мышцах. Я с радостью подумал, что завтра они будут жутко болеть, чем приятно напомнят о своем существовании.

То, что я теперь просыпался по утрам один и шлепал босиком по холодному линолеуму в ванную, чертыхаясь и щурясь от солнечных лучей, имело свои плюсы. Я ни о чем не заботился, не напрягался, копил в себе силу и даже мог позволить себе носить любимые семейные трусы, которые моя любимая женщина не переносила на дух. И пусть не любит!

Я откупорил банку яблочного сока с мякотью и стал задумчиво пить кислую жидкость, время от времени морщась — видимо, кислотность у меня повышенная, нужно на минералку переходить.

Потом я не торопясь побрился, оделся и решил пройти пару остановок пешком. Светило пронзительное зимнее солнце, и к небу поднимались облачка пара от мерзнущих на остановке людей. Я позавидовал самому себе — мне не придется толкаться в автобусе и портить настроение. У меня есть время обо всем подумать.

Впрочем, думать было пока не о чем — все утихло. Но надолго ли?

Попав через два часа в кабинет к моему любимому начальству, я понял, что предчувствия меня не обманули.

— Что, — спросил меня первым делом Штейнберг. — По собственному желанию заявление напишете или мне вас по статье уволить?

Так — это уже серьезней, чем я думал. Что, мои подчиненные нажаловались на отсутствие начальственного пристального внимания и моей твердой, но справедливой руки? Интересно, у Штейнберга, может, и в пельменной весь персонал подкуплен?

— Конечно, по собственному, — смиренно ответил я ему. — Вы только хотя бы намекните, почему это я у вас работать жутко не захотел?

— Вот уж не знаю: что это с вами такое произошло? — съехидничал Штейнберг.

«Молчать, Ладыгин, молчать!» — уговаривал я себя, понимая, что сейчас не повод состязаться с ним в остроумии.

Штейнберг медленно прохаживался по кабинету, напоминая своими повадками проголодавшегося льва-людоеда.

— Ладыгин, я же вам не раз давал шанс исправиться, одуматься и посерьезнеть наконец. Я понимаю, что вы неплохой врач. Но неужели вам трудно попросить меня, чтобы я избавил вас от некомпетентных сотрудников, если вы с этой задачей сами не справляетесь? Зачем заводить все так далеко?

Я продолжал безмолвствовать и только переводил взгляд со сверкающих глаз Штейнберга на ковер под его ногами.

— В общем, я увольняю вашего Юдина и вас вместе с ним.

— Борис Иосифович, а за что? — осмелился поинтересоваться я.

— И вы это у меня спрашиваете? — Не получив и на этот раз ответа, Штейнберг продолжил: — В конце концов, я вас уже однажды предупреждал. Ваш Юдин — отвратительный врач, а вы, Ладыгин, — отвратительный администратор. В этом вся проблема.

Я хотел было возразить, что, в общем-то, не очень стремился к тому, чтобы попасть на эту должность. Но мне пришлось промолчать — время было не слишком подходящим для выяснения подобных вопросов.

— Что опять наделал этот злосчастный Юдин? — только и спросил я.

— А вы у него сами спросите — или вы ожидаете, что я у вас буду за секретаря?

— Тогда я пойду, Борис Иосифович?

Он промолчал и отвернулся к окну. Я понял, что меня увольнять не хотят, но Юдина здесь больше терпеть не будут.

Вызвав к себе Юдина, я со скорбью в голосе сообщил приговор начальства. Он закатил глаза и простонал:

— Господи, да что у вас тут за дурдом?

— В смысле? — не понял я.

— Почему здесь никогда ни о чем не спрашивают, а сразу выносят какие-то кардинальные решения? Здесь что — святая инквизиция у руля? — разозлился он.

Я предложил ему немного успокоиться и выложить все по порядку, не затрагивая начальство и, по возможности, не нервничая. Юдин с минуту помолчал, зло глядя в потолок, а потом сбивчиво стал рассказывать, что его сегодня с утра пораньше вызывали в кабинет к главному, где в присутствии работников хирургии обвиняли в том, что он не способен правильно поставить диагноз.

— Завхирургией орал, как ошпаренный, Штейнберг носился по кабинету и кричал: «Это — безобразие!» Я не мог добиться от них ничего конкретного, пока мне хирург не рассказал, из-за чего сыр-бор разгорелся. Оказывается, ночью на «Скорой» привезли пациента с острым приступом язвенной болезни. Ну, и сразу оперировать, конечно. А он возьми и умри от сердечного приступа… — Юдин замолчал, глядя на меня обескураженно.

— Ну, а вы-то тут при чем?

— Вот и я сперва не понял. А они мне карточку суют в нос. Оказалось, это мой пациент. Он ко мне приходил накануне с жалобой на желудок. Я послал его на гастроскопию. Посмотрели — все нормально, здоров, как бык, только кислотность слегка повышенная. Поводов для беспокойства не было никаких — не было у него язвы. Я ему, естественно, профилактические процедуры прописал и отпустил подобру-поздорову. А его на следующий же день — на «Скорой» к нам. Как такое может быть — никто не знает. Да еще у него сердце слабое оказалось. Они на меня: почему кардиограмму не сделал? Интересные такие! Я же его на операцию не посылал, правильно? Передо мной такая задача не стояла. А они бы и сами могли подсуетиться, если такие умные.

— Вы им так и сказали? — ужаснулся я.

— Нет, конечно, — успокоил меня Юдин. — Но я им настоятельно посоветовал разобраться с хирургом. Только, видимо, я крайним и останусь.

— Прекрасно, прекрасно! — протянул я. — Никуда отсюда не уходите. А лучше — идите пока к моргу, а я попозже спущусь. В разбирательстве подобного рода, как показывает опыт, лучше действовать, не теряя ни минуты!

Я оставил недоумевающего Юдина и понесся к Штейнбергу. Постучавшись и войдя, я с порога начал свою разгневанную речь:

— Борис Иосифович, я не понимаю — что у нас происходит?

Главный буквально окаменел в своем огромном кресле от неожиданности. Я понял, что Юпитер сейчас отлупит обнаглевшего быка, но мне было уже нечего терять — либо пан, либо вообще — выгонят.

— Интересная картина получается — люди мрут под ножом хирурга, а влетает за это исключительно терапевтам. Очень логично! Вы же сами знаете, что это не первый случай подобного рода, так почему же обвиняют человека, который имеет к его смерти весьма косвенное отношение?

— Постойте, Ладыгин! Вы что-то совсем зарвались. Ваш терапевт просмотрел язву у пациента, и он в результате оказался на том самом хирургическом столе, на котором и умер, — это факт, с которым не поспоришь.

— То есть вы доверяете сведениям, которые поступили к вам от хирурга, а то, что сам лечащий врач утверждает обратное, — этого вы во внимание не принимаете?

— Но, милейший, ваш врач уже однажды прокололся — как я могу ему верить? А в хирургии у нас работают люди опытные, с безупречной репутацией — если не считать вашего друга, но он теперь под наблюдением завхирургией.

— При чем тут кто и сколько заслужил? Нужно разобраться до конца, иначе мы никогда ничего не поймем. Ни того, отчего умер этот мужчина, ни того, кто забрал труп той девушки!

— Вы хотите сказать, что эти случаи как-то взаимосвязаны? Вы просто бредите, дорогой мой. Ваши успехи на почве всяческих расследований немного повредили вашему здравому рассудку — и это печально. Если вам мерещится везде преступный замысел или у вас просто руки чешутся набить морду каждому подозрительному в этой клинике, то, боюсь, мне придется вас рекомендовать на место районного следователя, а ваш пост передать человеку, более для него подходящему, — весомо закончил он.

— Делайте со мной что хотите, Борис Иосифович, только разрешите присутствовать на вскрытии, — покаянно попросил я.

— А вскрытие уже произвели — прямо сразу, — спокойно отозвался он.

— Тогда пусть произведут еще раз — нужно же еще освидетельствование судмедэксперта. Вот давайте и облегчим ему работу. Пока родственники труп не забрали, — настаивал я.

— Хорошо, Ладыгин, если вы хотите закончить свою трудовую деятельность подобным фокусом, дабы войти в анналы, то можете доставить себе подобное удовольствие!

— Благодарю вас, уважаемый Борис Иосифович! Ну, я пойду в морг?

— Постойте, Ладыгин, не спешите. В морг вы пойдете в сопровождении завхирургией и патологоанатома, иначе — мало ли что в вашу буйную голову придет?

* * *

Мы стояли и молча смотрели на все это, не понимая, что же такое происходило здесь. Завхирургией был очень бледен, Юдин едва сдерживался от истерического смеха, а я смотрел на вспотевшего патологоанатома и понимал, что тот еще меньше меня что-либо понимает. А ему-то как раз и был задан сакраментальный вопрос:

— И что это означает?

— Это вы у меня спрашиваете? — ошарашенно спросил патологоанатом у завхирургией.

— А у кого же? У завтерапией? — съязвил тот, расстегивая верхнюю пуговицу халата.

Я разглядывал разрезанный труп и чувствовал себя очень дурно. В образовавшийся в брюшине просвет можно было видеть, что у мужчины отсутствовала добрая половина внутренних органов.

— Здесь кто-то неплохо поработал скальпелем, — мрачно пошутил патологоанатом, делая еще один надрез.

— Интересно, кто у нас по моргам работает скальпелем, если не вы? — продолжал язвить завхирургией. — Ваша подпись стоит на заключении о причине смерти?

— Нет, — хладнокровно ответил патологоанатом, продолжая осмотр, — не моя. Власова. А! — радостно воскликнул он. — Сердце на месте. Можете убедиться сами: видите вот это? Да, я могу подтвердить, что причиной смерти явился сердечный приступ. По поводу желудка я вам ничего сказать не могу — его попросту тут нет, смотрите сами.

— Куда же могли деваться остальные органы, вы можете нам сказать? — сдерживаясь, чтобы не отвернуться, спросил я.

— Интересный вопрос, — патологоанатом продолжал копаться внутри тела. — Кому они могли понадобиться? Вероятнее всего, мужчина был одинокий, так?

— Так, — подтвердил завхирургией.

— Ну, вот, — удовлетворенно кивнул патологоанатом. — В таком случае его должны в лабораторию судмедэкспертизы отдать — на опыты. Только, конечно, не сразу. Видимо, срочно что-то понадобилось — вот и отрезали.

— И часто это у нас практикуется — такое вот? — Завхирургией неопределенно повел рукой.

— Часто — нечасто, но бывает, — уверил его патологоанатом. — Нам тоже чем-то жить надо, правильно? А там деньги за трупы дают неплохие.

Завхирургией даже покраснел от злости.

— Скажите, а девушку, которая с неделю назад умерла, тоже на опыты отдали?

— Не знаю, может, и отдали — не в мое дежурство было.

— Понятно-о, — протянул завхирургией. — И что, вы долго хотели вот так безобразничать?

Патологоанатом ничего не ответил.

— Ну, все посмотрели? — обратился он к нам. — Тогда зашиваю.

— Черт знает что! — ругался Лямзин, поднимаясь по лестнице. — Это не клиника, а бордель какой-то! Патологоанатомы воруют трупы — вы это представляете! Уволю всех к чертовой матери!

— А новые снова начнут, — отозвался я. — Тут дело в принципе. Вы пока не слишком бушуйте — это дело еще требует разбирательств. Возьмите, кроме хирургов, еще и патологоанатомов под наблюдение. Усложните доступ к моргу — поставьте туда еще кого-нибудь. А с другой стороны — вам не наплевать?

Лямзин с подозрением посмотрел на меня и ничего не ответил.

* * *

Мы с Лямзиным убедили Штейнберга, что дело с умершим мужчиной неясное, подозрительное и требует дополнительного разбирательства. Главный уже успокоился, перегорел и об увольнении Юдина больше не заикался. По предварительной договоренности с завхирургией о самоуправстве патологоанатомов было решено пока не говорить — пока сами во всем не разберемся.

После этого я отправил Юдина на боевой пост, а сам забаррикадировался на пару с Воробьевым и рассказал ему продолжение занимательной истории про похищенных мертвецов. Для прикрытия мы прихватили из картотеки пару ящиков, сообщили Инне, что будем заносить данные по больным в память компьютера, и попросили нас не беспокоить.

— Как ты думаешь, это и есть разгадка всего? — спросил Воробьев, казалось, разочарованный таким банальным концом занимательной и жуткой истории, которая сулила неожиданные развязки и громкие разоблачения.

Я свалил бумажки на диван, мельком подумав о том, сколько пива придется проставить Хоменко, чтобы он сделал все за меня, и ответил Воробьеву:

— Ты знаешь, это может быть разгадкой только части головоломки. Не все куски к ней подходят. Больше всего меня интересует участие в этой истории хирургического отделения. Нужно так же проверить, туда ли ушли тело и органы, куда указывают патологоанатомы. И потом — откуда в нашей больнице такой наплыв одиноких, малоимущих и жизнью потрепанных людей? Я понимаю — новомодная социальная программа Штейнберга, но все же — почему именно они мрут как мухи в этой зловещей хирургии и зачем им тень на плетень наводить, пытаясь избавиться от меня, от тебя и моих подчиненных?

— Ну, ты загнул! — восхитился Воробьев. — У тебя какие-то параноидальные наклонности появляются — тебе не кажется? Кто это от тебя избавиться пытается, ты что?

— Интересно, а иначе меня стали бы каждую неделю увольнять — как ты думаешь? Кому-то я покою не даю — но кому?