Повелитель снов

Петр Катериничев

Олег Дронов, журналист и в прошлом аналитик разведки, по просьбе Анн Даниэлс, бывшей воспитанницы специального детдома, курировавшегося засекреченным НИИ, удочеренной четырнадцать лет назад австралийской парой, попадает в городок Бактрию, чтобы найти ее приемного отца Дэвида. Сам Дэвид прибыл в город в поисках странного медальона – талисмана, уже не одно тысячелетие влияющего, по поверьям, на судьбы людей. И пропал… С беглого взгляда курортный город в мертвый сезон кажется сонным и недвижным, но сны здесь словно материализуются, сны кошмарные и нередко фатальные. Да и выросшие детдомовские дети оказываются наделенными уникальными способностями, но притом – абсолютно беспомощными перед своим неведомым прошлым. И все происходящее кажется мнимым, будто мираж. Олегу Дронову необходимо понять, что происходит. Чтобы обрести право на жизнь и любовь.

Глава 19

Самолет вознес нас на высоту десяти тысяч метров. В первом классе мы оказались лишь вдвоем. Девушка заказала два билета на Симферополь заранее.

— Ты так была уверена в моем согласии? Или в собственном обаянии?

— Я запомнила тебя прежним, Олег. И была уверена, что ты не изменился.

— Я изменился.

— Вот уж нет. По большому счету, люди не меняются. С годами то хорошее, что было в них, становится постоянным. А уродливое — всем видимым. Просто плохие люди свое душевное уродство, убожество и скудость не считают за грех. Они гордятся этим. Вернее — кичатся. От английского «kitchen». «Кухаркины дети». Власть они получили, а благородство… Его, как и любовь, не купишь.

Я потупил взгляд: рассуждения девушки были столь же правильны, сколь и банальны. «Баналитеты». Так назывались некогда обычные повинности французских вилланов по отношению к сюзеренам: запасти дров, поставить ко двору по три десятка яиц и по бочонку вина… А мы продолжаем эти «повинности» исполнять: думать, как принято и как положено. При этом беда всех юных состоит в том, что, мучительно постигнув какую‑то истину, скажем, что земля круглая, они искренне полагают, что поняли это впервые и первыми. В этом и состоит недолгая сладость молодости.

Но она исчезает, когда приходит уже не знанием, а озарением, истина настоящая: земля, как и прежде, покоится на трех китах, и — горе нам, если хотя бы один из этих трех ненароком в полусне шевельнет хвостом…

А впрочем, что это я… Красивые девушки — как дети: они не просто желают всем нравиться: у них этого и так с избытком. Они хотят, чтобы окружающие оценили их самих, а не только внешнюю «оболочку»… Забывая, что рассуждения в устах хорошенькой девушки выглядят, как правило, или умилительно: «ой, что мы, оказывается, знаем, ути-пути…», или — вздорно: «…к эдакой красоте еще бы и ума, а впрочем, пес с ним, с умом…» А впрочем, что это я…

— А ты умный, Олег…

— Да неужели?

— Между делом выведал всю мою жизнь, а о своей не рассказал ни слова.

— Испытания, случающиеся с другими, люди чаще всего считают приключениями. А моя жизнь… «Был поленом, стал — мальчишкой, обзавелся умной книжкой…» — напел я. — С тех пор ничего существенно не изменилось.

— И что это была за книжка?

— Камасутра, разумеется.

— Вот даже как…

— Все просто. От Камасутры к Даодэдзину. От Даодэдзина к Библии. Между ними — сто тысяч томов всякой всячины.

— Шекспир тоже среди «всячины»?

— А то. «Что благородней духом — покоряться пращам и стрелам яростной судьбы, иль надо оказать сопротивленье…»? Кто знает ответ?

— Ну для себя-то ты знаешь?

— Нельзя победить воду. Огонь. Небо.

— И только?

— Достаточно. Аня, ты мне все рассказала?

— Все.

— Теперь расскажи то, что скрыла.

— Но я…

— Мы ведь уже летим. Одним бортом. И сойти с него я не могу. И не хочу.

— Дело в том, что… Последнее время в Бактрии происходят разные события…

— Ты сказала это таким тоном… Я правильно думаю?

— Правильно. Смерти. Несколько смертей подряд. Довольно высокопоставленных людей и… Ходят слухи, что виною этому… монета.

— Та самая?

— Да. Медальон. Он принадлежал некогда верховному жрецу забытого ныне культа и был как бы знаком его власти и могущества.

— Его и предлагали Дэвиду Дэниэлсу?

— Да. В городе считают, что… тот, кто владеет медальоном, властен над событиями. Над жизнью и смертью многих. Это как-то связано с древним богом Гермесом. Он ведь был не только и не просто богом торговли, но и…

— Гермес Трисмегист, вестник богов, охранитель путников, проводник душ умерших. Он покровительствовал героям и странствующим, охранял их во время скитаний, все случайные находки тоже были в его ведении. Когда-то он покровительствовал и музыке. Он первым изготовил из панциря черепахи семиструнную сладкоголосую лиру; но важнее струнной игры было содержание песен, умение слагать слова и мысли, и это умение было дано людям Гермесом, поэтому искусство объяснения получило от него свое имя — hermeneuein. Еще — у него была свирель, и он играл на ней завораживающе…

…У Гермеса были золотые крылатые сандалии и жезл — средоточие магической силы. Его золотой жезл — родоначальник того волшебного жезла, властное движение которого давало силу и действенность заклинаниям всех магов и чародеев последующих времен. В руках с этим жезлом, пробуждающим и усыпляющим людей, Гермес мог входить в оба мира, как в царство живых, так и в царство теней. Как вестник богов, с помощью жезла он насылал на людей сны, в которых и происходило изъявление божественной воли. Будучи посредником между обоими мирами, Гермес, или, по-иному, Ермий, располагал всей таинственной силой, что сокрыта в недрах земли, в обители смерти и сна.

Ермий тем временем, бог килленейский, мужей умерщвленных

Души из трупов бесчувственных вызвал; имея в руках свой

Жезл золотой — по желанью его наводящий на бодрых

Сон, отверзающий сном затворенные очи у сонных^[9].

Примечания

9

Из Илиады Гомера в переводе В.А. Жуковского.