Наследники Византии. Книга третья

Ольга Ранцова

«Наливковец бывшим не бывает» – сказал нашему герою князь Щеня. Наливковец – это пьяные разгулы и девки, это веселая жизнь одним днем.Воронцов возвращается в Москву. Он ясно понимает, кому обязан высоким званием окольничего. Василий-Гавриил подбирает верных людей; и он, Воронцов, должен служить теперь ему как верный пес за косточку. Для изгоя иной дороги нет.Не мог, не хотел… Внутри была такая пустота – напиться ли, пуститься во все тяжкие… А как же Ольга Годунова? Книга содержит нецензурную брань.

© Ольга Ранцова, 2023

© Александр Ранцов, 2023

ISBN 978-5-0060-1951-5 (т. 3)

ISBN 978-5-0060-1605-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1 На колокол глядя звонить не научишься

«Видел ли ты человека, проворного в своем

деле? Он будет стоять перед царями, он не

будет стоять перед простыми»

Притчи Иисуса, сына Сирахова 22,29

Михаил приехал в Москву в самый тот день, когда Православная Русь молебнами, богослужениями, крестными ходами благодарила Пресвятую Матерь Божию за избавление от ига нечестивых агарян, за небывалую, бескровную победу над царем Ахматом.

В городе шагу негде было ступить. Москвичи в лучших своих одеждах, целыми семействами стекались на Сретенку, улицу, ведущую от Кремля на Кучково поле. По Сретенке двигался крестный ход. Сам государь, его сыновья, Дмитрий Внук, князья и бояре, окольничие, дети боярские, московские гости торговые и посадский люд шли с пением псалмов за митрополитом и духовенством. Впереди крестного хода, на украшенных дорогими тканями и цветами носилках, плыла Владимирская икона Богородицы.

Воронцов с горсткой своих людей спешился, и, опустившись на колени, и крестясь, провожал Великую Святыню земли Русской.

Плыли хоругви, митрополичьи дьяки несли пудовые горящие свечи. А царедворцы все шли и шли. Придворная река протекала мимо гудящим потоком. Михаил снова с отчаяньем подумал, что ничего не сможет добиться тут, что он вообще не представляет себе с чего начинать, и за что браться. В тот же день Воронцов побрел в Земский Приказ, ведавший постройкою крепостей. Говорил с дьяками. Видел и самого боярина Тучко — Морозова¹. Голова у тысяцкого пошла кругом. Не только Джованька, Карп Сухой и аристотелевские чертежи легли на плечи Воронцова. Но еще и кони тягловые, кирпич и мужики работные, известь да песок, подвоз леса, топоры и гвозди.

— А заменить Джованни Ваноцци, либо Карпа Сухого нельзя, — сказал Воронцову боярин Тучко — Морозов, — Знаешь ли ты, тысяцкий, сколько наш великий государь, Иоанн Васильевич у Александра Литовского крепостей и городов побрал? И все нуждаются в починке и восстановлении. Русские мастера — нарасхват! И из иноземных стран велит царь звать и звать, уж не одно посольство послано. Самому Щене было отказано. А ты кто?! А с тебя спросят, раз тебе теперь поручено.

Так сказал ласково добрейший боярин Тучко — Морозов. И от этих слов у Михаила хрустнули шейные позвонки.

* * *

На гостином подворье, где остановился Воронцов со своими молодцами, хорошо пахло жаренной гусятиной, огурцами солеными да укропом. За соседним столом сидели отец с сыном, небогатые дворяне, за другим громогласные новгородцы уплетали расстегай с грибами и кучу вареных яиц. Всего было вдосталь перед тысяцким Воронцовым и пятерыми его людьми, которых он взял из своей тысячи — толковых, испытанных — намереваясь сделать их подручниками на постройке Великих Лук. Но смелые ведрошские рубаки притихли, и не радовались московским разносолам, видя уныние своего тысяцкого. Михаил Семенович молча держал у рта хлебную корку, второю рукою катая мякиш. Он уже прикинул, что завтра из утра отправит на Великие Луки Николку. Николку в тысяче за вертлявость и длинный кусачий язык прозвали Блохой. Но быстрее и сметливее Николки никто не мог исполнить поручений, и за это Воронцов ценил верткого юнца. Николка чижиком слетает на Луки, узнает что там и почем. Расскажет и о Джованьке, и о Карпе Сухом, точно узнает, сколько и чего требуется сейчас для начала возведения крепости. Большака Воронцов решил оставить дневать и ночевать в Земском Приказе. Этот сын зажиточного тверского вотчинника нагловатый и заносчивый, сумеет потрясти дьяков, приглядеть, что бы все нужное без промедления шло на Луки. Клим Иванков отправится на государев Конюшенный двор.

А сам? Михаил куснул хлеба, потом и катыш задумчиво запихал в рот. Если бы не великая гордость воронцовская, не та гордыня, которую отец Климент убеждал Михаила истребить в себе, навряд ли бы Михаилу пришло на ум во что бы то ни стало повидать Аристотеля. В своём упертом высокоумии Михаил даже помыслить не хотел, что он ничего не сможет понять в чертежах гениального архитектора, что для этого нужны годы и годы учебы, работа со старыми мастерами, талант, наконец.

Новгородцы шумели, спорили. Спор, видно, разгорелся у них взаболь, пиво развязало языки.

— Видал! Видал! — неслось на всю горницу, — сын подле государя шел-тца! Да! А внук — подаля!

— Дмитрий — Великий князь венчанный! — отвечал другой новгородец, бросив лупить яйца, — Венчан на Царство — всё! Перед Богом — то, всё! Вен-чан! Как с невестою кто венчается. Все! По гроб другой жены уже нельзя. И кто теперця Василий — Гавриил?

Солнце садилось в морок — завтра к дождю, когда Воронцов подъехал к крутым островерхим палатам князей Бельских. Дожидал во дворе. Иван вышел не скоро, но заорал во всю глотку:

— По-о-обратим!

Обнялись.

— Пошли в дом! Нет, — Иван, смутившись, взглянул на гостя, — матушки нет. У государыни… но о тебе она знает. Приедет же…. Пошли на поварню ли, в баню.

Михаил и сам понимал, что дочь Великой рязанской княгини не захочет видеть в своем доме изгоя.

— В баню бы хорошо, — сказал Воронцов.

В голове, да и во всем теле чесалось. Ратный стан — знамо дело, сколько ни выводи этих тварей, всё одно налезут.

* * *

По стене полз паучок. Корчага с пивом была старая, разбитая, и трещина на ней походила на ветвистое деревце с корнями. Но не текла. Хорошо. Михаил сидел уже чистый, напаренный, в новой Ивановой рубахе. Старый дядька княжича остриг ему коротко волосы и подравнял растрепавшуюся бороду, выбрал вшей. Давно уже тело Михаила не чувствовало такой изнеможенности, отрешенности от земли. Иван с насмешкой поглядывал на «побратима». И вправду побратим. Афоня Яропкин, Царствие ему Небесное, рассказал тогда Михаилу, как Бельский вынес его с горящих стен Выборга, не бросил, не оставил, спасая свою жизнь. Да и деньги… Воронцов заикнулся было сейчас, Иван даже обиделся.

— Серебром все будем решать? Не православные что ли? Даже Севке Юрьину не смей отдавать. От сердца тогда… — и засмеялся весело, — кто ж думал, что ты жив останешься, долги раздавать станешь…

Воронцов благодарно улыбнулся, и как пишут в книгах «сердце осмягло его и преисполнилось радости».

Михаил все как-то не находил слов, что бы сказать о своем окольничестве, а Иван все без толку молол языком, щеголеватый и хвастливый.

— Зря ты в Наливки не вернулся, — сказал он, — Наливки теперь сила!

Конечно, Ведрошская битва была сейчас у всех на устах, ведрошских победителей прославляли по всей Руси, но Иван Бельский надменно считал, что показать свою ратную удаль можно и на ристаниях молодечных, а уж куда выгоднее и почетнее служить царю в Москве, выезжая на покрытом бархатом скакуне в серебряной упряжи.

И все же Иван немного завидовал Воронцову. Тот прошел всю войну литовскую, кровавил саблю во многих сражениях, и тысяцкий теперь! Поэтому, когда Михаил попросил его помочь увидеть Аристотеля, Иван сразу же согласился, не спрашивая «зачем». Покровительственно надул губы, закивал важно:

— Муроль Аристотель Фьораванти доступен только самому Державному! Но для тебя я…

И пил крупными глотками доброе пиво, проливая на мягкую бородку, на вышитую травами рубаху. Сказал потом вдруг ни к чему:

— Ряполовскому то укоротили шею! — Иван показал как, — Патрикеев — инок нынче! Старец Мафусаил. Сыночек его Косой знаешь где? В Кирилло — Белозерском грехи замаливает.

— Но Дмитрий Внук венчан на царство, — сказал Воронцов, невольно повторив давешнюю речь новгородца.

— Венчан — перевенчан, — буркнул Иван.

* * *

Жара стояла уже с самого утра. В Кремле пахло пожарами, береглись от огня, тушили.

Воронцов (он так и заночевал в бане) спозаранку выехал с Иваном Бельским, и, минуя рытвины, кучи поваленных частоколов, какие-то разоренные дворы, где в такую рань уже копошились люди, проезжал от Никольских ворот к Боровицкому холму.

— Что это? — Михаил не мог понять. Вроде и пожара не было, а Никольская улица вся разрыта, расхристана.

Бельский небрежно махнул рукою:

— Державный повелел сделать улицы прямыми и широкими, не менее четырех саженей. Чьи дворы выпирают на улицу, велят сносить заборы, отодвигать вглубь, а иные дворы, мелкие, и вовсе людей отселяют из Кремля.

— Береженье от огня.

Бельский кивнул:

— Опять же красота.

Державный и София Палеолог хотели выстроить русскую столицу наподобие Константинополя — со множеством величественных соборов, каменных златоверхих церквей, с широкими прямыми улицами, с огромным великокняжеским дворцом.

Этот дворец возводился на Боровицком холме уже не первый год, пока царская семья жила в старом деревянном дворце «за Михаилом Архангелом». Не первый год везли на Боровицкий холм белый прочный камень, кирпич, песок; известь дозревала в глубоких ямах, но дворец великокняжеский не поднимался, не рос в высоту: был возведен лишь первый, широкий и прочный верх, а весь остальной материал словно проваливался в преисподнюю. По Кремлю тишком ползли серые слухи — Аристотель де возводит для Державного дворец под землей, ходы, выходы, лабиринты. Никто явно того не болтал. Боялись. И на строительство никто без указки царской не совался. И Ивану Бельскому тоже не следовало бы преступать этого негласного запрета. Но Иван, внучатый племянник государев, подумал о том, и с легкостью отмел все сомнения. Эта легкость, незаботность не прошла у него и с годами, и много порушила в жизни его.

* * *

Перед Воронцовым выросла громадина возводимого каменного дворца. И хотя только первый ярус поднимался от широкого основания, даже он поражал непривычный русский глаз высотою, великими размерами, византийскими аркообразными окнами и колоннами. Тут трудилось множество народа, пыль белой изгородью стояла в окрест — тесали камень, месили глину, носили брусья. Но во всей этой сутолоке стороннему человеку не так легко было и пройти — везде стояли наливковцы. Их алые кафтаны с двуглавым орлом мелькали на каждой пяди. Пришлось спешиться. Бельский закашлялся от мелких пылинок и, прикрывая глаза и нос, повел Воронцова куда-то вдоль стены. Наконец, они подошли к небольшой двери, где тоже на карауле стоял молодой наливковец. Бельский что-то спросил его, тот кивнул.

— Здесь, — Иван указал на дверь, — увидишь Аристотеля и не задерживайся там… Сам понимаешь… и царь может пожаловать. Тогда тебе уж не придется строить Великих Лук.

Иван хмыкнул маленьким усом недобро.

Оказалось, что дверь ведет в подземелье. Ступеньки круто уходили вниз и вниз. Тянуло сквозняком. На стенах, трепеща, горели факелы. Потом, глубоко внизу показалась какая-то горница, еще одна, еще. Михаил заглядывал в каждую и везде видел одно и тоже — кованные железом сундуки в каких хранят книги, бесчисленное количество сундуков. Но вот в одной из горниц оказался стол, на нем свеча и раскрытая книга. Видно кто-то чел её недавно. Воронцов вошел. Постоял некоторое время, дожидаясь. Было тихо. Книга была на латыни.

— Benediktus… Благословен…

В уме сложился перевод:

Благословен день, месяц, час и миг, когда мой взор те очи встретил!

Благословен тот край, и дол тот светел,

Где пленником я стал прекрасных глаз!

— Знаешь Петрарку?

Михаил вздрогнул. Не будучи робок, он все же не смог сразу совладать с собой и медлил обернуться, будто спустившись вглубь земли, боялся увидеть самого здешнего Хозяина.

Крючковатый вороний нос, серо-седые косматые волосы. Несомненно, в пору своего наливковского жития Михаил видел во дворце этого человека. Тысяцкий поклонился Аристотелю, не выдержал и спросил:

— Это Петрарка?

Человек похожий на старого облезлого ворона глядел на него бесстрастно.

— Я окольничий рода бояр Воронцовых, — сказал тогда Михаил, — постройка крепости Великие Луки будет руководиться мною. Прости мое вторжение, господин Аристотель, но я хотел бы от тебя услышать о задуманном строительстве, увидеть чертежи и получить пояснения к ним, что бы с наилучшею пользою исполнить возложенное на меня дело.

Черные глаза итальянца не выражали ничего. Он смотрел на Воронцова — сквозь него и внутрь него.

Русские… настырные, дерзкие, упертые. Гениального итальянца не удивило это немыслимое посещение. Начальник Пушкарского Приказа Колычев, воевода гуляй-города Федор Рязанцев, зодчие и литейные мастера… и иные, иные, иные specialius². Сколько он узнал их тут в Московии. Знатные и простолюдины, набожные православные и рационалисты — все они хотели знать, делать, творить. И этим поначалу Русь показалась Аристотелю очень схожей с Италией, тоже бурлящей ощущением своей силы. «Русь хочет видеть себя наследницей Византии, а Италия уже ею стала» — так думалось Аристотелю вначале. Но прожив долгую жизнь с русскими, с этими несгибаемыми людьми, Аристотель с горечью убедился, что Италия лишь расточительная гостья в доме почившей царицы мира. Она примерят дорогие византийские наряды, она роется в её библиотеках, она учится и познает — но Италия никогда не посмеет притронуться к императорскому венцу, дожидающемуся не гостей, а наследника!

Венец этот слишком тяжел, как и венец терновый. Одеть его может только тот, кто душу свою, душу народную, без колебаний отдал Богу, и даже не помыслил променять Горнее Царство на вожделения земные.

Вот и этот молодой сероглазый окольничий — для чего он, рискуя головой, явился сюда, требует чертежей, которых ему никогда не понять? Не для почестей земных, а что бы исполнить волю Божью. Русские строят крепости, воюют, украшают свои города, улучшают законы, женятся и растят детей — всё для Бога!

Создать Новую Византию — оплот истинной неугасающей христианской веры в мире растленном грехом — вот что у них всех в сердце.

Аминь.

Личность

Аристотель Рудольфо Фиораванти

Это, наверное, самое известное имя из всех имен великих иностранцев работавших в России. Аристотель! Зодчий Успенского Кремлевского собора — духовного сердца России.

Какое же это небывалое время — конец ХV столетия! Время титанов. Тициан творит до ста лет, Леонардо да Винчи в шестьдесят пять уезжает во Францию и становится основоположником французского высокого Возрождения, Аристотель отправляется в далекую северную страну, когда ему скоро стукнет шестьдесят! Уроженец теплой Болоньи, прославленный в Италии мастер! Неужели это из-за больших денег, предложенных Московским царем, или из-за ареста и обвинения в сбыте фальшивых монет? Обвинение оказалось ложным. Маститый мастер оправдан. Однако он до глубины души потрясен лишением всех заслуженных им долгим трудом привилегий.

Аристотель Рудольфо Фиораванти — инженер и архитектор, литейщик монет и оружейник. Он разработал и воплотил в родной Болонье ряд инженерно — строительных проектов, под его руководством в 1455 году была П Е Р Е Д В И Н У Т А колокольня святого Марка, он отреставрировал древний мост в Павии, а в 1459 — 1460 гг. построил Пармский канал. Он работал и у Миланского герцога Франческо Сфорца и у венгерского короля Матиуша Корвина. Его ожидает лестное и доходное предложение турецкого султана с просьбой приехать в Стамбул. Но между турецкой и русской столицами Аристотель выбирает Москву. Он едет на зов дочери Палеологов, желая принести на Русь прометеев огонь божественного знания. Но на Руси великий мастер неожиданно для себя находит и высокую архитектурную школу и необычайное развитие наук и искусств. Гениальный Аристотель учится у русских и с щедростью делится своим талантом.

Успенский собор был закончен в 1477 году. Аристотелю, знаменитому мастеру фортификационных работ, Державный заказывает генеральный план новых стен и башен Кремля. Параллельно Аристотель преобразовывает Пушечный двор, работает на дворе Монетном. В 1482 году в качестве начальника артиллерии он участвует в походе Иоанна Третьего на Новгород, в 1485 году — в походе на Тверь. Тут же в летописях появляется глухое упоминание о попытке Аристотеля тайно вернуться в Италию. По приказу Державного он был арестован и посажен в тюрьму. Не надолго. В качестве устрашения.

Отношения Аристотеля с Державным складываются по принципу «любовь — ненависть». Иоанн Третий дает гению возможность творить — средства, люди, в полном объеме все то, что он не получил бы ни в какой другой стране мира. Взамен Аристотель терял свободу. Имя Аристотеля исчезает из летописей. Остаются лишь слухи, загадки о сооружении тайных лабиринтов под Москвой, о великой библиотеке.

Примечания

1

Боярин Тучко — Морозов Михаил Васильевич начальник Земского Приказа в 1497 — 1505 годах.

2

specialius (лат) — особенные, специалисты, знатоки своего дела.