Повелитель снов

Петр Катериничев

Олег Дронов, журналист и в прошлом аналитик разведки, по просьбе Анн Даниэлс, бывшей воспитанницы специального детдома, курировавшегося засекреченным НИИ, удочеренной четырнадцать лет назад австралийской парой, попадает в городок Бактрию, чтобы найти ее приемного отца Дэвида. Сам Дэвид прибыл в город в поисках странного медальона – талисмана, уже не одно тысячелетие влияющего, по поверьям, на судьбы людей. И пропал… С беглого взгляда курортный город в мертвый сезон кажется сонным и недвижным, но сны здесь словно материализуются, сны кошмарные и нередко фатальные. Да и выросшие детдомовские дети оказываются наделенными уникальными способностями, но притом – абсолютно беспомощными перед своим неведомым прошлым. И все происходящее кажется мнимым, будто мираж. Олегу Дронову необходимо понять, что происходит. Чтобы обрести право на жизнь и любовь.

Глава 5

Аркадин выпил, помолчал, потом сказал тихо и глухо:

— В девяносто первом Мамонтов умер, — развел губы в вымученном оскале. — Сгорел на работе.

— Сердце?

— В прямом смысле сгорел. Остался на ночь в лаборатории, выпил крепко, уснул там же, с сигаретой, да еще и дверь задраена была: она в лаборатории, как в бомбоубежище. Сторож тревогу поднял часа в четыре утра: чего греха таить, сам спал, да и здание немаленькое… Короче — выгорело все. И труп Мамонтова обугленный на кушетке.

— Идентифицировали?

— А то. Ученые все же, генетическую экспертизу останков произвели. Ну и расследование. Копали, правда, не шибко: не ядерщик, не ракетчик — так, алкоголик со странностями. А по смерти Мамонта и тема заглохла, и филиальчик увял. Детишечки же, родившиеся от евгенических опытов нашего самородка и жившие под каким-никаким присмотром в райцентрике Заречье, в специализированном детдоме, тоже порастерялись: детский дом тот тогда же закрыли, финансировать нечем, а деток — кого куда: многих — в ту же Бактрию. Это кому повезло.

— А кому не повезло?

— Бог знает, где они ноне. Помню, девчушка по детдому бродила, маленькая еще, а красота в ней и совершенство будущее уже читались… Глаза — синие, густого такого цвета, будто небо апрельское… Где она, сирота, теперь? Если повезло — удочерили, если нет… Да и какими способностями наградил ее лукавый создатель Игорь Олегович Мамонтов?.. Как и остальных?.. Бог знает.

— Возможно, знает кто-то еще.

— Возможно, знает. Но не скажет. Если жить хочет.

— Какие-то бумаги, записи, дневники?

— Ничего не осталось. Нет, официальные записи Мамонтов вел, они есть в архивах, вы, пожалуй, и допуск получите, только — что в них? Слезы. Мамонтов заносил в отчеты лишь то, что сам считал нужным.

— И вы этому потакали.

— Гениям нужно потворствовать. Иначе результата не получишь. Даже побочного. На себе проверял.

— На себе? Это как?

Аркадин усмехнулся, достал из кармана металлическую монетку и без малейшего усилия свернул в трубочку, как тонкое тесто.

— Кочергу тоже можете?

— И лом узелком замотаю. Шестнадцать лет назад увидел я, как эдакие чудеса сам Мамонт проделывал, а он рукою только махнул: «Побочный результат». По правде сказать, меня это циркачество не сильно заволновало, да вот факт: сам Мамонт не болел никогда ничем, даже насморком паршивым, и детки его пробирочные, даром что странные, никогда не хворали. Слово за слово, он у меня крови шприц забрал, сказал — заходи через неделю. А я человек мнительный, все же поспрашивал его, что и как; он ответил что-то такое непростое и путаное, что не понял я. Даром что доктор я и профессор, а все диссертации мои, сами понимаете, «холодные», я по другим делам там был представлен. Да и свой язык был у Мамонта, своя терминология, как у всякого гения. Короче, ввел он мне мою же кровь, безо всяких там добавок или еще чего, только «иммунообогащенную», так он выразился. И, по правде сказать, жизнь моя с той поры совсем в другое русло повернулась.

Мне ведь тогда уже лет немало было, с женой — никаких отношений, ну в смысле… А если где в доме отдыха какая попадется, так разок и — все, и полгода потом о позоре собственном вспоминаешь. А тут такое началось… С женой расстался, энергии — через край, какие-то бандюганы чуть меня под статью о малолетках в девяносто четвертом не развели да на квартиру не выставили! Не подумайте чего, по старому кодексу: тогда и семнадцатилетние малолетками считались. А вообще — разошелся! И — смешно сказать, разобрался я с теми флибустьерами сам, руки им попереломал, машины погнул! А потом — уехал из Москвы от греха, женился, двух детишек завел… Вот только…

— Что — только?

— Побочный результат. Раньше жил я размеренно, знал свое дело, знал, что правильно, что нет… А с той поры — то кураж на меня найдет — мир этот перевернуть вверх тормашками, то — тоска такая, хоть волком вой… То — страх беспричинный, что бежать надо, а куда — не знаю: земля-то круглая. Такие дела.

Сергей Сергеевич Бобров помолчал, глядя в одну точку. Спросил:

— Дело Мамонтова сохранилось?

— А как же.

— А остальное, значит, сгорело.

— Синим пламенем. И что теперь сделаешь? — Аркадин помолчал, закончил: — Чему быть, того уж не воротишь.

— И все-таки? Мамонтова могли убить… таким вот образом?

— Могли. Девяносто третий год. Вокруг филиала кто только не крутился. И новорощенные бизнесмены, и бандиты…

— Чего хотели?

— Как у классика: «Аптекарь, дай мне яда. Только чтобы смерть была легкой, как поцелуй…» Не для себя, конечно, старались. Для друзей-товарищей.

— Мамонтов мог поспособствовать?

— Яд? Для него это показалось бы слишком примитивным.

— Враги у него были?

— У кого в этом мире нет врагов? Завистников? А у гения… Да и детки его странные к девяносто третьему подросли. Самым старшим лет по четырнадцать. Даром что ненормальные… с точки зрения обывателей. И многие обладали острым умом и изобретательностью.

— Настолько, чтобы и «создателя» уработать? В смысле — «исполнить»? — спросил Аскеров.

— Да. Быть сиротой непонятного рода-племени — удел на всю жизнь. Кто простит? Ведь он их и талантами наделил, а гордыня с талантом рука об руку ходит. И куда кого выведет…

Сергей Сергеевич кивнул, размышляя о чем-то, спросил:

— Сам Мамонтов мог свою смерть инсценировать?

— Вам честно или откровенно?

— Правду.

— Мог. Мамонтов все мог. Вот только… Инсценировать… Зачем? Он и к жизни, и к смерти относился более чем философски. Да и… Как он выражался? «Собственная смерть спит в каждом человеке, пока тот ее не разбудит».

Разговор был исчерпан. Стороны раскланялись. Бобров и Аскеров остались вдвоем. Аскер долго сидел молча, потом налил себе коньяку, выпил, резюмировал:

— Не простой старик.

— А он простым казаться и не желал. Разве что речь… А впрочем, он ведь из крестьян. Да и живет последние полтора десятка лет в районном Демьяновске. Там еще и гэкают. Ты готов выехать в Бактрию, Аскер?

— Да.

— На душе небось кошки скребут?

— Тигры.

— Понимаю. Вопросов много. И к Аркадину, и к условно покойному Мамонтову. А времени нет. Да и… из этих детишек что теперь получилось, кто скажет…

— Дети есть дети. Не материал для опытов всяких там… — жестко отозвался Аскер. — Легенда вспомнилась. Про Гамельна-крысолова. Что играл себе на дудочке и — увел всех детей в преисподнюю. В бездну. — Замолчал надолго, спросил: — Как он сказал?

— Собственная смерть спит в каждом человеке, пока тот ее не разбудит.

— Я про жизнь.

— Про жизнь? Чему быть, того уж не воротишь.