Повелитель снов

Петр Катериничев

Олег Дронов, журналист и в прошлом аналитик разведки, по просьбе Анн Даниэлс, бывшей воспитанницы специального детдома, курировавшегося засекреченным НИИ, удочеренной четырнадцать лет назад австралийской парой, попадает в городок Бактрию, чтобы найти ее приемного отца Дэвида. Сам Дэвид прибыл в город в поисках странного медальона – талисмана, уже не одно тысячелетие влияющего, по поверьям, на судьбы людей. И пропал… С беглого взгляда курортный город в мертвый сезон кажется сонным и недвижным, но сны здесь словно материализуются, сны кошмарные и нередко фатальные. Да и выросшие детдомовские дети оказываются наделенными уникальными способностями, но притом – абсолютно беспомощными перед своим неведомым прошлым. И все происходящее кажется мнимым, будто мираж. Олегу Дронову необходимо понять, что происходит. Чтобы обрести право на жизнь и любовь.

Глава 18

Потом Аня спросила, означает ли эта моя фраза согласие начать расследование. Расследование. Как громко…

— Почему ты обратилась именно ко мне, Аня?

— Я же тебе уже…

— Предположим, ты не доверяешь бактрийской милиции. Тогда почему бы тебе не разыскать частное сыскное агентство: там работают бывшие профессионалы: наверное, они смогли бы помочь тебе скорее и эффективнее — за твои деньги. С чего ты решила, что я вообще способен к такой работе?

— Частный сыск? Олег, в вашей стране любое сыскное или охранное предприятие — или чья-то «крыша», или бандиты.

— Ты давно у нас?

— Чуть больше недели.

— Раньше приезжала? Ну, когда стала взрослой?

— Нет.

— И за неделю успела так поднатореть?

— Поднатореть?

— Врубиться. Въехать. Наблатыкаться.

— Извини, Олег… Я не понимаю…

— Именно. Ты не понимаешь сленговых или просторечных слов. А как разобраться в здешних раскладах за неделю? Только не говори «нас инструктировали». Иначе я сразу спрошу — кто?

— Сотрудница туристической фирмы, через которую мы оформляли визы.

— На Украину?

— И в Россию тоже.

— Зачем?

— Мало ли.

— А в Казахстан?

— Зачем нам Казахстан?

— Мало ли.

— Олег, Крым теперь — всего лишь область, а не самый модный и фешенебельный курорт СССР. Как только у жителей бывшего Союза кроме единственного теплого моря появилась возможность ездить на Адриатику или Средиземноморье, получая почти за те же деньги, что и в Крыму, куда более пристойный сервис…

— Ты работу не собралась поменять? — перебил я девушку.

— В смысле?

— Как учительница ты слишком дидактична. А вот агентессой по туризму будешь звучать убедительно.

— Ты же хотел узнать, почему мы оформили визы и в Россию тоже…

— Угу. А не отчего отдых на Кипре лучше крымского.

— Извини. Может быть, я действительно многословна, просто хотелось тебе объяснить все обстоятельно.

— Я уже вырос из primary school.

— Вижу. Предположим, в самом Крыму не нашлось бы банка, способного выдать со счета Дэвида ту сумму наличными, которая…

— Смотались бы в Киев. Заодно — город посмотрели.

— Но Сочи — ближе.

— Сочи — тоже курорт.

— Особенный. Там много пансионатов для очень богатых русских. Поэтому и представительства крупных банков там в наличии. А в Бактрии или Симферополе — нет.

— И везли бы такую сумму наличных через границу?

— Клиент готов был рассчитаться и на российской территории тоже.

— Логично. И где ты все узнала? Про Сочи, Крым? В Аделаиде, штат Южная Австралия?

— Я же сказала, мы изучали страну, прежде чем ехать.

— Нанимали специалиста?

— Нет. Этим занималась я. Папа очертил круг тем, а я внимательно просмотрела все газеты в интернет-версиях. За несколько месяцев. Московские издания. И крымские — тоже.

— Да ты просто умница.

— Вот именно. В одной из статей сказано было, что по опросам общественного мнения пятнадцать процентов россиян боятся организованной преступности. А милиции боятся — почти семьдесят процентов!

— Специфика страны: «Каждый обыватель хоть в чем-то, но виноват». Такая вот «История одного города».

— Я знаю. Прочла. Еще в детстве. Сначала посмотрела картинки и решила, что это юмор.

— Самое забавное, что Салтыков работал губернатором.

— Что здесь забавного?

Я пожал плечами. Действительно, что? Разве только… Можно ли теперь «найти в России целой», нет, не «три пары стройных женских ног» — этого добра… Сыскать совестливого, образованного, мудрого и незаурядно одаренного губернатора? Про честность и неподкупность — умолчим. Нельзя же требовать от людей немыслимого! Даже назначенных президентом!

— Ты понял?

— Почему ты не обратилась к властям — да. Почему приехала ко мне — нет.

— Это как раз просто. Светлых детских воспоминаний у меня немного. И ты — самое светлое.

— Неужели?

— Да. Я много раз представляла тебя и даже рисовала… А потом мне показалось, что тебя и вовсе не было, что я выдумала тебя, как выдумывала людей на своих рисунках… И еще… Я очень хорошо запомнила все там, в поезде. Наверное, потому, что раньше… меня никто не защищал. Ты ведь был…

— Другим. И все, что случилось тогда, происходило в иной жизни. Теперь нереальной.

— Для кого?

— Для всех. Прошлое — мнимо. Растут новые люди, и то, что для меня б ы л о, для них — или абзац в учебнике, или — выдуманная реальность художественного кино.

— Да? А что — реально? Вот жила я в Австралии, и выучилась, и работаю уже, и живу самостоятельно, и мне казалось — все забылось давно, вот это, здешнее прошлое… А как в Бактрии оказалась… Словно наждаком счистили все последние четырнадцать лет, и мне стало так же тревожно и тоскливо, как было тогда. Я немедленно хотела уехать и стала папу уговаривать, но он лишь вышучивал мои страхи… А я даже не выходила почти никуда: ничего мне не хотелось там видеть, и — еще… Тебя я вспомнила сразу. И — то чувство надежности, что было, когда ты был рядом.

— И поэтому ты уверена, что я смогу…

— Надеюсь. Надежда и надежность — это ведь рядом.

— В Австралии — надежно?

— Да. Она так далеко от остального мира, что… Там и звезды другие.

— А люди?

— Такие, как были у нас тридцать — сорок лет назад.

— Откуда ты знаешь, какие тогда были люди?

— Как и ты — из кино. Из книг. Из стихов. А вообще — разные они там. Только другие у них заботы и радости другие, чем здесь. И наверное, зависти меньше. Вернее… даже не знаю, как выразить… Напряжения. Вот. Здесь каждый выглядит так, словно готов дать суровый и немедленный отпор. У меня от этого — растерянность и тоска. Поэтому ты мне и нужен.

— Ты не очень похожа на учительницу младших классов.

— Читаю много. Но все мои знания — из книг. Или из фильмов. Люблю старые советские фильмы. Словно где-то там, в шестидесятых или семидесятых, потерялись мои молодые родители…. Даже не успев познакомиться… — Аня замерла, глядя застывшим взглядом прямо перед собой. Потом встряхнулась, продолжила: — А работать с детками я мечтала давно, когда сама была ничьей. Я и преподаю в приюте. Но слово «преподавать» к английской системе образования не подходит. Это скорее — игра, общение… А маленькие — хорошие все, добрые, но уже и они и лгут, и наушничают, и сами понимают, что делают нехорошо, а пытаются выглядеть при этом невинно… А ведь дети еще. Но я знаю, почему это. Они хотят, чтобы их хоть кто-то похвалил. Или выделил из остальных. Только странно… «Стать личностью»… Какое-то выспреннее выражение. Словно из учебника.

— Так и есть.

— Но это правильно по-русски? Личность… Личина… «Личина» — это маска, за которой люди скрывают свое лицо на карнавале. А «личность» — это маска, за которой люди скрывают пустоту своей души.

— Тебя часто обижали в детстве, Аня?

— Случалось. Только не такая уж я беззащитная. Просто… И тогда, и теперь… Порой очень хочется быть беззащитной. Только… нельзя.

— Это с чужими. Со своими можно.

— И много у тебя своих, Олег?

Что я мог ответить? Ничего.