Гарем ундер-лейтенанта Говорова

Олег Колмаков, 2020

События романа переносят нас в восемнадцатый век, во времена правления Петра Первого. Балтика, фрегат «Полтава». Копенгаген. Именно в этом европейском городе русский морской офицер становиться обладателем мистического предмета, позволяющего проводить каждую ночь с новой красоткой. Ну, а чем закончатся те невероятные сексуальные приключения, вы узнаете, прочитав данную книгу. Содержит нецензурную брань.

Глава 6

На сей раз, пробуждение Говорова было несколько тягостным. Нет, не в физическом плане, а скорее в эмоциональном. После минувшей ночи, со слезами, всхлипами, обвинениями и прочими девичьими капризами, на душе офицера остался какой-то неприятный осадок. Ранее, всё было гораздо проще, более беззаботней.

Герман достал из своего потайного места магическую колоду карт, разложив её на столе веером.

«Вот она, та самая «двойка пик»!.. Эта чёртова Хейла, сумевшая подпортить мне настроение. Как не крути, а женщины всегда оставались для меня непредсказуемыми существами. Даже во сне, они умудряются устроить какие-то истерики, скандалы!.. — всматриваясь в карты, Говоров принялся размышлять о представительницах противоположного пола. — …Выходит так, что между дамами, побывавшими в моей постели, не так уж и много общего. Их ни в коем случае нельзя укладывать в одну единую «колоду». Каждая из тех красоток — это отдельная, самостоятельная история, своя независимая повесть, потому и должен я, каждый раз подстраиваться, аккуратно прощупывать свою очередную гостью, дабы вновь не попасть впросак, как это было с Хейлой. Впрочем, кто его знает… Быть может, минувшей ночью я столкнулся с некоторым исключением из общих правил. Как говориться: для каждой бочки мёда, должна быть и своя ложка дёгтя. Ладно, поживём — проверим!..»

При этом офицер вовсе не заметил одну немаловажную деталь. Дело в том, что все «двойки» в мистической колоде карт, каких-то четыре дня назад, казавшиеся ундер-лейтенанту абсолютно новенькими (от них как будто бы ещё пахло свежей краской), на сей раз выглядели несколько потрёпанными, примерно такими же, как «тройки» или «четвёрки».

Ближе к полудню Герман столкнулся на верхней палубе с Русаковым.

— Говоров, ты чего по ночам орёшь?.. — завидев ундер-лейтенанта, с некоторым вызовом поинтересовался Мирон. — …Причём, уж в который раз просыпаюсь от твоего, едва ли не бабского: ни то визга, ни то скуления!..

Здесь стоит отметить, что каюты Говорова и Русакова располагались совсем рядом; буквально за тонкой деревянной перегородкой.

Благо, Герману удалось перевести данный, не очень-то и приятный ему разговор в шутку.

— Мирон, после недавнего инцидента на датском берегу, тебя более не отпускают с фрегата, ты наблюдаешь за мирской жизнью, за теми же барышнями, лишь с палубы «Полтавы». Потому и мерещатся тебе женские страдания с визгами, смехом и криками!..

Про себя ж Герман всерьёз призадумался о том, с чем, собственно, он имеет нынче дело, коль голоса его ночных посетительниц слышны в соседних каютах.

«Если забавы, которыми я наслаждался на протяжении последних четырёх ночей, всего лишь сон, то каким образом завывания Хейлы могли долететь до слуха лейтенант? Он что ж, видел со мной один и тот же сон? Если ж всё ранее сказанное происходило наяву!.. Да, нет. Этого не может быть. Каким-таким образом эти чёртовы «двойки» могли незаметно проникнуть не только в мою каюту, но и на судно? Да, и куда, все они подевались позже, ближе к рассвету?.. Помнится, ранее я уже размышлял о нечто среднем состоянии: ни то полусном, ни то полуявью. А может, речь ныне идёт о некой бесовщине, магии, ворожбе!..»

— Тебе, случаем, не больно? — осторожно поинтересовался Герман, как только его мужской стержень оказался в Женевьеве.

Очередной гостьей Говорова нынче была стройная дама лет девятнадцати-двадцати. Она разбудила офицера среди ночи, погладив того своей нежной ладошкой по спине. Ундер-лейтенант нашёл Женевьеву аккуратной, миниатюрной и чертовски обворожительной девушкой. Её струящиеся светлые волосы прикрывали оголённую грудь. В общем, весь негатив, с которым Герман столкнулся минувшей ночью, сам собой отошёл на задний план. Речь, как вы и сами наверняка поняли, ныне идёт о Хейле, о её обидах и капризах. Тем не менее, памятуя о своём недавнем, достаточно печальном опыте, ундер-лейтенант постарался быть с Женевьевой предельно тактичным и обходительным. Потому и задан был тот самый вопрос, когда продолжительная и отчасти невинная прелюдия с поцелуями, поглаживаниями и прижиманиями тел, наконец-то переросла в нечто иное, в более интимное. Вместо ответа, дама подалась немного вперёд, погрузив мужское естество ещё глубже. Широкие мужские ладони, блуждавшие по мягкому и нежному женскому телу, продолжали возбуждать и без того перевозбуждённую Женевьеву. Похоже, ей нравилось чувствовать себя хрупкой и беззащитной, рядом с сильным и статным самцом.

После того, как дама подалась навстречу движениям офицера, Говоров несколько осмелел, превратившись в более активного и напористого партнёра. Его движения приобрели быстрый и размашистый темп. В ответ, барышня принялась размеренно постанывать…

И тут, в самый неподходящий момент произошло непредвиденное. Дурман обоюдного наслаждения любовными утехами разом развеяли голоса, вдруг донёсшиеся с обратной стороны каютной двери.

Герман замер, чуть затаившись. Однако очень скоро те голоса, затихая, начали сходить на нет. Двое мужчин, шатавшихся по корабельному коридору, успели удалиться на почтительное расстояние. Говоров продолжил в несколько ускоренном темпе. У него попросту не хватило терпения. В этот самый момент, утопая в океане удовольствий, Женевьева непроизвольно выкрикнула. Причём, тот вскрик оказался достаточно громким, его эхо прокатилось всё по тому же корабельному коридору. Очевидно, в какой-то момент, дама попросту потеряла над собой контроль. Офицер едва успел зажать её рот своей ладонью.

«Твою ж мать!.. Что ж они так орут?.. — чертыхнулся про себя офицер. — …Орут в самый неподходящий момент!..»

Вновь прислушавшись к мужским голосам за дверью, ундер-лейтенант понял, что они уж полностью стихли. Причём, было вовсе не понятно: то ли мужчины ушли, то ли услышав девичий крик, они в недоумении притихли. Говорову отчего-то стало стыдно. Стыдно за то, что он злостно нарушает Устав, дисциплину на судне. Впрочем, достаточно скоро Герман успокоил себя мыслью о том, что ни даму; ни его самого; ни то, чем они ныне занимаются — никто не видел. Даже если кто-то из посторонних и услышал тот короткий окрик… При этом в его каюте в последствие будет тихо. В общем, никто и вовсе не узнает, кому именно принадлежал тот вскрик удовольствия, полный похоти и страсти. И главное, никто не узнает, из какой именно каюты он прозвучал. Потому и продолжал Герман держать свою ладонь на устах Женевьевы до тех самых пор, пока сам глухо не застонал.

— Ох, какое блаженство!.. — с тяжёлым выдохом произнёс офицер. — …Ты прелесть! Такая горячая, такая!.. Прости, если сделал тебе больно. Я не хотел… Ты не сказала, вот я и подумал!..

— Да, всё нормально!.. — тихо усмехнулась партнёрша, упоительно потягиваясь на скомканной кровати. — …Не бери в голову. Мне было вовсе не больно. Ведь я уж давно не девица. Ранее, у меня уже был мужчина… И не просто мужчина, а штурман с голландской шхуны. Единственное, что я могу о нём сказать: весьма похотливым он оказался самцом!.. Здоровый, сильный, не знающий ни сострадания, ни жалости. Однако, как партнёр, он тебе и в подмётке не годиться. Потому как ты гораздо мягче, обходительней!.. — дама нежно провела своей мягкой ладошкой по плечам Германа.

Не обращая внимания на отпущенный в его адрес комплимент, на приятное поглаживание, Говоров напрягся всем телом, повторив про себя: «штурман с голландской шхуны!..»

— Не припомнишь, как звали того штурмана? — офицер пристально глянул в глаза дамы.

— Разве женщина может забыть того мужчину, который, собственно, и сделал из неё женщину!.. — вновь беззаботно усмехнулась длинноволосая блондинка. — …Имя штурмана Ван Дей Кюйст!..

И тут Говоров открыл глаза.

Он проснулся. В каюту пробивались первые лучики рассвета.

«Эх, чёрт!.. Ведь я вовсе не успел расспросить Женевьеву о том штурмане!.. Меж тем, именно с него всё и началось. Точнее, с его колоды!.. — припомнил про себя ундер-лейтенант, и тотчас его разум посетила несколько неожиданная мысль. — …А быть может, кто-то не пожелал, чтобы я услышал ответ барышни, потому и не дал он ей договорить, разбудив меня в самый неподходящий момент. Ага!.. Всё ж таки «разбудив»! Как не крути, а я действительно проснулся. Выходит, всё происходившее со мной нынешней ночью было исключительно моим сновидением. Да, и хрен с ним, с этим «кем-то», меня разбудившим!.. Как и с тем чёртовым штурманом!..»

Непроизвольно Говоров взял в руки колоду. Перебрал её и очень скоро отыскал среди карт Женевьеву (то есть, «тройка бубей»).

«Эх, хорошая девочка!.. — с определённым сожалением вздохнул Герман. — …Я был бы вовсе не прочь провести с ней ещё одну ночку! Потому как из всех предыдущих дам, именно она понравилась мне больше остальных!.. И не только потому, что барышня похвалила меня в сравнении с иным мужчиной!.. Ну, вот, я вновь вспомнил об этом штурмане! Пожалуй, мне необходимо навсегда выкинуть голландца из своей головы!..»

Тем не менее, на протяжении всего последующего дня Говоров невольно возвращался своими мыслями именно к Ван Дей Кюйсту. Стоило Герману отвлечься от своих прямых служебных обязанностей, в его разум тотчас просачивался ряд вопросов. К примеру, почему Ван Дей Кюйст передал колоду карт именно ему? Почему он сам, так легко отказался от фактически бесконечного ночного блаженства? Почему штурман выглядел как старик, если моряки с «Фортуны» или та же Женевьева описывали Ван Дей Кюйста, исключительно как крепкого, молодого самца?

Толком, не ответив ни на один из вышеозначенных вопросов, ундер-лейтенант решил дождаться следующей ночи в надежде предметно расспросить о штурмане, уже следующую ночную гостью.

Очередной дамой, посетившей каюту ундер-лейтенанта, оказалась Бланка.

Барышне было около девятнадцати. Темноволосая дама вовсе не пыталась разбудить офицера, не лезла к нему под одеяло, не прижималась, не приставала со своими поцелуями. Она сидела тихой мышкой на самом краешке табурета, приставленного к кровати Говорова, молча ожидая, что будет дальше. И если бы Германа не мучила жажда, если бы он не проснулся среди ночи с пересохшим горлом, то Бланка возможно и просидела бы так, с краю, до самого утра. До той же самой поры проспал бы и ундер-лейтенант.

Узнав имя ночной гостьи, Говоров попытался тотчас увлечь её под своё одеяло, однако та оказала, пусть и слабое, а всё же сопротивление.

«Может, и к лучшему!.. — не стал настаивать офицер. — …Вначале, немного поговорим, познакомимся, а уж после, когда дама малость пообвыкнется, мы и перейдём к главному. То есть, к любовным утехам!»

— Бланка! Тебе ни о чём не говорит имя: Ван дей Кюйст? — как бы, между прочим, поинтересовался Герман.

— Ван дей Кюйст извращенец! Он лишил меня девственности, причём, в самой непотребной форме! — несколько безучастно ответила дама.

— Вот даже как! — едва ли не присвистнул Говоров.

«Уж вторая девица кряду, вовсе не девица. Причём, как в первом, так и во втором случае, успел-таки наследить именно тот самый голландский штурман! Вот уж точно: наш пострел везде поспел!.. — усмехнулся про себя Герман и тотчас спохватился. — …Интересно, в каких эпитетах будут описывать свой первый сексуальный опыт те же Карин, Кризанта, Берта или Хейла? Впрочем, с Хейлой, похоже, и без того, всё ясно и понятно. Эта дамочка, наверняка, опишет меня, как самого распоследнего злодея!..»

— Почему «извращенец»? — меж тем, поинтересовался ундер-лейтенант.

— Ну, а как иначе?.. — переспросила Бланка, после чего поведала Говорову довольно-таки занимательную историю.

— Когда ж голландец затащил меня в постель!.. — в самый разгар своего повествования тяжело вздохнула дама. — …Мы уже были абсолютно голыми. И тут я вдруг почувствовала, как к моему животу прикоснулось нечто мерзкое. Это был его отвратительный детородный орган. Причём, он был в самом боевом состоянии. Ван Дей Кюйст совершенно не думал его скрывать. Напротив, он старался теснее потереться им о моё тело и прижаться ко мне как можно плотнее. Я задрожала, когда его крепкая рука легла на мой живот, когда она начала шарить по моим бёдрам. Дыша мне в лицо, своим омерзительным перегаром, голландец ещё и целовал меня в щёку, непрерывно спрашивая: дескать, хорошо ли мне; приятно?..

Идиот. О каком возбуждении вообще могла идти тогда речь, когда меня едва не выворачивало от столь мерзкого запаха: не только алкоголя, но и его пота. Дабы не взбесить голландца, я всё же отвечала ему: мол, мне приятно. Сама же отворачивала свой нос как можно дальше в сторону. Тут-то и впился он своими губами в мои губы, подминая меня под себя. Мне оставалось лишь терпеть и исполнять то, что требовал тот бесцеремонный мерзавец.

Лишь в самый последний момент, когда Ван дей Кюйст почти полностью был на мне, я вдруг поняла, что будет лучше, если я сама раздвину ножки. Иначе, в порыве страсти, он их попросту переломает. Как только я это сделала, тотчас же почувствовала его омерзительный отросток. Он наглым образом проник в мою нетронутую «девочку». Боль была просто адской. А этот извращенец принялся ещё и неистово двигать своим тазом, тереться об меня своим жарким и потным телом. Я уже не могла себя сдерживать, потому и начала стонать. Нет, вовсе не от наслаждения, как очевидно показалось Ван дей Кюйсту, а от дикой боли и жжения, которое причинял мне каждый его толчок.

Казалось, данная пытка длилась целую вечность. Моряк никак не мог закончить. Возможно, данный ляпсус случился из-за того, что голландец был слишком пьян. Он лапал меня за бёдра и оставлял засосы на моей груди. Помниться, входя в меня на всю длину своего хозяйства, он ещё и приговаривал, дескать, ух ты, как туго идёт! Превозмогая мучения, я как могла, сдерживала себя от крика, хотя боль становилась всё сильнее и сильнее. Она была уже невыносима!..

«Ох, как великолепно!.. — стонал он, двигаясь во мне как в своём кармане. При каждом следующем проникновении он буквально вдалбливал меня в койку. — …Такая узенькая девочка, просто прелесть!..»

Подчиняясь лишь одному единственному желанию, заставить его поскорее кончить (ведь тогда прекратиться и моя боль), я взялась ему несколько подыграть. Потому и застонала, эмитируя блаженство.

«Всё, милашка!.. Я разряжаю свой ствол!..» — наконец-то захрипел штурман.

Кончал он, опять же, чересчур долго, успев перепачкать своей противной жидкостью всё моё тело, в том числе брызнув несколькими каплями и на моё лицо. В общем, всё было до того омерзительно и противно, что я равнодушно, если не сказать, полностью отрешённо отнеслась к его последней фразе, дескать, спасибо тебе, солнышко за то, что спасла меня от стояка. Мол, обещаю, что в следующий раз, я буду с тобой более обходителен и обязательно доставлю тебе изысканное наслаждение.

Вот такой паскудой оказался голландец, о котором ты меня спрашивал!..»

После рассказа Бланки, Говоров невольно распалился. Её повествование было настолько подробным и насыщенным эмоциями, что у Германа возникло стойкое ощущение, будто бы он лично присутствовал при совершении вышеозначенного акта. Офицер приблизился к даме и провёл своей рукой по изгибу её спины…

Кто знает, быть может, Бланка относилась к тому самому типу женщин, которые по своим психофизиологическим показателям очень трудно испытывают какое-либо влечение к противоположному полу, либо первый интимный опыт, оказавшийся для Бланки чрезвычайно неудачным, травмирующим её психику, сыграл в том вопросе решающую роль. Так или иначе, но едва ли не целую ночь Говорову пришлось совращать барышню к соитию. Тот процесс выглядел достаточно утомительным, потому и не станет автор вдаваться в скучные подробности, которыми он сопровождался. Отмечу лишь то, что терпение и упорство в достижении поставленной цели, в конечном итоге, было всё ж таки вознаграждено. Более того, под самое утро ундер-лейтенант даже услышал под собой слабый писк. Как позже выяснилось, то был экстаз Бланки, которая впервые в жизни испытала хоть какое-то удовлетворение от интимной близости с мужчиной.